Роберт Каплан - Политика воина
Макиавелли заключили в тюрьму, подвергли пыткам на дыбе, но потом позволили удалиться в свое поместье. Именно здесь в 1513 г. он каждый вечер занимался изучением истории Древней Греции и Древнего Рима, размышлял, сравнивал давние события со своим собственным значительным опытом государственного деятеля, в котором были, как и у Фукидида, военные действия, провал и публичное унижение. Мудрость обоих мужей была следствием их ошибок, неудач и страданий. Для Макиавелли главным результатом стал «Государь», его самый знаменитый политический трактат, опубликованный лишь в 1532 г., после его смерти. Он стремился помочь Италии и своей любимой Флоренции противостоять нетерпимым иностранным противникам. Показывая вернувшимся к власти Медичи, как завоевать честь себе и Флоренции, Макиавелли пишет с глубокой печалью о состоянии людей, чему он был непосредственным свидетелем:
Я смеюсь, но мне не смешно,
Я горю, но снаружи не видно огня [12].
Италия времен Макиавелли была разделена на ряд городов и городов-государств, «подверженных смертельным схваткам враждующих кланов, государственным переворотам, убийствам, агрессии и военным поражениям» [13]. Макиавелли считал, что, «поскольку каждый должен исходить из существующего положения вещей, он может действовать только с тем, что есть под рукой» [14]. Тем не менее Италия Раннего Возрождения, как доказывают ее искусство, литература и экономика, имела глубоко укоренившуюся гражданскую культуру, подкрепленную широкой культурной общностью. Анархическая ситуация, характерная для Кот-д’Ивуара, Нигерии, Пакистана, Индонезии и других мест, в настоящее время, возможно, еще сложнее, поэтому у американских политиков, вместо того чтобы выступать на церемониях и обличать откровенно автократические элементы, не будет иного выхода, кроме как работать с тем материалом, что есть под рукой. В Индонезии, к примеру, принуждение новых демократических правителей к дальнейшему отчуждению военных – до консолидации институтов власти – с большей долей вероятности может привести к кровавому коллапсу страны, нежели к ускорению процесса демократизации.
Имя Макиавелли возникало в разговорах, которые я вел с политиками и военными в Уганде и Судане в середине 1980-х, в Сьерра-Леоне в начале 1990-х и в Пакистане в середине 1990-х гг. Во всех этих регионах, не избавившихся от угрозы коррупции, анархии и этнического насилия, главной задачей было сохранять общественный порядок и цельность страны любыми доступными способами и с помощью любых доступных союзников. И, если конечная цель была нравственной, средства ее достижения порой оказывались отвратительными. В случае с Угандой и Пакистаном это означало государственный переворот. Генерал Первез Мушарраф, свергнув в октябре 1999 г. избранного лидера Пакистана Наваза Шарифа, позвонил командующему войсками США на Ближнем Востоке генералу Энтони Ч. Зинни и объяснил свои действия словами, которыми мог вполне пользоваться Макиавелли.
Выступая в защиту Макиавелли, ученый Жак Барзен говорит, что если бы он действительно был «нравственным чудовищем», то в таком случае «длинный список мыслителей», включая Аристотеля, Блаженного Августина, Фому Аквинского, Джона Адамса, Монтескье, Фрэнсиса Бэкона, Спинозу, Кольриджа и Шелли, каждый из которых «либо подсказывал, либо одобрял, либо заимствовал максимы Макиавелли», представлял бы собой «легион имморалистов» [15]. Однако недоверие к Макиавелли превратило его имя в синоним цинизма и беспринципности. Эту ненависть изначально раздували католики-контрреформаторы, в чьем благочестии Макиавелли видел лишь маску для достижения собственных интересов. Макиавелли, выдающаяся личность среди гуманистов Возрождения, особое значение придавал скорее человеку, нежели Богу. То, что Макиавелли предпочитал политическую необходимость нравственному совершенству, особенно заметно в его философских нападках на Церковь. Таким образом он уходил от Средневековья и наряду с другими способствовал развитию Возрождения, восстанавливая связь с Фукидидом, Ливием, Цицероном, Сенекой и другими классическими мыслителями Запада [16].
Макиавелли затрагивает те же темы, что и авторы Древнего Китая. И Сунь-цзы, и авторы «Чжанго цэ» («Стратегии Сражающихся царств»), книги, содержащей тексты исторических лиц периода Сражающихся царств, подобно Макиавелли, были убеждены, что человек изначально порочен и для его исправления требуется нравственное обучение. И, подобно Макиавелли, они подчеркивали, что личность, преследуя собственные интересы, способна формировать и улучшать мир.
