Жан-Пьер Шевенман - 1914–2014. Европа выходит из истории?
Подобные диспропорции конкурентоспособности связаны также с завышенным курсом евро, к которому Германия приспособлена гораздо лучше, чем страны Южной Европы, чей экспорт очень чувствителен к «эффекту цены».
В ходе «валютных войн» Европа также разоружила себя тем, что, по условиям Маастрихтского договора и в соответствии с тем, как они были интерпретированы, лишила свой Центральный банк возможности проводить агрессивную валютную политику, как делают Федеральная резервная система США, Банк Японии или Банк Англии. На вопрос, следует ли поставить перед Центральным банком, который сегодня ограничивается поддержанием стабильных цен, задачу стимулировать экономический рост, один из членов его совета директоров, Бенуа Кёре, отвечал: «Наша роль по отношению к гражданам состоит в том, чтобы реализовывать тот мандат, который сейчас действует и который они нам доверили»[141].
Как известно, Маастрихтский договор был поддержан во Франции 51 % пришедших к урнам. Кёре, кажется, позабыл, что в мае 2005 г. 55 % французов высказались за то, чтобы похоронить проект «Европейской конституции», которая в том, что касалось Центрального банка, лишь подтвердила его прежний «мандат», возлагавший на него единственную задачу – бороться с инфляцией. Двадцать один год прошел с тех пор, как с перевесом в 1 % голосов был принят Маастрихтский договор. Пресловутый «мандат», словно застывший в мраморе, с тех пор не обновлялся и не пересматривался. Упертая глупость наших властей предержащих бросает вызов самим принципам демократии. Напомнив о том, что правительствам не стоит думать, «будто у них впереди полно времени, чтобы проводить реформы», и осторожно не уточняя, о каких правительствах идет речь (подразумевается, что всякий поймет), Кёре делает следующее «смелое» заявление: «Принятые меры обходятся слишком дорого самым уязвимым слоям населения, прежде всего молодежи. Выжидая слишком долго, мы рискуем потерять целое поколение». Поразительный перенос ответственности! Кёре даже не задумывается о том, не слишком ли долго Центробанк, принося в жертву экономический рост и способствуя безработице, был озабочен лишь снижением инфляции. Безжалостная решимость властных элит, которые упорнее, чем когда-либо, и не считаясь с любыми издержками, следуют «единственно возможной политике» и делают вид, что отстаивают интересы молодежи против ренты, на которой якобы сидят старшие поколения, вызывает лишь оторопь. В отличие от тех государств, которые сохранили свой валютный суверенитет, страны Южной Европы, страдающие от массовой безработицы, оказались полностью «обессилены». Может, стоит задаться вопросом, означает ли слово «Европа» одно и то же для Германии и для ее соседей.
* * *Кризис финансового капитализма (2008–2009 гг.) разразился в США, однако из-за взаимозависимости банков и эффектов секьюритизации немедленно отозвался в Европе, где государствам пришлось прийти на помощь банкам, а затем и обрушившимся рынкам – и все это за счет налогоплательщиков. Этот кризис привел к тому, что Европа в экономическом плане сильно отстала не только от развивающихся стран, но и от США. Президент Обама без колебаний запустил печатный станок, не боясь ни ослабить доллар, ни подстегнуть инфляцию. Не уставая расписываться в верности идеалам свободной торговли, он на деле ввел множество протекционистских мер. И реальность подтвердила его правоту: американские индексы пошли вверх, налоговые поступления увеличились, убытки (за исключением отрицательного сальдо торгового баланса) сократились. Главное, что безработица упала до 7 % трудоспособного населения. Ничего подобного не случилось в Европе, где ни одна из стран, за исключением Германии, до сего дня не вышла на уровень производства, который был до 2009 г. Отставание от всего мира становится вопиющим. Во Франции промышленное производство не превышает 85 % от уровня 2008 г.! Налоговые поступления сокращаются. Средний по Европе уровень безработицы превышает 12 % трудоспособного населения.
