Борис Кагарлицкий - Варварство, социализм или...
Не кризис вызван дефицитом, а дефицит порождён системным кризисом, исчерпанием социально-экономической модели. Потребительское общество, которое было создано капиталистической системой в качестве способа примирения труда и капитала хотя бы в наиболее развитых странах, подходит к своему концу.
Крах потребительского общества вызван не только тем, что нет больше физических ресурсов для потребления, но и тем, что рушатся его исходные социально-экономические, психологические и культурные основания. Эта ситуация лучше всего иллюстрируется чудовищными дорожными пробками, которые мы наблюдаем не только в богатых западных странах, но прежде всего в бедных странах, начиная от нашей России, заканчивая Китаем, Филиппинами или Индией. Кризис потребления начался там задолго до того, как большинство граждан стали потребителями. И ответом на этот кризис будет не появление новых «экологических» продуктов, модернизирующих ту же потребительскую модель, а радикальный отказ от неё. Обращаясь к дискуссии Вилонова и Колта-шова, можно сказать, что независимо от перспектив новой энергетической революции для спасения современных городов нужны будут не индивидуальные летательные аппараты, а эффективный, чистый и дешёвый общественный транспорт. Индивидуальное потребление по целому ряду позиций должно будет уступить место коллективному потреблению как более рациональному и комфортному — соответствующим образом будут реорганизовываться и образ жизни, и производство. Индивидуальный потребитель просто не может оставаться дальше главным источником спроса в экономике. Он надорвался. Он ограничен в конечном счёте даже не только размерами своего кошелька, но и своим временем. Потребительское общество исчерпало ресурс времени: люди не могут потреблять больше потому, что не могут потреблять дольше. В сутках всего 24 часа и мы не можем все их до последней секунды проводить в магазинах.
Решающее значение для развития общества, однако, имеет всё-таки сфера производства. Именно перемены, произошедшие здесь за последние два десятилетия, определяют и характер современного капитализма, и отношения труда с капиталом, и перспективы развития, а также преодоления кризиса.
Политика неолиберализма сводилась к тому, чтобы снизить цену рабочей силы — заработную плату — или по крайней мере остановить её рост, а также в боле широком смысле означала рост социальных издержек, неизбежный в условиях социал-демократической модели регулируемого капитализма или иной формы социального государства. При этом, однако, требовалось сохранить потребительское общество, этим социальным государством порождённое.
В историческом плане изобретённое Дж. М. Кейнсом социальное государство и потребительское общество — близнецы-братья. Без кейнсианства не было бы массового потребления. Не было бы и массового среднего класса, к которому сегодня так любят апеллировать либералы. Неолиберализм — это не возвращение назад в экономику XIX века, попытка покончить с кейнсианством, сохранив потребительское общество, поскольку в ином случае рухнет система массового спроса, без которой современный капитализм жить уже не может.
Но как убрать одно, сохранив другое? Технически проблема решалась за счёт переноса производства в страны с дешёвой рабочей силой (точнее, с низкими социальными и экологическими издержками для капитала). В особенности перенос касался «среднего звена» производства, по отношению к труду речь идёт о среднем уровне квалификации, где сокращение зарплат даёт наибольшую выгоду. Низшим слоям рабочих сокращать зарплату уже некуда, а по отношению к высокой квалификации эта политика приводит к радикальной потере качества.
Таким образом, производственный цикл географически и, что очень важно, социально «расслаивается». Но в данном случае принципиально важно, что в новом разделении труда странам «центра» остаётся не только сегмент производства и экономики, требующий высококвалифицированного труда (включая, разумеется, информационный и финансовый сектор, технологические разработки и т. д.), но и сегмент, основанный на неквалифицированном труде. Добавим к этому технологическую революцию, которая во многом (подобно промышленной революции XIX века) обесценила прежние навыки и квалификацию, и мы обнаружим, что ситуация в мире труда изменилась качественно. В массе своей труд деградирует, при-митивизируется. Там, где раньше требовались важные навыки по управлению сложными процессами, сейчас порой достаточно ввести код и нажать кнопку. Так деградирует, например, квалификация банковских служащих. Вместе с ценой рабочей силы снижается и её стоимость, ведь культурные, психологические требования к воспроизводству неквалифицированного труда ниже, чем квалифицированного. Однако резко опустить зарплату не удаётся — её стремительное падение привело бы к краху всей системы потребительского общества. Ведь у трудящихся Запада появилась в пост-кейнсианском мире важная функция, которой у них не было или почти не было в либеральном обществе XIX века: они являются массовыми потребителями.
