Сергей Кургинян - Суд времени. Выпуски № 12-22
А вот некоторый материал, который я хотел предложить вашему вниманию, который тоже говорит о том, что ситуация была сложна и к ней есть вопросы. Я говорю: не ответы, а вопросы. И, пожалуйста, доказательство № 6.
Материалы по делу.
Из записки Николая Щелокова к Леониду Брежневу от 7 октября 1971 г.: «В истории с Солженицыным мы повторяем те же самые грубейшие ошибки, которые допустили с Борисом Пастернаком… не следует препятствовать ему выехать за границу для получении Нобелевской премии. Ни в коем случае не стоит ставить вопрос о лишении его гражданства. Солженицыну нужно срочно дать квартиру, прописать. Проявить к нему внимание. С ним должен поговорить кто-то из видных руководящих работников, чтобы сиять у него весь тот горький осадок, который не могла не оставить организованная против него травля. Бороться за Солженицына, а не против Солженицына». Из книги С. Кредова «Щелоков», 2010 г.
Николай Анисимович Щелоков — министр внутренних дел СССР (с 1968 г. по 1982 г.).
Кургинян: Примерно, что представлял собой Щелоков, мы понимаем. Мы понимаем, что точно такую же позицию он занимал о Глазунове и т. д. Значит Щелоков Николай Анисимович, который был достаточно близок к Леониду Ильичу, поддерживал такую линию.
Одна линия, если мне не изменяет память, Подгорного, можете поправить, Косыгина и других… Мы все читали стенограмму протокола о Солженицыне, в которой говорилось «сажать, добивать…». А вторая линия — выслать. Была третья линия, линия Щелокова.
Что стоило Андропову присоединиться к этой линии, вопреки огромным и понятным разногласиям с Николаем Анисимовичем в этом вопросе? Этого союза было бы достаточно для того, чтобы Солженицын остался в стране и всё было тихо-мирно.
В конце концов, я не поддерживаю эту жесткую линию, о которой говорили. Но была выбрана единственная линия, которая дала Солженицыну все возможности развернуть то, что он развернул. И эта линия была выбрана Андроповым.
Я бы хотел пригласить свидетеля, Бориса Владимировича Межуева, редактора «Русского журнала». Он не андроповед и я считаю, что очень важно, чтобы здесь существовал политический культуролог.
Скажите, пожалуйста, каково Ваше мнение по поводу вот этой сложности андроповской, двойного дна?
Межуев Борис Вадимович — доцент кафедры истории русской философии МГУ имени М.В. Ломоносова, редактор «Русского журнала».
Межуев: Мне кажется, что Юрий Владимирович был человек изначально очень сложный, биографически сложный. Т. е. у него самая непонятная биография из всех членов Политбюро. Например, работа с интеллигенцией, такое-то выстраивание положительных отношений с интеллигенцией, вот то, что сегодня назвали бы политическим пиаром. Наверное, мало кто этим занимался в то время, кроме Андропова.
Между тем, уже к концу 70-х годов в значительной части интеллигенция тем или иным образом относилась сочувственно к человеку, который олицетворял самое худшее, что было в советской системе, а именно возглавлял политическую полицию.
Конечно, без какого-то двойного дна, без какой-то внутренней программы, нацеленной на преобразование СССР по своим определенным идеологическим устремлениям, наверное, это не могло бы состояться. Такого отношения к нему со стороны огромного количества советской, как говорил Солженицын, «образованщины».
Сванидзе: Спасибо. У меня сначала есть вопрос. Вот речь идет об Андропове как о личности, как о человеке, имеющем определенные идеологические установки. Здесь прозвучало, что он был хорош по отношению к интеллигенции.
Межуев: Он не был хорош, он был гибок по отношению к ней. Он старался ей понравиться, так более точно сказать.
Сванидзе: Возможно, до определенного периода. Потом он старался ей понравиться достаточно странными способами, я бы сказал. Так сложно было понравиться интеллигенции.
Вот, пожалуйста, привел Сергей Ервандович в качестве одного из своих доказательств мнение Щелокова о том, как нужно поступить с Солженицыным. Почему Андропов к нему не прислушался? Вот был случай понравиться интеллигенции!
Межуев: Очень легко ответить, потому что Андропов был идеолог, но он не хотел иметь рядом с собой альтернативных идеологов. Тем более тех, которые пытались предъявлять советской власти какие-то идеологические требования.
