Даниил Краминов - Сумерки в полдень
Щавелев недоверчиво усмехнулся.
— Уж не для этой ли поддержки вы отправились с ним в Кливден и произнесли там речь, призывающую к ниспровержению нынешнего строя в Англии?
— Никаких речей я в Кливдене не произносил! — удивленно воскликнул Антон.
— Не отпирайтесь, Карзанов, — с упреком сказал Щавелев. — В английском министерстве иностранных дел находится документ, в котором утверждается, что вы в лицо леди Астор кричали, что неимущие англичане скоро последуют нашему примеру и отнимут у английских богачей их банки, дворцы, заводы, земли и так далее. Этот документ показали Грачу и позволили снять копию, а он переслал его Льву Ионовичу Курнацкому, добавив от себя, что англичане тем самым дали понять, будто вы нежелательны как сотрудник полпредства, хотя официально отзыва и не потребовали.
Антон рассмеялся. «Перепалка шепотом», как назвал он столкновение с хозяйкой Кливдена, менее всего походила на «речь, призывающую к ниспровержению нынешнего строя в Англии». Перестав смеяться, он признался, что действительно сказал что-то похожее на это, но имел в виду и упоминал лишь хозяев Кливдена.
— А зачем? Хотели распропагандировать их?
— Да ничего я не хотел, просто не сдержался, — подавленно отозвался Антон. — Директор банка — «второе я» лорда Астора — пообещал двинуть на помощь Гитлеру «многочисленные и молчаливые армии» — деньги, чтобы тот мог одолеть Карпаты и захватить лежащую за ними Советскую Украину. Меня это возмутило, и, когда хозяйка, подойдя ко мне и ее сыну от первого брака, произнесла злым шепотом, что не любит большевиков, потому что они безбожники — мадам, постарев, разыгрывает из себя святошу, — я так же шепотом объяснил ей, что ее нелюбовь к нам вызвана не верой, за которой любят скрываться лицемеры и обманщики, а самыми примитивными шкурными интересами — страхом перед тем, что англичане, последовав нашему примеру, отнимут у богатеев банки, дворцы, заводы.
— Ну и как же она приняла ваши объяснения? — спросил Щавелев с веселой усмешкой.
— Обругала грубияном, позвала мужа и приказала ему удалить меня из дворца, хотя тот сам привел меня в гостиную.
Щавелев привычным жестом откинул волосы, упавшие на лоб, и побарабанил по столу крепкими пальцами с пожелтевшими от табака ногтями. Потом, изредка заглядывая в синюю папочку, стал расспрашивать Антона, либо уясняя для себя обстановку в Лондоне, либо перепроверяя что-то. Хотя временами он хмурился и мрачнел, ответы Антона показались ему интересными, и он закончил разговор повелительной просьбой подробно изложить на бумаге все, что касалось замыслов и дел, направленных против Советского Союза. Пообещав выполнить поручение, Антон захотел узнать, за что его отозвали домой, но Щавелев недовольно прервал его:
— Пока вас не отозвали, а только вызвали. Правда, Лев Ионович предлагает отозвать совсем, но это решает не он один.
— А кто же?
— Кто посылал, тот и будет решать.
Щавелев протянул руку через стол, давая понять, что разговор окончен, коротко и сильно стиснул пальцы Антона и предупредил, чтобы он сидел в «Ново-Московской» и ждал звонка: может потребоваться в любую минуту.
Весь тот день Антон просидел за столом, стараясь вспомнить и изложить на бумаге все, что знал, слышал и видел, находясь в Германии, Англии и снова в Германии. Он отрывался от стола дважды — поднимался в ресторан на верхний этаж пообедать и поужинать. Наутро, прочитав написанное, ужаснулся и вспомнил осуждающие слова Грача: «Длинно. Длинно и излишне эмоционально». Антон занялся сокращением, но припомнил новые интересные факты, замечания, детали и к вечеру обнаружил, что его записи не уменьшились, а, пожалуй, выросли в объеме. Он все же позвонил Щавелеву и смущенно сказал, что написал больше тридцати страниц, а как сократить их, не знает, хотя и переделал все заново. Щавелев великодушно разрешил не тратить время на сокращения, предложив принести написанное и передать его секретарше, которая встретит Антона в подъезде. Вручая ей свернутую трубочкой рукопись, он спросил, что ему делать дальше.
— Наверно, продолжать ждать, — подсказала женщина.
И Антон стал ждать вызова или звонка. Отправляясь в ресторан завтракать или обедать, он предупреждал телефонисток отеля, где искать его, торопливо ел, не чувствуя вкуса блюд, и мчался на второй этаж в свой номер. Даже по вечерам он не осмеливался отлучаться, зная, что в Москве работают до поздней ночи.
Ему позвонили на четвертый день утром и вежливо спросили, не сможет ли он прийти к трем часам в приемную товарища Малахова.
— Конечно, могу! — взволнованно ответил Антон.
— Хорошо. Тогда будьте к трем.