В итоге зарплата — цена рабочей силы — падает, но её качество и квалификация падают ещё быстрее! Буржуазия и её идеологи по-своему правы, когда жалуются, что трудящиеся получают слишком много, что предприниматели постоянно переплачивают. Только ситуация эта порождена не «жадностью» рабочих, а противоречиями самой системы и проводимой правящим классом политики. Возникает абсурдная ситуация. В одно и то же время в странах «развитого капитализма» зарплата падает, люди беднеют, а рабочая сила, если учитывать её квалификацию и качество — дорожает. В странах периферии те же тенденции обнаруживаются в секторах экономики, наиболее тесно интегрированных с западными структурами, или там, где требуется относительно более высокая квалификация. Средние классы периферии начинают по схожей логике приобретать потребительский статус и возможности, далеко превосходящие их реальный вклад в экономику.
Сломать эту систему — значит обрушить потребительское общество, но и поддерживать её невозможно. Неолиберализм упёрся в собственные пределы, и дальнейшее развитие на такой основе просто невозможно.
Теоретически, выходом, как и в XX веке, может стать возврат на новой основе к экономике дорогого труда, сопровождающийся частичной реиндустриализацией стран центра и переходом к протекционистской политике. Уже сейчас развитие промышленных технологий позволяет в западных странах резко повысить производительность труда, оставив позади страны, единственным преимуществом которых является дешёвая рабочая сила (так русская крепостная металлургия, демонстрировавшая впечатляющий рост в начале XIX века, резко потеряла западные рынки после того, как модернизировалась английская металлургия, работавшая на основе дорогого наёмного труда). Высокие экологические стандарты могут превратиться из фактора, ограничивающего промышленный рост, в стимул технологического развития и способствовать росту новой, квалифицированной занятости (возникает спрос на соответствующий тип специалиста). Экология может стать и оправданием протекционизма: либералы не примут таможенные тарифы, защищающие рабочие места, но они легко согласятся с тем, чтобы ввести меры, компенсирующие экологические издержки западных производителей перед лицом экологического демпинга азиатских стран-загрязнителей.
При этом многие достижения таких стран как Индия или Китай могут просто обесцениться, приведя там к крушению модели экспортноориентированной экономики и болезненному «пробуждению» среднего класса, обнаруживающего насколько его реальное место в обществе не соответствует его амбициям и обещаниям элит.
Препятствием для подобной переориентации капитализма, однако, остаётся сложившаяся социальная структура. Товар можно производить по-новому, но кто и как будет его потреблять? Для кого и для чего производить? Где тот новый — коллективный — потребитель, который придёт на место выдохшемуся индивидуальному потребителю второй половины XX века?
В ходе своей истории капитализм периодически проходит через периоды реконструкции, но это не безболезненный процесс успешных реформ, а череда катаклизмов. Смена модели неизбежно подразумевает новое соотношение сил в обществе и болезненное преобразование самого правящего класса, изменение иерархии и смену господствующих фракций в составе капитала. Могущественные корпорации могут потерять своё влияние, на смену им приходят новые группировки, ведущие свой бизнес совершенно по-новому. Консервативные группировки правящего класса мобилизуют мощь всё ещё контролируемого ими государства, чтобы не допустить перемен, а перемены, как показал уже XX век, приходят не столько в результате решений, принимаемых социальными верхами, сколько под давлением и под ударами снизу. Именно трудящиеся классы и их партии в XX веке по факту выступали силой, преобразующей и модернизирующей капитализм. Ленин гениально угадал это своей формулой о гегемонии пролетариата в буржуазно-демократической революции 1905 года, но это была не просто специфика исключительного момента или исключительной страны, а симптом нового века, когда преобразование капитализма и борьба за социализм соединились в единое целое, стали двумя сторонами одного и того же процесса.
