Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?
В 1964 г., через год после заключения Елисейского договора, KMK, собравшаяся в Гамбурге, подтвердила статус английского языка как первого иностранного. В 1970 г. доля немецких лицеистов, изучавших французский в качестве второго языка, упала до 35,8 %!
В 1973 г. благодаря импульсу Елисейского договора, подписанного за десять лет до того, процент французских лицеистов, изучающих немецкий, вырос с 47 до 54 (примерно для трети из них он был первым иностранным языком).
Если сравнить показатели наших стран, то в Германии в 1976 г. лишь 27 % учеников всех типов заведений (не только лицеев, но и Gesamtschulen и Realschulen[197]) изучали французский (из них лишь 2,4 % как первый язык), тогда как во Франции немецкий был первым языком для 14,2 % школьников.
Очевидно, что во Франции и Германии Елисейский договор был реализован совсем по-разному. Понятно, что на том берегу Рейна образование находится в ведении Länder. В то время, будучи министром образования, я пытался убедить своего коллегу милейшего Ханса Кошника, главу СДПГ земли и города Бремена, который тогда отвечал за франко-немецкое культурное сотрудничество, в необходимости сократить этот разрыв. Кошник не знал по-французски ни слова. Его добрая воля, которую он поначалу продемонстрировал, быстро сошла на нет перед лицом упорного сопротивления со стороны Северной Рейн-Вестфалии и Нижней Саксонии.
Объединение Германии временно снизило долю учеников, изучавших французский, поскольку в ГДР в качестве обязательных преподавали русский и английский языки.
Если в Германии демократизация образования привела к тому, что французский закрепил за собой вторую позицию среди изучаемых живых языков, во Франции она, без сомнения, подвинула немецкий, с его флером элитарности, со второго места на третье, а второе занял испанский, который, считалось, для детей из народной среды был доступней.
В 2011 г. 15,3 % французских учеников средней школы учили немецкий (во многом благодаря двуязычным, англо-немецким, классам), тогда как в Германии французский изучали 24 % школьников (правда, в Gymnasien – 41,7 %). Во французской начальной школе, где один иностранный язык с 2005 г. стал обязательным, 95 % школьников изучают английский – исключение составляет лишь Страсбургская академия, где в соответствии с планом «государство – регион» 89 % детей учат немецкий. Вот вам и доказательство того, что, если есть воля, то изменить можно многое… На уровне высшего образования французский в Германии и немецкий во Франции практически нигде не преподаются как первый язык. Тут воля проявлена не была.
Я предался фантазиям и, ничем не выдав направления своих мыслей моей приятной соседке, министру одной крупной немецкой земли от СДПГ, размышлял: «Если бы доктор Куэ воскрес, он увидел бы торжество его метода: чтобы вылечить своих больных, он предписывал им каждый день повторять: “Завтра будет лучше, чем сегодня”».
Два визионера
Сколь бы ни были скромны достигнутые результаты, это ни на йоту не уменьшает моего восхищения перед двумя великими людьми, которые инициировали и заключили договор о сближении Франции и Германии: они видели дальше линии горизонта и, возможно, догадывались, что однажды США, занятые своим «поворотом» в сторону Азиатско-Тихоокеанского региона, отвратят свой пристальный взор от Европы…
Прославленный генерал, ставший воплощением французского Сопротивления нацизму, де Голль решил помочь Германии примириться с собой, вернуть чувство собственного достоинства и, несмотря на страдания, которые испытали обе страны, восстановить между французами и немцами равноправные отношения. Это был щедрый жест, поскольку в краткосрочной перспективе де Голль не строил никаких иллюзий («Договоренности увядают так же быстро, как розы»). Однако он мыслил в категориях большой истории и понимал, что отныне судьбы мира уже не будут решаться в Европе и что Франция и Германия смогут сохранить достойное их положение, лишь действуя согласованно (в те годы я, будучи студентом Сьянс-По, отстаивал ту же мысль в своем дипломе «Правые националисты и их отношение к Германии, 1870–1960 гг.»). Тут не было какой-то моей заслуги. Нужно было просто уметь читать де Голля между строк. Он продемонстрировал, что способен довериться немцам. Идея «франко-германской дружбы» утвердилась гораздо позже, уже при Жискаре – Шмидте и Миттеране – Коле. Да и на том берегу Рейна у этого выражения не было точного перевода – немцы говорили лишь о «партнерстве»: die deutsch-französische Partnerschaft.
Второй визионер, которым я восхищаюсь, – Аденауэр. Старый рейнский католик нашел идеальный ответ на слова де Голля о «договорах, девушках и розах»: «Даже в плохую погоду на розовых кустах появятся бутоны и цветы». Аденауэр знал, о чем говорил: он был свидетелем стольких катастроф!
