Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?
Когда европейская мечта, которой его убаюкивали вот уже сколько десятилетий, оказывается миражом, нетрудно понять, почему французский народ, брошенный своими политиками, пребывает в такой растерянности.
Растерянная Франция
Конечно, эта растерянность связана с ощущением исторического поражения, которое восходит еще к Ватерлоо (1815 г.), когда Франция утратила свою европейскую гегемонию, Седанской катастрофе (1870 г.) и краху страны в 1940 г.; ее также подпитывает вновь проснувшийся у французов комплекс неполноценности по отношению к Германии, который порой напоминает тревожное восхищение слабого перед сильным. Торжествуют покаянные настроения. Этот национальный мазохизм вычеркивает из памяти сделанные страной рывки (Третья Республика, колониальная империя после 1871 г., победа 1918 г., Сопротивление), которые он либо топит в угрызениях совести, либо удостаивает лишь сарказмом. Он умаляет моменты возрождения (деяния генерала де Голля, программа Национального совета Сопротивления, Славное тридцатилетие), игнорирует успехи страны и, что важнее всего, не желает знать о величии, без которого Франция существовать не может.
Важны не размеры страны, а воплощенный в ней дух: ее гуманизм и способность с помощью широты мысли, храбрости и упорства достойно ответить на вызовы, которые перед ней ставит мир. По убеждению Жана Монне, суверенитет Франции был важнейшим препятствием для реализации его европеистского проекта. Семьдесят лет спустя она превратилась в его главную жертву. Древняя страна франков позабыла о том, что значит быть свободной. Однако идея свободы заложена в самом ее имени. Именно суверенитет открывает нам доступ к универсальному.
Не пришло ли время взять его обратно, дабы выбраться из западни, в которой мы оказались, и вернуть Европу на путь демократии, который позволит ей ответить на вызовы, стоящие перед планетой?
Глава IX
Германия и искушение широких просторов
С тех пор как Германия объединилась, прошло более двадцати лет. Еще до распада СССР ФРГ была экономическим тяжеловесом. Развал Советского Союза открыл объединенной Германии колоссальные перспективы на Востоке. Вопреки тому, что часто говорили, Германская Демократическая Республика явилась на свадьбу не с пустыми руками: ГДР была самой развитой из стран СЭВ, и русский язык там преподавали в качестве обязательного. У нее были тесные связи с Россией и со всеми странами народной демократии. После падения Берлинской стены Германия смогла восстановить свой hinterland в Центральной Европе и развернуться на восток. Перед Европой вновь замаячил призрак старой геополитической проблемы: слишком сильная Германия посреди Европейского континента, не признающего ее господства. Чтобы минимизировать эту опасность, Франсуа Миттеран решил привязать Германию к Европе с помощью двух стратегий: создав Европейскую конфедерацию, в которую вошла бы и Россия, и введя единую валюту. Он хотел проложить путь для «Европейской Германии» (если воспользоваться выражением Томаса Манна), а вовсе не для «Немецкой Европы» (если процитировать несколько провокативный заголовок недавней книги Ульриха Бека)[154]. Первая идея была отброшена из-за враждебной реакции стран Центральной и Восточной Европы. Реализован был лишь проект единой валюты, которая в соответствии с Маастрихтским договором (декабрь 1991 г.) была введена в 1999 г.
Успешное объединение
Немцам удалось сделать объединение экономически выгодным, однако это потребовало от них немалых усилий: каждый год в восточные земли вкладывали более 160 миллиардов марок. Сильно подняв процентную ставку, чтобы минимизировать риск инфляции, Бундесбанк спровоцировал рецессию во всей Европе и привел к резкому росту государственного долга Германии и Франции – единственной страны, которая не девальвировала свою валюту по отношению к марке. В 1990-е гг. мы были вынуждены мириться с аномально высокой ставкой, чтобы идти в ногу с Германией и сохранить «сильный франк», привязанный к марке в перспективе введения единой валюты: Франция не хотела дать Германии ни малейшего предлога уклониться от обязательств, которые та взяла на себя в Маастрихте.