Европейская политика à la Лаваль
Кризис единой валюты заставил канцлера Германии в 2010 г. навязать двадцати четырем европейским партнерам бюджетный пакт (Договор о стабильности, координации и управлении в экономическом и валютном союзе), который не встретил с их стороны никакого сопротивления, если не считать деланых попыток Франции продемонстрировать свою самостоятельность. Посчитав, что у него недостаточно рычагов для воздействия на финансовые рынки, президент Франсуа Олланд, конечно, напомнил европейским партнерам о задачах роста, упомянутых в приложении к договору, однако практическое значение этого текста невелико. Тема роста звучит как тонкий голос флейты на военном параде, где гремит большой барабан и раскатисто раздаются призывы сокращать расходы. Бюджетный договор обрекает все страны Европы, за исключением, возможно, Германии, на долговременную стагнацию. Безработица летит вверх. Транснациональные корпорации понимают, что по сравнению с прибылями, которые сулят другие континенты, в Европе им искать нечего, и они будут инвестировать и наращивать вес в других концах света. Сворачивание экономической активности ведет к сокращению налоговых поступлений, а это лишь увеличивает дефицит, который планировали сократить с помощью дополнительного налогообложения. Меры, навязанные бюджетным договором, даже если они будут вводиться в действие постепенно, приводят к результатам, которые максимально далеки от бюджетного равновесия и сокращения долгов, которым они должны были способствовать.
Единая валюта, призванная увенчать здание постнациональной Европы, как его спроектировал Жан Монне, оказалась тупиковым решением. Сегодня Европа столкнулась с экономическим и социальным кризисом такого масштаба, какого не знала с 1930-х гг. Раньше в учебниках по экономике осмеивали дефляционистские меры (сокращение на 10 % зарплат чиновников и т. д.), которые Пьер Лаваль, тогда возглавлявший правительство, ввел в 1935 г., тем самым подготовив победу Народного фронта на выборах, состоявшихся год спустя. Однако сегодня под знаменем бюджетного пакта меры à la Лаваль введены во всей Европе. Как говорил Пьер Мендес-Франс, «если нет политики без рисков, точно есть политика без шансов». МВФ сам это понял, требуя отсрочки мер по сокращению бюджетного дефицита.
Сегодня под угрозой оказалась бюджетная платежеспособность не только Греции, но и других стран. Как пишет Патрик Артюс[142], Италия, Испания и Португалия не смогут избежать резкого роста государственного долга. Структурные реформы, которые от них требует Брюссель, лишь подстегнут безработицу; упрощение увольнений, открытие «закрытых» профессий для конкуренции, налоги на потребительские товары, чтобы снизить налоги на труд, лишь ослабят экономическую активность, по крайней мере, в первое время. Вряд ли стоит ожидать, что такая политика обойдется без масштабных потрясений.
Кризис единой валюты, венчающей общий дом, ставит под угрозу самые основы европеистского проекта.
Как мы дошли до жизни такой?
Проект единой валюты был изначально обречен на провал, поскольку основывался на вненациональной, если не сказать антинациональной, концепции «отцов-основателей», отрицавших неоднородность наций, которые они мечтали объединить. Подобная неоднородность объясняется различиями в их экономическом укладе, уровне их развития, языках, культуре, политических установках и т. д. Единая валюта была задумана так, словно нации, с их историей, и прежде всего историей их экономик, попросту не существовали. Евро опирается не только на могущественные интересы (держателей финансовых активов, и в первую очередь банков, а также на интересы «Большой двойки» – США и Китая, которым выгодна переоценка евро), но и, возможно, в еще большей степени – на веру в «Европу», которая больше похожа на религию, чем на рационально сформулированную идеологию[143].
Конечно, в Маастрихтском договоре были прописаны «критерии конвергенции», но их совершенно недостаточно, чтобы сгладить различия в экономической политике и тем более в многовековой истории наций. Это точно уловили Шойбле и Ламмерс, предложившие в 1994 г. выделить «ядро» Европы (Германия – Франция – Бенелюкс), исключив оттуда Италию и страны, которые тогда называли «Средиземноморским клубом» (Club Med). Однако Франция не могла на это пойти, не отказавшись от своей объединяющей миссии на континенте. Европа – это не только финансовые показатели. Истоки ее цивилизации: Древняя Греция и Древний Рим, Италия Возрождения – лежат на юге. Кроме того, замкнувшись в узком клубе сильных валют, Франция неизбежно пожертвовала бы своей конкурентоспособностью. По сути, присоединившись к зоне дойчмарки, которая была бы переоценена еще сильнее, чем сейчас евро (с его 18 странами), Франция обрекла бы на гибель то, что еще осталось от ее промышленности.
