Анна Очкина - Левая Политика. Между выборами и забастовками
Потом случился 1993 год. На мой взгляд, это было чисто политическое столкновение, которое стало концом даже видимости демократии. Но, тем не менее, это был микроконфликт, в котором участвовало очень мало людей. Приехали, конечно, какие-то активисты из регионов, но в основном страна пассивно наблюдала за тем, что происходит в Москве. После произошедшего перелома наступил самый крупный спад активности населения вплоть до 1996 года. Люди не хотели заниматься политикой, совершенно отошли от этого «грязного дела». Кроме того, я всегда говорю, что когда люди сидят в дерьме, их мало заботят проблемы самоорганизации или участия в коллективных акциях. Люди были заняты выживанием, они, как это принято говорить, выкручивались. Это было царство неформальных практик для спасения себя и своих близких.
Начиная с 1996 года в связи с тем, что ощущалось большое недовольство ельцинской властью, олигархами, последствиями приватизации, а также потому что люди уже пожили какое-то время в этой системе, вновь начался небольшой подъём. На этот раз это больше касалось рабочего движения. Самый известный случай — это рельсовая война. В 1998 и 1999 годах во многих регионах были случаи захвата предприятий, создавались народные предприятия, коалиции между разными профсоюзами, рабочими комитетами, в основном для того, чтобы спасти предприятия от недобросовестных работодателей, которые в своё время купили эти заводы не для того, чтобы они работали, а чтобы обанкротить их. Рабочие боролись за сохранение производства. Мы знаем достаточно успешные примеры на целлюлозном комбинате в Выборге, на Ясногорском комбинате. Был опыт длительного самоуправления и рабочего контроля. Но со временем эти попытки сошли на нет. К сожалению, такова реальность капиталистического уклада.
И тут случился финансовый крах, который в некоторой степени изменил положение в производстве. В том смысле, что в России стало выгоднее производить из-за девальвации рубля. Произошёл небольшой подъём промышленности и некоторое изменение экономического курса.
Потом начался новый этап — «стабильная» путинская восьмилетка.
Да, потом пришёл господин Путин, а вместе с ним — слова о диктатуре закона, стабильности, о возврате авторитета на международной арене. Все озвученные цели полностью соответствовали ожиданиям людей. Основной массы. Путину, в общем, доверяли. Отсюда самая большая пассивность во всех сферах общественной жизни как раз в начале 2000-х. Об этом говорит статистика забастовок, мониторинг протестных действий. Насколько я могу судить по СМИ и по собственным наблюдениям, люди выжидали. Активизация людей, которую можно сравнивать с аналогичной активностью конца 80-х — начала 90-х (хотя это качественно совсем другая волна), началась в 2005 году. Это, конечно, массовые выступления против монетизации льгот. Надо отметить, что это были спонтанные выступления. Мы проводили исследования, и они показали, что пенсионеры очень эмоционально реагировали на то, что их лишили всех льгот — транспортных, по оплате телефонной связи, скидок на медикаменты. Это был гневный бунт, который достаточно быстро, но не сразу пытались организовать разные организации, разные лица. Говорю очень осторожно, потому что подключились как оппозиционные партии, например КПРФ, так и многие общественные организации, а даже отдельные лидеры. Кстати, уже летом 2004 года была создана коалиция Совет общественной солидарности, в неё вошли такие крупные организации, как Всероссийское общество инвалидов, две организации «чернобыльцев», правозащитные организации, большое количество самых разных профсоюзов. Летом перед чтениями законопроекта о монетизации были организованы крупные митинги в Москве — без официального участия КПРФ и силами общественных организаций, — в которых участвовало несколько тысяч человек. Это же невиданно! Информация, так или иначе, расходилась по стране через сети этих структур. И когда начались стихийные пикеты и митинги, эти организации тоже подключились.
Самую положительную роль играли в данных выступлениях молодёжные левые организации, некоторые политические группы или общественные организации и просто отдельные люди. Тогда в рамках акций протеста выделились лидеры, оказавшиеся способными вести толпу, сплотить людей для более осмысленных действий. Некоторые из них до того вообще не занимались политикой и общественной деятельностью. Примером может послужить Ижевск. Там выявилось несколько лидеров, которые впоследствии создали Координационный совет гражданских действий. Сделали они это как раз для того, чтобы придать спонтанному движению организационную форму и устойчивость. И именно в тех регионах, где появились подобные лидеры, где спонтанные выступления приняли организационную форму, создали структуру, способную выступать на переговорах, люди добились наибольших результатов. При условии, конечно, что официальные бюрократизированные партии типа КПРФ не взяли процесс под контроль, что окончательно погубило низовые инициативы.
