Збигнев Казимеж Бжезинский - Стратегический взгляд: Америка и глобальный кризис
На протяжении XX века Турция больше преуспела в преобразовании, чем коммунистическая Россия. Масштабные реформы Ататюрка, обрушенные на страну в 1924 году (через три года после провозглашения ее постимперским государством), повлекли за собой радикальные и на редкость удачные перемены. Турция отказалась от своих арабо-исламских корней, одним махом перешла с арабского алфавита на латиницу, выдворила религиозные элементы из государственных учреждений и даже сменила манеру одеваться. В дальнейшие десятилетия она последовательно и целеустремленно институционализировала растущую демократию в государстве, за которым прочно закрепился светский статус.
В отличие от России Турция никогда не впадала ни в манихейские страсти по истреблению собственного народа, ни в тоталитаризм. Амбициозная националистическая мистика Ататюрка будоражила умы пылкой турецкой молодежи сама по себе, а не вбивалась с помощью продолжительного бесчеловечного террора. Турция не строила гулаговских лагерей и не провозглашала свои внутренние преобразования универсально применимыми и исторически неизбежными. Турецкий эксперимент не отличался такими глобальными притязаниями, как советский, однако в рамках своей страны оказался более плодотворным.
Немаловажно также то, что Турция сумела отказаться от своих имперских амбиций и перенаправить силы на внутреннюю социальную модернизацию. Ататюрком, твердой рукой ее внедрявшим, двигал исторический расчет, в котором средства соответствовали целям, тем самым позволяя избежать сталинских бесчинств, коренящихся в ленинской утопичности и универсализме. Этот же расчет помог Турции на удивление реалистично принять свой новый постимперский статус – особенно по сравнению с Россией, где в высших кругах еще кое-где жива ностальгия по потерянной многонациональной империи.
Последние два десятилетия Турция уверенно шагала вперед по пути консолидации по-настоящему работоспособной конституционной демократии, движимая желанием вступить в Евросоюз, куда ее пригласили еще несколько десятилетий назад, но лишь при условии соответствия европейским демократическим стандартам. Однако, что гораздо важнее, планомерная государственная демократизация отражала постепенное распространение демократических принципов на бытовом уровне. И хотя демократия в Турции еще недостаточно окрепла, особенно в области свободы печати, одно то, что турецким военным пришлось считаться с результатами выборов и неприятными для них конституционными изменениями, свидетельствует о жизнеспособности формирующейся турецкой демократии. В этом отношении Турция определенно опережает Россию.
Демократический процесс в Турции невозможен без дальнейшей секуляризации. Поскольку Ататюрк в 1924 году начал отделение церкви от государства сверху, многие европейцы и даже турки опасаются, что вызванная запуском и последующим ускорением демократизации в последние десятилетия политическая открытость приведет к всплеску крайних проявлений главенства религии в общественной сфере и даже к превосходству религиозного самосознания над национальным. Однако ничего подобного, по крайней мере пока, не происходит, и по некоторым признакам крепнущая турецкая демократия постепенно снижает привлекательность религиозного фундаментализма. Так, например, согласно исследованию одного турецкого университета, за период с 1999 по 2009 год процент народных голосов за принятие законов шариата снизился с 25 % до 10 %. Укрепление связей с Европой, вероятнее всего, послужит дальнейшему общественному признанию Турции как светского государства.
Необходимо также сознавать, что Турция уже обладает широкими связями в ряде важных областей с Западом в целом и с Европой в частности. С момента создания НАТО она была верным участником альянса, выказывая куда большую готовность помочь делом в случае конфликта, чем некоторые другие европейские союзники. Кроме того, у нее вторая по численности среди участников НАТО регулярная армия. На протяжении всей «холодной войны» Турция поддерживала с Соединенными Штатами всесторонние стратегические связи в сфере безопасности. Год за годом она методично приводила свое законодательство и конституционную практику в соответствие со стандартами Евросоюза. Таким образом, де-факто, пусть и без юридического закрепления, Турция во многих важных отношениях уже неофициально является частью Европы, а значит, и Запада.
