Владимир Козлов - Неизвестный СССР. Противостояние народа и власти 1953-1985 гг.
Многие массовые беспорядки эпохи Хрущева и Брежнева — явление достаточно архаичное по своей природе. Активные участники волнений 1950–1960-х гг. были пропитаны такими «врожденными» мифами «плебейской культуры» (выражение английского историка Э. Томпсона) как вера в «доброго царя и его неправедных слуг», эгалитаристское понимание «справедливости», идеи «неправедного богатства» и «всей правды наверху». Однако «врожденные» мифы совмещались в сознании советских «смутьянов» с гораздо более современными популистскими интерпретациями коммунистической доктрины. При этом некоторые участники массовых выступлений следовали не столько традиционным моделям «беспорядочных» действий, сколько пропагандистским штампам советских книг и кинофильмов о героях революционерах (кинофильмы «Мать» Вс. Пудовкина, «Броненосец Потемкин» С. Эйзенштейна и др.), воспроизводили шаблоны поведения «борцов за справедливость» во взаимоотношениях с полицией и охранкой.
Волнения и бунты населения СССР во второй половине 1950 — начале 1960-х гг. были одним из наиболее важных для практической политики симптомов охватившего страну социально-политического кризиса. Участники беспорядков посылали власти многочисленные сигналы о перегруженности социума противоречиями, о невыносимости стресса форсированной индустриализации и урбанизации, об усталости от полицейского и бюрократического произвола, о необходимости передышки. Парадокс, но участники, например, новочеркасских событий вступили в прямую конфронтацию с высшей властью под ее же (власти) идейными лозунгами. Обыденная версия «русского коммунизма», основа идеологической легитимности режима, позволяла участникам волнений нападать на «народную власть», не испытывая при этом комплекса вины. Действия протеста представали как борьба с «изменой» партийных бюрократов коммунистическому идеалу.
«Коммунистическая маска», скрывавшая от противников и оппонентов, а часто и от самих «смутьянов» истинные мотивы их действий, становилась важным средством психологического самооправдания. Поэтому экстремистская форма протеста достаточно органично уживалась с идейным конформизмом участников бунтов. Усилия массового оппозиционного сознания отделить «плохих коммунистов» от «хорошего коммунизма» отражали не столько социально-психологическую укорененность «русского коммунизма», сколько принципиальную разницу интерпретаций народом и властью, казалось бы, единого комплекса идей, т. е. бесспорные признаки раскола в социуме.
Пики массовых волнений и беспорядков часто совпадали по времени с активизацией таких форм протеста, как распространение листовок, воззваний, анонимных писем, антиправительственных лозунгов на стенах и заборах, оскорбления и угрозы в адрес руководителей. Казалось бы, неизбежно должны были возникать связи между «смутой» (простонародные выступления против власти) и «крамолой» (распространение враждебных «начальству» идей). Московские правители всерьез опасались такой «связи», способной облагородить массовые стихийные протесты, придать им политическую («антисоветскую») направленность, превратить из специфического средства «исправления» системы в инструмент борьбы против нее. Однако случаи взаимодействия толпы с «антисоветчиками» в ходе массовых волнений исключительно редки. Напротив, прослеживаются симптомы неприязни сиюминутных лидеров волнений к «очкастым» и брезгливая отстраненность политических оппозиционеров от погромных толп.
Существенно важным для понимания советской формы народного «сожительства» с «начальством» следует считать установленный нашим исследованием факт. Массовые волнения, порожденные глубоким кризисом послевоенного советского общества и достигшие своего пика в конце правления Хрущева, пошли на убыль именно тогда, когда сама коммунистическая идея была практически «выдавлена» из массового сознания конформизмом, потребительством и индивидуализмом брежневской эпохи. Стоило народу окончательно разочароваться в своем понимании «коммунизма», как волнения и беспорядки в России практически прекратились. Оказалось, что стихийные выступления 1950 — начала 1960-х гг. против партийных «начальников», изменивших «делу коммунизма», были, как ни парадоксально это звучит, признаком еще сохранявшей идеологической стабильности режима, еще неизжитой веры в «настоящий коммунизм». А спад волны массовых беспорядков в годы брежневского застоя, нежелание народа связываться с властями во имя «справедливости» или «правильного коммунизма», напротив, означали идеологический крах и гниение всей советской системы. Без «веры» бунтовать под старыми знаменами не имело смысла. К тому же, власть, напутанная масштабными волнениями хрущевской эпохи, обнаружила бесспорную гибкость, перехватила у «смутьянов» знамя «народного сталинизма», встала на путь экономически немотивированных, но приятных подачек основным социальным группам советского общества, что сделало «дружбу» с властью занятием в высшей степени выгодным. И представители высшей власти, и население страны устремились на поиски индивидуальных путей к счастью, используя для собственного благополучия (и каждый по-своему!) многочисленные дыры и бреши в разлагавшейся системе. В период правления Брежнева очаги конфликтов переместились на окраины СССР, где они опирались на гораздо более устойчивые и изначально конфронтационные по отношению к «Москве» националистические идеи.
