Даниил Краминов - Сумерки в полдень
— Да, но он знает, кто делает эту политику, — возразил Антон. — Он помог Фоксу разоблачить роль «кливденской клики», которая направляет политику Англии.
— Че-пу-ха!
— Нет, не чепуха! — упрямо настаивал Антон. — Премьер-министр каждый раз отправляется в Кливден перед тем, как поехать к Гитлеру, и там же бывают германский посол Дирксен и фюрер английских фашистов Мосли. Эта клика, как магнит, притягивает к себе всех, кто ненавидит нашу страну и поклоняется Гитлеру. И только им клика открывает дорогу к успеху в политике, в бизнесе, в личной карьере.
— И всю эту мудрость вы изволили почерпнуть у беляка? — ядовито и зловеще спросил Курнацкий Антона. — У этого контрреволюционера, за которым я гонялся с красными конниками, когда тот служил у генерала Мамонтова? Догони я тогда его, располосовал бы эту гадину надвое! — Курнацкий вскинул руку и резко опустил, словно клинком рассек воздух.
— Не только у него…
Курнацкий прервал Антона.
— Какого дьявола вы суетесь не в свои дела! — выкрикнул он. — Ни черта не понимаете, ничего не смыслите и все же лезете в политику! — Как многие эмоционально неуравновешенные люди, Курнацкий возбуждался от собственного голоса, но вовремя остановил себя. — Впрочем, этот разговор не для приема, — произнес он, сердито взглянув на Антона. — Поговорим в другой раз и в другом месте. А пока обменяемся мнениями…
Антон уже ничего не слышал: неожиданный поворот разговора с Курнацким ошеломил его. Осторожно, стараясь не обратить на себя внимание других, он отодвинулся к двери и, подождав немного, вышел из зала.
У ворот Антона нагнал Ковтун и, положив руку на плечо, остановил.
— Слушай, Карзанов, у Нинки сегодня день рождения. Пойдем?
— А кто это Нинка?
— Да жена моя. Велела догнать тебя и уговорить. Будут все наши.
— Но я почти никого не знаю.
— Придешь — познакомишься. Все ведь свои…
К ним подошла женщина. Капюшон темного плаща скрывал волосы и лоб. Большие серые глаза сочувственно смотрели на Антона.
— Нина. — Она подала Антону руку. — На приеме не удалось познакомиться. Все заняты, да и не сразу узнаешь, кто свой и кто чужой.
Антон назвал себя, отвечая на крепкое рукопожатие Нины.
— После такого разговора, — Нина кивнула на освещенные окна полпредства, — оставаться одному не стоит. Неприятные мысли, говорил мой отец, как камни: сколько их ни ворочай — камнями и останутся.
— А вообще-то такие разговоры не надо принимать близко к сердцу, — посоветовал Ковтун. — Свои все-таки… Куда хуже, когда чужие о тебе или о твоей стране пакость говорят, тогда драться хочется. И все же кулаки сожмешь да поглубже в карманы засунешь и зубы крепче стиснешь, чтобы слово ненароком не сорвалось с языка.
— У меня не первый такой разговор с Курнацким, — сказал Антон, стараясь казаться равнодушным, хотя сердце горело от обиды. — И я вроде привык к его манере говорить с подчиненными.
— К неприятным разговорам с начальством привыкнуть трудно, — сочувственно заметил Ковтун, — они всегда ранят душу.
— А чего он взъелся из-за какого-то белогвардейца? — спросила Нина. — Только потому, что не догнал его тогда, во время гражданской войны, со своими конниками?
— Он и не мог догнать его, — иронически заметил Ковтун. — Насколько я знаю, Курнацкий в нашей кавалерии не служил. И вообще был на фронте всего несколько раз, да и то в специальном поезде Троцкого.
— У людей по-разному складываются судьбы, — отозвался Антон. — И, хотел Лугов или не хотел, обстоятельства заставили его изменить свои взгляды.
— Правильно! — подхватил Ковтун, явно желая прекратить этот разговор и перейти к тому, что его интересовало: — Значит, придешь к нам?
— Спасибо большое за приглашение, но я с радостью зайду как-нибудь в другой раз. Сейчас хочу побродить немного по городу. — Антон пожал руку Ковтуну, Нине, чувствуя, как теплеет на сердце от их дружеского участия.
Оставшись один, он побрел по тихой, пустынной в этот поздний час «частной улице». Дойдя до тяжелых ворот, закрывавших улицу, он остановился: полисмен открыл их, чтобы выпустить большую полпредовскую машину с Курнацким, Грачом и Игорем Ватуевым.
Антон повернул назад и почти тут же встретил Елену. Узнав, что он не пошел к Ковтунам, она вдруг предложила:
— Давай погуляем, поговорим. Посмотрим вечерний город. Как когда-то в Берлине.