На международной арене модернизирующаяся и светская в основе своей сегодняшняя Турция начинает завоевывать региональный авторитет, географически обусловленный имперским османским прошлым. Новая внешняя политика Турции, проводимая ее геополитически мыслящим министром иностранных дел (Ахметом Давутоглу, разработавшим концепцию «стратегической глубины»), основана на признании Турции региональным лидером на территории бывшей Османской империи, включавшей в себя Левант, Северную Африку и Месопотамию. Этот подход продиктован не религиозными соображениями, а историко-геополитическими. Согласно стратегии Давутоглу, основанной на резонном соображении, что с соседями лучше жить в мире, чем враждовать, Турция должна, воспользовавшись своим нынешним социоэкономическим динамизмом (в 2010 году она заняла 17-е место по развитию экономики), восстановить исторические отношения, которые в XX веке ослабли из-за сосредоточения Кемаля на секуляризации страны и формировании специфически турецкой государственности.
Кроме того, Турцию сейчас манят получившие независимость после распада Советского Союза центральноазиатские государства за пределами бывшей Османской империи, носители преимущественно тюркского культурного наследия. Более активный коммерческий и культурный охват со стороны Турции может стать трамплином для модернизации, секуляризации и в конечном итоге демократизации этого богатого ресурсами, но геополитически отсталого края. Нелишне учесть также, что (в свете стремления России монополизировать прямой доступ зарубежных стран к центральноазиатскому экспорту энергоресурсов) растущий региональный авторитет Турции может – в случае объединения усилий с Азербайджаном и Грузией – облегчить Европе беспрепятственный доступ через Каспийское море к центральноазиатской нефти и газу.
Все более обнадеживающее превращение Турции в современное светское государство – несмотря на сохраняющуюся отсталость в некоторых общественных вопросах, включая свободу печати, образование и развитие человеческого потенциала (см. сравнительные таблицы по России и Турции), – наполняет ее граждан патриотической гордостью, которая может обернуться стойкими антизападными настроениями, если Турция почувствует, что Европа продолжает ее отвергать. Влиятельные внутриевропейские силы – большей частью во Франции и Германии – по-прежнему отказывают Турции в ее устремлениях, необоснованно считая ее чуждой культурой, которая направлена не на партнерство, а на завоевание. Поэтому спустя восемьдесят пять лет после начала беспрецедентного процесса социальной модернизации и культурного преобразования по европейскому образцу турков начинает возмущать, что их страна по-прежнему находится в изоляции. Соответственно растет риск, что в случае провала демократического эксперимента в Турции она может вернуться назад к более агрессивному исламизму либо ввести недемократический военный строй. И в том, и в другом случае Турция, вместо того чтобы заслонять Европу от проблем и страстей Ближнего Востока, послужит каналом их трансляции через Балканы.
Такой исход может стать особенно опасным в том случае, если Америке с Европой так и не удастся обеспечить мирное урегулирование палестино-израильского конфликта и (или) если Америка ввяжется в прямое столкновение с Ираном. Первое (с большой долей вероятности способно вылиться в эскалацию экстремизма на Ближнем Востоке) грозит косвенно, но все же достаточно пагубно отразиться на отношении Турции к Западу. Второе поставит под удар безопасность Турции, особенно если конфликт приведет к разрастанию устраиваемых курдами беспорядков и снова дестабилизирует Ирак. Турция вряд ли смирится с тем, что Запад не просто игнорирует, но и подрывает ее национальные интересы.
Сохраняющееся отчуждение от Европы, перерастающее во враждебность, может привести к политическому откату назад и возрождению фундаментализма, способных затормозить маршевый шаг Турции к модернизму. В самом худшем случае, напоминающем последствия свержения иранского шаха в 1978 году, подобное отчуждение может ликвидировать даже выдающиеся плоды трудов Ататюрка, что будет прискорбно с исторической и геополитической точки зрения – по трем основополагающим причинам. Во-первых, демократизация и растущая модернизация Турции свидетельствуют, что и та, и другая вполне совместимы с исламскими религиозными традициями. И это свидетельство играет важную роль как для политического будущего исламского мира, так и для общемировой стабильности. Во-вторых, нацеленность Турции на мирное сотрудничество со своими ближневосточными соседями, составляющими территорию ее исторического господства, совпадает с оборонными интересами Запада в том же регионе. В-третьих, перестраивающаяся на западный манер, светская, но все еще исламская Турция – и все еще эксплуатирующая свои территориальные и культурные связи с народами бывшей Османской империи и постсоветских центральноазиатских государств – может снизить привлекательность исламского экстремизма и укрепить региональную стабильность в Центральной Азии, что пойдет на благо не только ей самой, но и Европе, и России.