Полчаса спустя раздался звонок, и Щавелев спросил Антона, звонили ли ему от Малахова. Услышав подтверждение, помолчал немного и вдруг предупредил:
— Наверно, будет разговор и о вашей записке, поэтому приготовьтесь. Михаил Сергеевич послал ее не только Курнацкому, но и «наверх», и, насколько мне известно, записку «наверху» тоже прочитали.
— И что сказали? — поспешно спросил Антон.
— Не знаю, — коротко ответил Щавелев. — Замечания известны только Михаилу Сергеевичу.
Предупреждение Щавелева взволновало и встревожило Антона. Ему было приятно, что «наверху» ознакомились с его оценками английских событий, но согласились с ними или поставили под сомнение, одобрили или отвергли? Узнать об этом он мог только от Малахова.
Без десяти три Антон вошел в знакомую приемную. Седая секретарша с моложавым лицом улыбнулась, отвечая на его «Здравствуйте!», спросила: «Вы — Карзанов?» — и, предложив сесть, скрылась за высокой двустворчатой дверью, обитой темно-коричневой кожей. Как и прошлый раз, на стульях перед дверью сидели люди в кителях и гимнастерках, перетянутых широкими ремнями, в строгих темных или серых костюмах и белых рубашках с галстуками. Антон сел на крайний свободный стул. Секретарша, выйдя из кабинета, направилась прямо к нему и тихо сказала:
— Заходите.
Антон удивился и заволновался: не ожидал, что его вызовут сразу. Одернув пиджак и поправив галстук, он вошел в знакомый просторный кабинет и остановился на ковровой дорожке. За большим полированным до зеркального блеска столом сидели люди. Торопливо и настороженно всмотревшись в их лица, Антон узнал всех. Во главе стола, как и прошлый раз, сидел Малахов. Его большое, полное лицо за прошедшие месяцы, казалось, еще более пожелтело и обрюзгло. Как и тогда, справа от него в удобном кресле самоуверенно расположился Курнацкий, посадив рядом с собой оробевшего Горского. По другую сторону стола спиной к Антону сидел Щавелев.
Малахов ответил кивком на поклон Антона и показал ему на кресло рядом с Щавелевым. Затем, оглядев внимательными и властными глазами сидевших за столом, сказал Курнацкому:
— Продолжайте, пожалуйста. Предложение об отзыве товарища Карзанова лучше всего обосновать в его присутствии.
Курнацкий пожал плечами: не понимал, но соглашался с волей Малахова. Он двинул своей рыжей, с плешью на макушке головой в сторону Горского, словно передавал ему поручение. И Горский тут же поднялся, робко и просительно улыбнувшись Малахову.
— Тогда разрешите мне, Михаил Сергеевич.
Молчаливым кивком Малахов разрешил. Достав из внутреннего кармана пиджака свернутый вчетверо лист бумаги, Горский развернул и разгладил его на полированной крышке, затем, надев очки, перечислил прегрешения и проступки Карзанова, начиная с Берлина: там он самовольно задержался, ездил в Нюрнберг, а потом в Берхтесгаден, установил контакт с неким англичанином Хэмпсоном, использовавшим его для дезинформации. В Лондоне Карзанов повел себя еще хуже: связался с белогвардейцем князем Луговым, пишущим ныне в буржуазных газетах под псевдонимом Аргус, бывал в таких непозволительных местах, как богемное «Кафе ройял» или антисоветское гнездо Кливден, сблизился с англичанкой по имени Пегги Леннокс, и так далее, и тому подобное.
Антон, негодуя и возмущаясь злостным искажением фактов, попытался прервать Горского, но Малахов взглянул на него так сурово, что Антон прикусил язык и молча выслушал все до конца, хотя на душе с каждой минутой становилось все горше и тоскливее. Когда Горский закончил, Малахов снова повернулся к Курнацкому, ожидая подтверждения обвинений или дополнений, но тот лишь победно поглядел на Щавелева, будто бросал вызов: ну и как будете теперь защищать этого молодца? Тогда и Малахов посмотрел на Щавелева.
— Вы связывались с нашими товарищами в Берлине и Лондоне?
— Да, Михаил Сергеевич.
Щавелев не открыл лежавшую перед ним папку, только придвинул поближе к себе, словно опасался, как бы Курнацкий, сидевший напротив, не схватил ее. Спокойным, даже, как показалось Антону, слишком спокойным голосом он стал опровергать Горского: в Берлине Карзанов задержался не самовольно, а с согласия, полученного Двинским в Москве, его поездки в Нюрнберг и Берхтесгаден были полезными, а сведения, полученные молодым работником, были не дезинформацией, а достоверной информацией, что подтвердили последующие события. И в Лондоне Карзанову удалось установить связи, позволившие, как сообщает Краевский, получить полезные данные и оказать влияние на отдельные органы печати: в последние дни оппозиция в парламенте подняла вопрос о причастности Чемберлена к противозаконной сделке между фирмой «Виккерс-Армстронг» и Круппом, которая была разоблачена при содействии Карзанова. Конечно, Карзанов забывал иногда, что он дипломат, представитель великой страны и не проявлял должной сдержанности как в словах, так и в поступках, но это объясняется не злой волей, а неопытностью и молодой горячностью.