А Солженицын сделал именно это в письме «Вождям Советского Союза» в 1973 году. Он требовал в ответ, может быть на какие-то свои шаги по отношению к советским вождям, признанию их, соответствующие шаги этих людей. И это было некоторым вызовом, это не принималось в качестве чего-то, что можно было допустить. Что кто-то, какой-то писатель мог…
Сванидзе: Ну, Щелоков принимал?
Кургинян: Я здесь тоже вмешаюсь. Николай Анисимович предлагал вписать Солженицына в советскую систему. Юрий Владимирович сделал прямо противоположное. Последствия это имело огромные. Либо это то, что Юрий Владимирович сделал это по каким-то странным причинам, либо он это сделал, потому что не понимал, что делает. Я исключаю, что такой человек, как Юрий Владимирович, не понимал, что он делает.
Сванидзе: А Ростропович, Вишневская, Аксенов, Войнович?
Кургинян: Очень много всего. Есть сейчас огромное количество благодарностей. Очень тонкий технически прием, т. е. с одной стороны возникает конфронтация, с другой — людям предоставляют возможности.
Межуев: Канал ухода.
Кургинян: Я спрашиваю, каналы, я спрашиваю, случайно ли это? Я не утверждаю. Я только спрашиваю и говорю, что это типичная политика с двойным дном.
Вот мне ясно, чего хотел Николай Анисимович по вопросу о Солженицыне и я понимаю, что политический результат был бы отличный для советской системы.
Сванидзе: Если следовать Вашей логике, если Щелоков хотел сделать хорошо для системы, а Андропов понимал, что делает, но сделал по-другому, значит он хотел плохо для советской системы?
Кургинян: Я и считаю, что политическая полиция, как и сказал Межуев, вступила, и есть подтверждения этого, в конфронтацию с партией, а не была её послушным инструментом. В этом есть гипотеза. Политическая полиция…
Сванидзе: Вы считаете, что андроповский КГБ вступал в конфронтацию с КПСС?
Кургинян: И хотел заменить её, установив диктатуру этого КГБ.
Сванидзе: В период пребывания Андропова у власти?
Кургинян: В период пребывания Андропова. Всё прорабатывалось под это. И самое здесь странное, как я считаю, это вообще создание идеологического управления. Идеология — это прерогатива правящей партии. Партия, отказавшаяся от абсолютного контроля за идеологией, мертва. Зачем было нужно идеологическое управление?
Сванидзе: Спасибо. Это, на самом деле, очень и очень интересный тезис, что Андропов хотел столкнуть КГБ и партию.
Кургинян: Вот аргументы. И я хочу сказать, что он не только интересный, а невероятно актуальный, ибо в этом смысле можно сказать, что дело Андропова — это проект с длинным последействием.
Сванидзе: Спасибо. Прошу Вас, Леонид Михайлович, вопросы.
Млечин: Иногда здесь слышишь такие вещи, думаешь, что где-то на встрече уфологов ты находишься, ну, не меньше.
Борис Вадимович, какого Вы возраста человек. Поскольку Вы не девушка, можно спросить?
Кургинян: А мне кажется, что нахожусь на встрече болтунов. Ну, зачем же так.
Млечин: Вы создаете такое впечатление. Если не будете создавать, то будет впечатление…
Кургинян: Выход за рамки. Юпитер, ты сердишься, значит, ты не прав!
Сванидзе: Господа, давайте воздерживаться!
Кургинян: В отличие от Леонида Михайловича. Разве я это начал?
Млечин: Вы — молодой человек и Вы видимо не помните, как в 70-е годы интеллигенция относилась к Юрию Владимировичу Андропову и КГБ. Поскольку я несколько старше Вас, то я это помню.
Скажите, пожалуйста, Вы читали отчеты 5-го, идеологического управления КГБ? Они были рассекречены и опубликованы. Вы читали, Вы видели, чем они в реальности занимались?
Межуев: Конечно, просматривал.
Млечин: Приведите хотя бы один пример из того, что они делали, чем они хвастались. Какой-нибудь факт приведите оттуда, который Вас потряс, поразил. Скажем, своей доброжелательностью по отношению к интеллигенции, то, что Вы говорите. Поддержке какой-то.
Межуев: Во-первых, я не говорил о доброжелательности по отношению к интеллигенции. Я говорил о стремлении понравиться.
Млечин: О стремлении понравиться. Какой-нибудь факт о стремлении 5-го управления по борьбе с идеологической диверсией понравиться общественности.