Интересно отметить и то, что движения против монетизации случились совершенно неожиданно для всех. Власть поняла, что она оторвана от действительности. Делая то, что им заблагорассудится, чиновники думали, что народ — быдло. У меня есть основания говорить именно так, потому что обывательский сленг — это то, что мне говорят бюрократы во время интервью. Я участвую в исследовании, в рамках которого мы интервьюируем бюрократов разного уровня. На вопрос об их отношении к протестным акциям, социальным движениям, об их влиянии, они смеются со словами «Где вы видели протестное движение? Мы сами их организуем, когда они нужны». Только презрение и никакого признания того факта, что могут быть автономные от власти гражданские инициативы. Бюрократы в это совершенно не верят. И журналисты, интеллигенция тоже этого не прогнозировала. Пенсионеры и льготники удивили всех и показали, что российское общество способно на активные совместные действия, если проблема касается всех. Напомню, что закон о монетизации коснулся десятков категорий льготников. Это стало толчком к тому, чтобы люди проснулись, что они вновь осознали, что вместе они — сила. И власть была вынуждена идти на уступки. Не на все. Но люди всё равно поняли, что выступления были не напрасны. В тех регионах, где были созданы коалиции, эта волна протеста против монетизации продолжалась достаточно долго. Минимум ещё полгода или год.
Затем начался новый поток реформ, которые вслед за монетизацией льгот касались социальной сферы. Сферы, крайне чувствительной для людей. Это не западное общество, где речь идёт об абстрактной справедливости, о равноправии мужчин и женщин, о правах секс-меньшинств. Здесь мы далеки от этого. Здесь должны быть проблемы, которые касаются людей каждый день. Чтобы человек прямо ощутил, что его права нарушают, и осознал, что на это необходимо реагировать. И поэтому новый виток антисоциальных реформ, начавшийся после второго мандата Путина, объясняет активизацию на микроуровне, то есть возникновение очень мелких социальных инициатив. В первую очередь в сфере жилья, где возникли и всё ещё возникают сотни инициатив. Отчасти это экологические проблемы или проблемы нарушений прав отдельных категорий — инвалидов, автомобилистов и т. д. С большими трудностями и очень медленно идёт процесс координирования этих инициатив на разных уровнях.
Затем рабочее движение. Надо отметить, что в 2005 году, когда начался последний подъём активности разных социальных категорий, новое профсоюзное, рабочее движение практически отсутствовало, а потому почти не участвовало в уличной, забастовочной борьбе. Подъём активности рабочего движения пришёлся уже на конец 2006 года.
Сегодня много говорится о росте рабочего движения, развитии новых альтернативных профсоюзов. Но несмотря на все успехи профсоюзов, между прочим, информационно поддержанных разными медиа, массового характера рабочее движение не приобрело. Какой сейчас этап, на ваш взгляд, оно переживает? В чём главное препятствие активизации движения, участников?
То, что происходит сейчас в рабочем движении, может показаться каплей в море, если судить по тому, что у нас было в период 90-х. Но если сравнивать с тем, что было в начале 2000-х, то это просто рай. В ИКД мы отметили как минимум 35 трудовых конфликтов за прошедший год. Конечно, это мало для такой огромной страны, как Россия, но, тем не менее, это стоит отметить.
Есть качественные сдвиги. О чём речь? Перед нами новые типы конфликтов. Об этом говорит и Кагарлицкий. Это конфликты наступательные. Это не бунты людей, которые уже несколько месяцев не получают зарплату. Это уже протест людей, которые получают зарплату и которым не нравится наплевательское отношение к себе со стороны менеджмента. Я не говорю, что сейчас рождается рабочий класс. Я так не считаю. Но какое-то минимальное классовое сознание, основанное на чувстве принадлежности к определённой социальной группе — рабочей в данном случае, присутствует. И рабочие осознают, что их интересы прямо противоречат интересам работодателей.