Следует воздать должное духу солидарности, который под руководством канцлера Коля богатые земли Западной Германии продемонстрировали по отношению к землям Востока. Последние сперва с энтузиазмом восприняли идею обмена валюты 1 к 1 (раньше восточная марка была дешевле), но затем из-за этого оказались на положении иждивенцев, а предприятия, которые предстояло приватизировать (этим занималось специальное ведомство Treuhandanstalt), ждала жесточайшая реорганизация. Подобное «объединение-поглощение» оставило свой отпечаток в сознании восточных немцев (Ossis) и объясняет, почему в землях Востока такой популярностью пользуется die Linke – левая партия, ставшая наследницей СЕПГ и принявшая в свои ряды Оскара Лафонтена и диссидентов из СДПГ, которые за ним последовали. В Восточной Германии не удалось полностью воспроизвести «западную нормализацию» в той форме, в какой она произошла в ФРГ после 1945 г., когда нормы, заданные победителями, были покорно интериоризированы немцами. В нынешней Германии сосуществуют два исторических опыта и, надо признать, все еще сохраняется глубокий социальный и демографический разрыв: уровень безработицы в восточных землях заметно выше, и они гораздо сильнее страдают от депопуляции.
Пусть у них и не появилось «цветущих пейзажей», которые некогда обещал канцлер Коль, восточные земли были модернизированы и обустроены по западным стандартам. Берлин, вновь ставший столицей, превратился в чарующий город, где чувствуется дыхание истории. Чрезвычайно удачные архитектурные решения ясно демонстрируют, что время в нем не остановилось. Отреставрированный Дрезден и Лейпциг, где в 1989 г. зародилось движение, приведшее к краху ГДР, вновь превратились в привлекательные европейские города. Сколь бы ни был велик разрыв в доходах между различными землями (если взять среднюю по Германии величину за 100, то на Востоке они составят 80, в Гамбурге – 123, а в Северной Рейн-Вестфалии – 97,5), эта разница не выше, чем в других крупных странах Европы (Франции, Великобритании, Италии, Испании).
Триумф западной нормализации
Объединение позволило Германии завершить свою нормализацию.
Нетрудно понять, что после войны подвигло Германию превратиться в «нивелированное общество среднего класса», как его назвал Гельмут Шельски. После 1945 г. она приняла нормы победителей, вплоть до Основного закона, который был задуман англосаксонскими странами для того, чтобы ее нейтрализовать. Смена четырех поколений полностью стерла живую память о Второй мировой войне. Повышение уровня жизни, технологические трансформации и холодная война, превратившая Западную Германию, по словам Йоханнеса Вильмса, в «форпост» против Восточного блока, способствовали успеху «западной нормализации»: «Западные немцы оправдали возложенные на них ожидания. Они оказались очень хорошими учениками, сделались образцовыми демократами и могли кому угодно дать фору в своем антикоммунизме»[155].
Федеративная Республика Германия, как ее выстроили в 1949 г., действительно была новой Германией. Аденауэр – почти что уникальная фигура в бывшей Партии Центра. При нем Германия быстро развернулась на Запад: Европейское объединение угля и стали (по-немецки – Montanunion) – в 1951 г., вступление в НАТО – в 1954 г., Римский договор – в 1957 г. В 1959 г. (на съезде в Бад-Годесберге) СДПГ отказалась от каких-либо ссылок на марксизм и от идеи классовой борьбы. Ключевым стал 1963 г., когда между Францией и Германией был заключен Елисейский договор. В начале 1970-х гг. министром иностранных дел, а потом канцлером стал Вилли Брандт. Объединение Германии было подготовлено «восточной политикой» (Ostpolitik) Эгона Бара. Последний ракетный кризис («Першинги» против «СС-20») позволил Гельмуту Колю одновременно пожать плоды и продемонстрированной им твердости, и финального компромисса: по американо-советскому договору 1987 г. обе стороны отвели свои «ядерные ракеты средней дальности». Горбачев, позволив ГДР рухнуть, открыл дорогу для объединения Германии на условиях Запада.
Однако нельзя забывать и о непростой «работе над собой», которую провело немецкое общество.
Холодная война закончена. Германо-российские отношения не были лучше со времен Бисмарка, а смена поколений превратила ФРГ в образцовую демократию: что меня впечатляет больше всего, так это высокий уровень достигнутого в обществе консенсуса, благодаря которому работники могут участвовать в управлении предприятиями, а в Бундестаге при необходимости формируются «широкие коалиции». Сам ход истории помог Германия перевернуть страницу своего прошлого. С Герхардом Шрёдером в 1998 г. и Ангелой Меркель в 2005-м к власти в стране пришло поколение, которое войны не знало.