— Хорошо, — согласился Антон. — А у тебя не будет неприятных объяснений дома?
— Не будет. Виталий Савельевич предупредил, что вернется поздно, он повез Курнацкого в Уэстэнд.
Прогулка по чужому городу всегда интересна, а вечером даже увлекательна. Незнакомые улицы загадочны — они начинаются неизвестно где и ведут неведомо куда, дома с темными окнами и закрытыми подъездами таинственны, скверы превращаются в бескрайние парки, и поздние пешеходы не осмеливаются ступить на их дорожки, уводящие в пугающую черноту.
— Мы вместе открывали Берлин, — снова нарушила молчание Елена. — И я долго буду помнить, что вместе с Антоном Карзановым открыла и Лондон.
— Не только со мной, — возразил Антон. — А муж? А Хэмпсон?
— Ты же знаешь, Виталий Савельевич был в Женеве, а приехав сюда с Курнацким, не отходит от него.
— А Хэмпсон?.. — повторил Антон.
— Хью возил меня только к матери да однажды водил вечером в самый центр Уэстэнда, где в каждом доме либо ресторан, либо кинотеатр и где столько световой рекламы, что голова кругом идет.
— Только ли от рекламы? — спросил Антон, улыбнувшись.
— А от чего же еще?
— Хэмпсон — обаятельный мужчина.
Елена помолчала немного, словно вдумываясь в слова Антона, потом тихо призналась:
— Мне приятно с ним, Антон. Женщине всегда приятно, когда мужчина увлечен ею.
— Даже если этот мужчина чужой ей?
— Но ты же дружишь с этим мужчиной, хотя он чужой.
— Я, как говорят, дружу с ним «от сих и до сих».
— А кто сказал, что я перехожу эти границы?
Антон не ответил. Помолчав, в раздумье предложил:
— Может быть, я провожу тебя домой, Елена?
— Я уже просила тебя, зови меня Леной, — недовольно заметила она. — Еленой меня зовут чужие… и он.
— Кто «он»?
— Виталий Савельевич.
— Он зовет тебя Еленой? А ты его?
— Я зову его Виталием Савельевичем. У меня язык не поворачивается назвать Витей важного мужчину, который на десять лет старше меня. Когда он обращается ко мне «Елена!», я с трудом удерживаюсь, чтобы не встать перед ним, как обычно стояла перед учителем.
— Как же ты могла полюбить его?
Елена сердито посмотрела на Антона, и в уголках ее красивого рта появились жесткие скобочки, старившие ее и делавшие лицо злым.
— Могла, — отчужденно проговорила она. — Женщина может полюбить, когда нужно.
— Может полюбить, когда нужно?
— Конечно. Вы же, сильный пол, выбираете, кого вам любить, а нам остается только принять или не принять ваш выбор. И когда тебе говорят, что удостоили своей любви, надо серьезно подумать, прежде чем сказать: «Извините, я подожду, когда меня удостоит любви кто-нибудь другой». А кто знает, выберет тебя кто-нибудь другой и будет ли он лучше этого или хуже. А может, тебя вообще уже никто не выберет.
— Ну, тебе-то бояться нечего… Такая красивая…
— Но ведь ты-то не выбрал меня? — перебила она.
— Я не знал, что ты есть.
— Другие тоже могли не знать и могли вообще не узнать, что я есть, что я живу, что я жду, когда меня выберут, удостоят великодушной мужской любви.
В голосе Елены слышались раздражение и горечь, и Антон, поняв, что затеял ненужный разговор, попросил простить его, сказал, что вовсе не собирался обидеть ее.
— Не хватало еще того, чтобы и ты обижал меня, — отозвалась она.
— Значит, кто-то уже обидел?
Елена молча кивнула.
— Они хотели, чтобы я поехала с ними в Уэстэнд, — тихо проговорила она, — а я не поехала. Виталий Савельевич рассердился, потому что Лев Ионович распорядился взять меня. А какое он имеет право распоряжаться мною?
— Никакого! — решительно подтвердил Антон. — Никакого!
Он взял ее руку и пожал.
Они стояли во дворе дома, где жила Елена, и она взглянула на свои окна: они были темными.
— Уже поздно, Лена, пора спать, — сказал Антон.
— Да, уже поздно и пора спать, — покорно согласилась она, ответив ему слабым пожатием.
Антон проводил ее до лифта, расположенного в глубине темного подъезда, и подождал, пока лифт унес Елену наверх. Повернувшись, он столкнулся лицом к лицу с Грачом. Одетый по-вечернему, тот держал в руке черную жесткую шляпу, готовясь поклониться. Узнав Антона, Грач в удивлении отступил на шаг и надел шляпу.
— Что вы тут делаете?
— Провожал вашу жену, — ответил Антон.
