Владимир Большаков - Антивыборы 2012. Технология дестабилизации России
По традиции в России государственные и общественные идеи генерировала правящая элита с помощью обслуживавшей ее интеллигенции. Ниоткуда кроме, как с руководящих верхов подобные идеи не могли сойти на непросвещенную массу. Не исключение здесь и «русская идея», хотя и утверждают, что она будто бы родилась в самой гуще народной. В этой гуще, однако, философские постулаты, никогда не водились, хотя традиции русского народа и его менталитет были как раз той самой питательной почвой, на которой «русская идея» была взращена русскими философами и историками из дворянства и разночинной интеллигенции. В том виде, в котором они ее представляли, «русской идеи» в природе, т. е. в народе не существовало. Она придумана так же, как Лев Толстой придумал своего Платона Каратаева. Был скорее русский образ жизни, который соответствовал многовековому государственному устройству, национальному характеру, общинным традициям, православной религии и естественной среде обитания русского народа.
Сам по себе русский образ жизни настолько уникален и живуч, что Олег Платонов, автор ряда книг о русском народе и его истории, ввел в одноименной книге термин «русская цивилизация», несколько сузив, таким образом, понятие «славянская цивилизация», впервые разработанное выдающимся русским ученым ХIХ века славянофилом Н.Я.Данилевским. При этом термин «русская» у автора «Русской цивилизации» равно применим к русским, украинцам и белорусам, что исторически верно, несмотря на все «поправки» современности. Платонов считает, что «русская цивилизация как духовно исторический тип зарождалась почти за два тысячелетия до принятия христианства» и возводит ее к древним восточным славянам (Х — VIII вв. до н. э.), сколотам и традициям Скифии. В этом плане можно говорить, что «русская идея» даже старше православия на Руси и русской государственности. В подтверждение своих взглядов Платонов ссылается на древнего историка Страбона, который отмечал «характерные черты сколотов: добротолюбие (любезность), справедливость и простоту». И делает вывод: «Уже тогда прослеживается поклонение добрым началам жизни, демократический уклад жизни и презрение к богатству». Конечно, русский образ жизни складывался даже не веками, а тысячелетиями. Многие сторонники «русской идеи», особенно из неофитов пост-советского набора ведут родословную «русской идеи» еще от ариев.
(Для более подробного знакомства с проблемой рекомендую ознакомиться с книгами ведущих специалистов в этой области: О.Н.Трубачев. Этногенез славян и индоевропейская проблема. Этимология. 1988–1990. М., 1992. К.А. Пензев. Арийская теорема. Алгоритм-Эксмо, М. 2009 и «Земли Чингисхана» того же автора. М., 2007.)
На мой взгляд, однако, не следует, принимать общепринятые взгляды русского этноса или даже всей этнической группы (славяне) за некие народные идеи, путать мировосприятие и тем более мировоззрение с идеологией. Идеология, в силу своего надстроечного характера, независимо от того на базе каких взглядов и идей она сконструирована, для народа, особенно для русского, всегда есть нечто привнесенное извне. Русскую идентичность и исторически сложившуюся характерную русскую ментальность она изменить не в силах, равно как и русский образ жизни. Его устойчивость перед лицом самых страшных испытаний и потрясений, выпавших на долю русского народа, не имеет прецедентов в человеческой истории. Может быть, именно это и привело Платонова и его последователей к мысли об особой «русской цивилизации», у которой, как он справедливо отмечает, есть много общего и с тремя другими древними цивилизациями — индийской, китайской и японской.
Прочность, неистребимость «русскости» — это одна из коренных причин краха реального социализма в России и всех тех революционных теорий, которые, по мнению их авторов, якобы веками жили в русском народе. Посмотрим, из какой «гущи народной» черпали вдохновение российские революционеры? В нашей истории бывали такие моменты, когда верхи переставали генерировать идеи, укрепляющие государство, общественное согласие утрачивалось и русское общество попадало во власть идей популистских, рожденных в самых низах, где социальная справедливость рассматривалась не иначе, как уравниловка после дележа награбленного. В этом плане восстание Ивана Болотникова /1606 — 1607/ мало чем отличалось от крестьянских войн Степана Разина/1670 — 1671/ и Емельяна Пугачева (1773–1775). Во всех этих мятежах, восстаниях и бунтах не было никакой новой идеи народной государственности. Главной идеей было «дать волю». И все. И.А.Бунин, как многие его современники из числа интеллигенции, поначалу и большевистскую революцию воспринял, как бунт. В своем дневнике в июне 1919 года он записал: «Всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего, доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет, прежде всего, бесформенности (Выделено мной. — В.Б. )». Вожди бунтовщиков в лучшем случае выдавали себя за «истинного царя», т. е. были по существу самозванцами. Таким образом, бунтовщики, даже если б им удалось победить, воспроизвели бы то государство, против которого бунтовали. Махновщина, несмотря на идеализацию и идеологизацию ее Д. Кон-Бендитом и другими идеологами движения «новых левых» 70-х годов ХХ века, развивалось по той же тупиковой схеме, что и бунт Болотникова. Кон-Бендит здесь велосипеда не выдумал — еще российские анархисты пытались приспособить в годы гражданской войны «идеи» казацкой вольницы Разина и «безвластное государство» батьки Махно в виде его Гуляй-поля к идеям классиков анархизма Кропоткина и Бакунина. Но даже им было ясно, что махновское «безвластное государство» никак не годилось для создания на месте Российской империи какого-либо качественно нового государственного образования. Оно годилось только для развала России.
