Марсель Гране - Китайская цивилизация
Именно в соответствии с этим духом правил первый император. Его сочли тираном, во-первых, потому, что он хотел с помощью магии «угнетать народ», и потому, что он применял принципы первых служителей государственного права – легистов. В большинстве своих надписей Ши Хуанди похваляется, что с помощью законов возродил нравы: «…бдительно осуществляя свою власть, – он создал и определил ясные законы; – расположенные под ним его подданные совершенствуются и улучшаются (219 до н. э.)». «Он исправил и улучшил странные нравы… – он устранил заблуждение; он установил, что следовало делать (219 до н. э.)». «Взяв в руки управление, мудрец из Цинь первым определил наказания и наименования. – …Каждая вещь имеет приличествующее ей наименование… – Его великое управление очистило нравы… – Все подстраивается под его меры и его принципы… Людям нравится единообразие правил; – они радуются, что сохраняется всеобщий мир. – Потомство с уважением примет его законы! (211 до н. э.)».
После падения династии Цинь императоры Хань, как и их предшественники, использовали услуги юристов, но позаботились отвергнуть их теории. «Восторжествовав, Хань уничтожили жестокое правление Цинь. Они ограничили законы и указы. Они распространяли благодеяния и сочувствие». Одним из первых указов императора Вэня допускалась полезность законов (179), и им приписывалась двоякая задача: несомненно, они ставили целью «наказывать дурных» и «поощрять добрых». Немного времени спустя, в 178 г., император, прекратив упоминать о наказаниях, заявляет, что Небо установило власть князей «во благо народа» и для того, чтобы «они его кормили и им управляли». Этой коренной переменой правительственной доктрины признается неудача теории легистов и показываются причины этой неудачи. Смешивая административную практику с простым поиском случаев величия, они ставили закон в зависимость от произвола деспота. А ведь ни престиж Сына Неба, предполагающий соблюдение обычаев, ни величие самодержца, исключающее саму возможность каприза, не могли примиряться с теорией доброй воли. В конечном счете императорам Хань пришлось искать вне рамок представления о государстве, отождествляемого с самовластием всемогущего деспота, оправдание вмешательства, допускаемого пусть и самой сокращенной практикой административной деятельности.
Из трудного положения их вывела эклектичная теория, бывшая главным образом творением литературных начетчиков. В качестве основополагающего принципа ею допускалось, что действие Неба и действие императора осуществляются параллельно и благодатным для народа образом, поскольку Небо поддерживало порядок в мироздании, а император – в обществе. При таком понимании представление о присущем государю величии отнюдь не исчезает, а переносится: из сферы мистической оно переходит в сферу нравственную. Будучи источником всей нравственной – больше не мистической – энергии, император всегда определяет хорошее течение дел в мироздании, с чем тесно связан и добрый порядок в природе, своим непреодолимым и немедленным нравственным воздействием. В правящем содружестве, образуемом государем и Небом, последнее играет подчиненную роль. Главной силой действительно остается императорское величие. С тем чтобы в конституционной риторике спасти религиозное достоинство Неба, самое большее допускалось, что происходившее в природе бедствие служило «упреком», выражаемым верховным божеством. На самом же деле, пока император занят тем, что обеспечивает царствование нравственного порядка, Небо остается бездеятельным и порядок во вселенной никоим образом не может быть поколеблен. Это ли не свидетельство того, как много мистического оставалось в концепции, выступающей под видом чисто нравственной теории?