Несокрушимый оптимизм этих двух великих людей меня всегда поражал и не перестает поражать и сейчас, тем более что я вижу угрозы, которые таит рутина: коммеморации и исторические постановки не могут заменить общего проекта. Дружба между Францией и Германией должна подпитываться конкретными действиями. «Франко-германское бюро по делам молодежи, телеканал «Арте», Европейский аэрокосмический и оборонный концерн: дети согласия» – помню я заголовок в одной из вечерних газет. Это прекрасно, но совершенно недостаточно.
В тот день президент ФРГ Йоахим Гаук в своей замечательной речи в Берлине сказал: «Политика не может и не должна стирать историю. Однако она способна смягчать противоречия, создавать и укреплять связи, строить новые мосты».
Президент ФРГ нашел прекрасные слова. Он явно знал, о чем говорит.
Пятьдесят лет спустя: отношения остаются амбивалентными
Всякий, кто сколько-нибудь серьезно задумается о психологической составляющей франко-германских отношений, не может не обратить внимания на их неизменную амбивалентность. Никто не ставит под вопрос дружбу: 80 % граждан каждой из стран называют соседа «другом», а во Франции – даже самым близким из друзей. Эта дружба строится на чувстве близости, которое лишь усиливается благодаря сопоставимому уровню жизни, интенсивности торговли, полной свободе передвижения и, конечно, единой валюте. В 2009 г. во Францию приехали одиннадцать миллионов немецких туристов[198]. В Германию, правда, съездили лишь три миллиона французов, но их число быстро растет, поскольку их манит Берлин. Конечно, во Франции дружбу с Германией каждый день превозносят как основу нашего европейского проекта гораздо активней, чем в Германии, для которой «франко-германское партнерство» – лишь одно из многих партнерств, которые столь же для нее важны (как партнерство с Польшей), а возможно, и более значимы (как отношения с США, Россией, Китаем и др.).
Действительно, эти страны привыкли смотреть на Европу сквозь призму Германии – ее лидера. Джордж Буш-старший в 1989 г. уже предлагал Федеративной Республике «партнерство в лидерстве» (Partnership in the Leadership), о котором та вовсе его не просила. Я был в Китае, когда Ангела Меркель в конце 2012 г. по случаю выпуска сотого самолета Airbus А320 посетила завод в Тяньцзине, где их собирают. Тогдашний премьер Госсовета КНР Вэнь Цзябао отметил, что это событие «символизирует успехи сотрудничества между Германией и Китаем». Под фотографией, на которой Вэнь приветствует Меркель, одна из пекинских газет поставила подпись: «Китай протягивает руку еврозоне!» Что касается России, где немцы издавна воспринимались как инженеры и техники, Германия с большим отрывом лидирует в списке ее торговых партнеров. Ангела и Владимир общаются и по-русски, и по-немецки, поскольку прекрасно говорят на языке своего визави.
Тем не менее нельзя закрывать глаза на то, насколько во Франции считается «неполиткорректным» критиковать политические решения Германии и насколько Германия чувствительна к тому, как иностранцы, начиная с французов, трактуют немецкую историю. Очевидно, что во франко-германских отношениях до сих пор остаются обширные зоны умолчания.
Когда Меркель в 2012 г. не без некоторых на то оснований заметила, что повестка дня европейской политики уже стала внутренней повесткой дня, она, по сути, объяснила, что ее открытая поддержка кандидатуры Николя Саркози вполне допустима. Франсуа Олланд не затаил обиды и ограничился лишь упоминанием о своем политическом родстве с СДПГ. Франко-германское партнерство страдает от некоторой асимметрии, словно в семье, где один из партнеров требует отношений, а другой с ними мирится.
Психологический дисбаланс
Когда во Франции сколько-нибудь серьезно обсуждают политику немецкого правительства, малейшие сомнения встречаются в штыки. Здесь французский истеблишмент действует как безжалостный цензор: когда во внутреннем документе Социалистической партии, посвященном экономической политике, авторы, неловко выразившись, упомянули о необходимости «противостояния» с Германией (без сомнения, речь шла о «противостоянии идей»), этот невинный ляпсус спровоцировал настоящую бурю негодования. Как тотчас же, позабыв свои разногласия, заголосили господа Жюппе, Фийон, Копе, Лемер и прочие звезды Союза за народное движение (UMP), Социалистическая партия будто бы на весь мир расписалась в своей тайной германофобии. Медийный мир тоже в едином порыве принялся возмущаться.