Лозунги народных мятежей заимствовали все. Сначала народники, а затем эсэры, анархисты, и в конечном итоге — большевики. Впоследствии они приспособили их к своим революционным учениям, и понесли их в массы не столько в виде теорий, сколько в стереотипах и лозунгах. «Грабь награбленное» — это, ведь, ничто иное, как перевод на язык Стеньки Разина марксистского термина «Экспроприация экспроприаторов». Революционеры — интернационалисты, вышедшие из правящих классов и обслуживавших эти классы слоев использовали «революционное творчество масс» (термин В.И. Ленина) в своих целях — они приспосабливали универсальные, космополитические теории революции к национальным особенностям тех стран, где по их замыслу должны были такие революции произойти. Использование большевиками идеи советов народных депутатов, рожденной в народе в ходе революции 1905 года — классический тому пример. Именно на базе советов им удалось создать качественно новую, Советскую власть и качественно новое государство — Советский Союз. Вот этого Бунин никак предвидеть не мог.
Вплоть до 1917 года, революционные выступления в России не имели успеха. Государство сравнительно быстро и легко восстанавливало статус-кво после любых бунтов и мятежей. Не достигло успеха и элитарное восстание дворян-декабристов (14 декабря 1825 г. в Петербурге, а двумя неделями позже — в Чернигове, на Украине), ибо его организаторы с самого начала предоставили народу в их путче роль «пушечного мяса». Немудрено, что это восстание (тут стопроцентно прав В.И. Ленин, когда писал о декабристах: «Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа…») было быстро подавлено, потому что на народную почву прекрасные идеи преобразования общества не упали. Они так и остались лежать на мерзлом плацу Сенатской площади, где бунтовщики-декабристы выстроили ничего не понимавшие в их затее войска. Жестокий разгром декабристского восстания помог русской радикальной интеллигенции понять, что их идеи так и останутся в «утопиях», если только их «Утопии» вместе с той, что написал Томас Мор, не прочтут, либо просто не воспримут в народе. Только соединив революционную теорию со стихийным народным бунтом можно было добиться успеха.
Первый, хотя и неудачный опыт этого был предпринят русскими социал-демократами в ходе революции 1905 года. Именно в ходе той революции большевики и их союзники из других левых партий поняли, что их противником номер один было даже не самодержавие, а как раз «русская идея», согласно которой русский народ признавал за самодержцами право высшей власти. Да и революция-то началась с того, что народ пошел к царю с жалобой, а его встретили выстрелами у царского дворца в Кровавое воскресенье (9 января 1905 г.) Народ воспринял это, как предательство царем того общественного согласия, которое существовало веками. Если бы народ знал о существовании «русской идеи», то сказал бы, что она-то и была попрана в первую очередь у Зимнего дворца. По признанию самого Ленина большевики и их союзники не готовили эту революцию. Они вынуждены были «догонять» ее, когда, после расстрела царскими войсками народного шествия вспыхнул народный бунт. Но самого этого бунта большевики не принимали, панически его боялись. Когда в ходе гражданской войны они столкнулись с народной вольницей и крестьянскими восстаниями, Ленин забил в набат: это — «самый опасный враг пролетарской диктатуры». Для него «мелкобружазная (т. е. крестьянская. — В.Б. ), анархическая стихия» была «опасностью во много раз превышающей всех Деникиных, Колчаков и Юденичей вместе взятых». Троцкий еще более откровенно говорил, что большевистская революция — это «бешеное восстание… против мужицкого корня старой русской истории», против стихийного бунта.