Занимая «требующее доверия положение над толпой народа и над князьями и царями», император должен быть добродетелен, иначе его управление не станет ни благодетельным, ни справедливым. Он отвечает за счастье своих подданных, и в принципе только он один за него и ответствен. Величие императора оказывается ограниченным с того момента, как перестают его рассматривать в качестве мистического по своей природе и уже поэтому безусловного величия и как только его отождествляют с очагом нравственного сияния. Само собой разумеется, оно не оправдывает ни деспотического господства, ни использования обращенной на достижение личных целей власти. Когда император Уди воспользовался обрядом принесения жертвы «фэн» для мольбы о всемогуществе, он находился под влиянием мистических побуждений. Молитва его была тайной, то есть прежде всего личной («сы»). Думают, что император просил Бессмертных о полной власти, и, если его спутник скончался вскоре после жертвоприношения, это случилось потому, что императору удалось переложить на него беды, которые угрожали ему самому. Однако императоры династии Тан (725) больше не захотели, чтобы в жертвоприношении «фэн» оставалось что-то тайное; церемония происходила «с единственной целью мольбы о счастии для всей массы народа». А император Вэнь еще в 167 до н. э. провозглашал принцип: «Согласно тому, что мне известно о Небесном Пути, «Тянь дао», беды проистекают от дурных деяний, а счастье наступает в результате добродетельности. Ошибки всех чиновников должны брать начало во мне самом. Тем не менее чиновники, обязанные совершать тайные молебствия, перекладывают беды на нижестоящих: это значит делать явственным то, что у меня совершенно нет добродетели». Вот почему уничтожили должность тайно молящегося. Отметим, однако, что в 178 г. император применил более гибкий оборот: «Когда упорядоченность в империи поколеблена, причиной я один, Человек Единственный, и, может быть, еще две или три особы, держащие в руках администрацию и служащие как бы моими руками и ногами». В практической повседневной деятельности феодальных времен именно потому, что министры служат руками и ногами князя и, словно группа братьев, образуют единое тело со своим хозяином, они и могут его подменить, чтобы избавить от несчастий. Таким образом, император Вэнь сохранял за собой возможность искупительной передачи, но предполагал ограничить искупительные наказания только крупными главами императорской администрации. Тем не менее даже для крупных чиновников был принят принцип, что уголовные приговоры, будучи первоначально поводом для императора исповедаться в отсутствии у него добродетели, позднее стирались помилованием, в котором во всем своем величии воссияло императорское благодеяние. Система периодических продвижений по службе и помилований заменила репрессивную систему императоров Цинь. Амнистии сопровождались пожалованием главам семейств некоторой ступени продвижения по иерархической лестнице, тогда как матери семейств, со своей стороны, получали в дар существенное количество вина и говядины. В ставшей конституционной теории правления через благодеяния император осуществляет власть, представляя ее как вселенский источник поддержки и облагораживания.
На том же принципе основывается императорская администрация. Вскоре после указа 178 г., когда император Вэнь, унижаясь и исповедуясь в отсутствии у него добродетели, спас Китай от катастрофы солнечного затмения, он приказывает «всем подумать об ошибках, которые он совершил, о недочетах в его знаниях, в его взглядах и его мыслях» и «ясно ему об этом заявить». В том же году, снова заявив о важности критики, он отменяет закон о наказании «за непочтительные речи». Дозволить свободу критики – значит избежать, чтобы «простые люди произносили проклятья в адрес императора и строили против него козни». Помимо этого основного, но отрицательного результата государь стремится, «дозволяя каждому открыть, что лежит у него на душе», побудить прийти к нему из самых отдаленных уголков империи «людей высокой добродетели», иначе говоря чиновников, практикующих в своей деятельности мораль искренности. «Посоветуйте мне (людей) мудрых и добрых, прямых и честных, способных высказываться со всей неподкупностью, идти до конца в своих замечаниях». Подобно вассалу, чиновник скорее советник, чем простой исполнитель. Главная задача императора и тех, кто находится ниже его, всех его подручных состоит в пробуждении призвания честных советников (мы видели, что легисты и сборщики налогов, занимаясь своим ремеслом, получали почетное наименование неподкупных осведомителей). Сам корпус чиновничества задуман как воплощение совести империи. И действительно, он представляет продолжение совести императора. В нравственном отношении он стоит то, что стоит Человек Единственный, а совокупность искренности, которую можно найти в стране, показывает, каков вес искренности императора. Действенность, извлекаемая императором из своего величия, представленная в виде морализаторской энергии, пронизывает народ после того, как она удобрит корпус администраторов, набранных в силу просто ее притягательности.