«Государь», равно как и «Рассуждения о первой декаде Тита Ливия», полон вдохновляющих прозрений. Макиавелли пишет, что чужеземным захватчикам следует поддерживать местные меньшинства в их борьбе с большинством, чтобы «ослабить тех, кто обладает полнотой власти в стране». Примерно так европейские правительства вели себя на Ближнем Востоке в XIX и начале XX столетия, когда вооружили этнические меньшинства против правителей Османской империи. Он пишет о трудности свержения существующих режимов, потому что правители, вне зависимости от степени своей жестокости, окружены верными сторонниками, которые пострадают, если правитель будет смещен. Таким образом он предсказал трудность свержения таких диктаторов, как Саддам Хусейн. «Все вооруженные пророки побеждали, а невооруженные терпели поражение», – пишет он, предвосхищая опасность Бен Ладена. Савонарола был невооруженным пророком, потерпевшим поражение, в то время как средневековые папы, равно как Моисей и Мухаммед, были вооружены и побеждали. Гитлер был вооруженным пророком, и потребовались экстраординарные усилия, чтобы его победить. Только когда Михаил Горбачев дал понять, что не будет защищать силой коммунистические режимы в Восточной Европе, стал возможен успех невооруженного пророка Вацлава Гавела.
Тем не менее Макиавелли иногда заходит слишком далеко. Не был ли он сам невооруженным пророком, который успешно влияет на государственных деятелей на протяжении столетий одной лишь книгой? Не был ли Иисус невооруженным пророком, чьи последователи способствовали падению Римской империи? Всегда надо держать в уме, что идеи – страшная сила, способствующая торжеству как добра, так и зла, и сводить мир к простой борьбе за власть – значит цинично эксплуатировать Макиавелли. Но некоторые ученые и интеллектуалы заходят слишком далеко в другом направлении: они пытаются свести мир к одним идеям и пренебрегать властью.
Макиавелли говорит, что ценности, как со знаком плюс, так и со знаком минус, бесполезны без оружия, которым можно их защитить. Даже в гражданском обществе требуется полиция и надежная судебная власть, чтобы защищать его законы. «Власть причинять вред – рыночная власть. Использовать ее – дипломатия», – пишет политолог Томас Шеллинг [17]. Авраам Линкольн, идеальный государь, понимал это, когда сказал, что американская география подходит для одной нации, а не для двух, и что его сторона одержит верх, если будет готовность заплатить цену кровью [18]. Государь Макиавелли, Чезаре Борджа, не сумел объединить Италию в борьбе с папой Юлием II, а Линкольн оказался достаточно безжалостен, чтобы нападать на фермы, дома и фабрики южан в последней фазе Гражданской войны [19]. Таким образом Линкольн заново объединил умеренный пояс Северной Америки, не дав ему стать жертвой европейских держав и создав массовое общество, живущее по единым законам.
Добродетель – более сложное понятие, чем кажется. Поскольку права человека – самоочевидное добро, мы полагаем, что совершаем благодеяние, способствуя их реализации. Но не всегда все так однозначно. Если бы США слишком настойчиво выступали за соблюдение прав человека в Иордании в 1970–1980-х гг., король Хусейн мог бы растратить все силы в борьбе за свое выживание. Это справедливо и для Египта, где политика США, сосредоточенная исключительно на соблюдении прав человека, могла бы ослабить позицию президента Хосни Мубарака, чей преемник, вероятно, еще с меньшим уважением относился бы к этим правам. Это справедливо и для Туниса, Марокко, Турции, Пакистана, Грузии и многих других стран. Несмотря на деспотичность режимов в таких странах, как Азербайджан, Узбекистан или Китай, вакуум власти, который мог бы прийти на их место, способен причинить еще бульшие страдания.
Для Макиавелли добродетель противоположна справедливости. Современные республиканцы и демократы со своим бесконечным занудством по поводу ценностей гораздо больше напоминают средневековых клириков, лицемерно разделявших мир между добром и злом, чем прагматиков эпохи Возрождения.
Замечание Исайи Берлина о том, что ценности Макиавелли нравственные, но не христианские, повышает возможность параллельного существования нескольких, но несовместимых систем ценностей. Например, если бы первый премьер-министр Сингапура Ли Куан Ю подписался под американской доктриной индивидуальных свобод, то меритократия, общественная честность и экономический успех, которые появились благодаря его мягкому авторитаризму, были бы невозможны. В то время как Сингапур находится среди мировых лидеров по индексу экономической свободы – свободы от конфискации имущества, от непостоянства налогового законодательства, от обременительного регулирования и т. д., западноафриканское государство Бенин с его парламентской демократией располагается в нижней четверти этого индекса [20].