На какое-то время люди ушли от смут и волнений в тихие заводи индивидуального бытия. В инкубаторах брежневского застоя подрастало счастливое дитя модернизации и прогресса — индивидуализм. Разрушалась традиционная «общинность» российского массового сознания, рождались предпосылки для современных политических форм протеста и самоорганизации. В то же время в брежневском обществе накапливался и потенциально конфликтный «человеческий материал», обострялась социальная зависть, росло глухое недовольство экономически неэффективной советской системой. В этих условиях любая попытка сколько-нибудь динамичных изменений или реформ грозила разрушением «социального симбиоза», тем «раздором между народом и властью», который старые словари русского языка обычно называли «смутой».[984]
Козлов Владимир Александрович
Родился в 1950 г. Выпускник исторического факультета МГУ. В. 1972–1988 гг. работал в Институте истории СССР АН СССР, где в 1979 г. защитил кандидатскую диссертацию. В 1988–1991 гг. — заведующий сектором политической истории 1920–1930-х годов Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС. С 1992 г. — заместитель директора и руководитель Центра изучения и публикации документов Государственного архива Российской Федерации. В 1992–1996 гг. в качестве приглашенного профессора вел курс «Российское общество» на факультете социологии Калифорнийского университета (Сан-Диего). Специалист по социально-политической истории России XX века, исторической конфликтологии и истории культуры. Автор семи монографий, в том числе: «Культурная революция и крестьянство. 1921–1927. (По материалам Европейской части РСФСР)» (М.: Наука, 1983); «История и конъюнктура. Субъективные заметки об истории советского общества», в соавторстве с Г. А. Бордюговым (М.: Политиздат, 1992); «Массовые беспорядки в СССР при Хрущеве и Брежневе (1953 — начало 1980-х гг.). (Новосибирск: Сибирский хронограф, 1999); Mass Uprisings in the USSR. Protest and Rebellion in the Post-Stalin Years (М. E. Sharp. Armonk, New York, London, England. 2002); «Где Гитлер? Повторное расследование НКВД-МВД СССР обстоятельств исчезновения Адольфа Гитлера». (М.: Модест Колеров и Три квадрата, 2002) и многих статей. Ведет активную работу по изданию исторических документов. Ответственный составитель и один из авторов документальной серии «Неизвестная Россия. XX век» (М.: Московское городское объединение архивов, 1992–1994 гг.). Ответственный редактор (совместно с С. В. Мироненко) непериодического издания «Архив новейшей истории России» (выпускается Государственным архивом Российской Федерации с 1994 г.).
Примечания
1
См.: О массовых беспорядках с 1957 года… // Источник. 1995. № 6. С. 143–153.
2
Дойчер И: Троцкий в изгнании. М., 1991. С. 452.
3
Подробную библиографию этих публикаций см.: Books on Communism and the Communist Countries: A selected bibliography / Edited by P, H. Vigor. London, 1971. Part 1. Studies of Communism in general and in the USSR. Section 25. Forced Labour and Personal Experiences of Prisons and Concentration Camps in the USSR. P. 202–208.
4
См. например: With God in Russia by Walter J. Ciszek, with Daniel L. Fnaherty, S. J. Image books. A Division of Doubleday & Company, Inc. 1966 (о восстании в Горлаге); Scholmer / Joseph. Vorkuta. (Translated from the Qerman). London: Weidenfeld & Nicolson, 1954 (о восстании в Речлаге).
