Вильфредо Парето - Трансформация демократии (сборник)
Все это подтверждает сказанное далее по поводу твердых цен на жилье. Была установлена арендная цена ниже рыночной, но при этом не изменялись другие экономические условия. Отсюда вытекают два неизбежных следствия. Во-первых, при фиксированной цене спрос превышает предложение, в том числе за счет огромного роста зарплат и окладов, так что многие остаются без крыши над головой. Во-вторых, пропадает стимул к строительству жилья, порождаемый высокими ценами, но цены на него все равно поднимаются искусственно, с помощью разных ухищрений. Примечателен при этом контраст между намерениями и реальностью. Правительство установило строгий контроль за ценами на дешевое жилье и рассчитывало оказать этим услугу бедным слоям населения, которые им пользуются, при этом оно невольно оказалось в плену предрассудков. Как бы то ни было, выгоду получили собственники домов с высокой арендной платой, а в накладе остались те, кто сдавали квартиры дешево; поэтому производители стали ориентироваться на первых и пренебрегать вторыми. Ущерб, таким образом, был причинен тем, кому хотели помочь.
Продолжение речи: «Для компенсации роста цен и резкого уменьшения доступности потребительских товаров призывали к новым надбавкам для служащих и повышению заработной платы рабочим. Все видели, что рыночные цены растут параллельно с жалованиями и зарплатами, как снежный ком; непосредственным следствием явился бюджетный дефицит и обесценивание денег…». Так и сказано. Я перечитал этот отрывок несколько раз, чтобы удостовериться, что дон Стурдзо приписывает обесценивание денег именно описанной экономической ситуации. Но тогда (Господи помилуй!) разве нельзя согласиться, с тем, что этим обесцениванием мы обязаны проискам «врагов отечества», «хищным спекулянтам» и прочим прокаженным, как утверждают наши государственные мужи и ученые (?), как говорится в циркулярах, рассылаемых нашим дипломатам Министерством иностранных дел? Если бы. Врагов отечества, хищных спекулянтов и прокаженных можно посадить в тюрьму, тогда лира взмоет вверх наравне с золотом. Верь этому, читатель, коль ты готов верить всему. Но если падение лиры вызвано социально-экономическими условиями рынка, если оно реагирует на них, как термометр, то для повышения стоимости лиры необходимо изменить эти условия, т. е. перейти к принятию мер, которые считаются нежелательными и недопустимыми.
Вывод, сделанный из всего этого доном Стурдзо, продиктован экспериментальной наукой, в корне отличающейся от той, которой пользуются правительства и партии. «Вот уже два года как мы вращаемся в порочном круге: снижаем национальный продукт, запускаем болезни, влияющие на производство богатств, вплоть до опасной фазы, издаем налоговые законы, способствующие росту цен и обесцениванию денег и ценных бумаг». Именно этот факт отрицает большинство авторов, в том числе тех, кто считаются экспертом по экономике и финансам; именно о нем имеет смелость говорить дон Стурдзо вопреки общему мнению, распространенным предрассудкам и серьезным интересам; именно поэтому процитированный раздел его речи заслуживает всяческих похвал.
Очень близким к истине представляется и суждение о мерах в области сельского хозяйства, предпринимавшихся до сих пор правительством. «Эти доморощенные рецепты отличаются неполнотой и нелогичностью, они не соответствуют общей картине кризиса и при отсутствии необходимых средств и учреждений порождают иллюзии, принижают действия государства, вносят разлад в производство и расхолаживают усилия капитала по наращиванию производства, ибо разрушают старый порядок, не создавая нового в его полном и органичном виде».
Но здесь мы вступаем в область синтеза, что прекрасно показано в речи в связи с аграрным движением. «Перемежающиеся фазы побед и поражений каждой из сторон в ходе борьбы выливаются в реальное снижение производственных возможностей и производительности, экономический феномен переносится в политическую сферу, где он принимает обостренную и ожесточенную форму классовой борьбы».
Подобное же наблюдение относится и к индустриальной проблеме. Справедливо, как сказано в речи, что «платежеспособность аграрной экономики не возрастает, как требовалось бы с точки зрения общества, а снижается, ограничивая пределы налогового давления, оказываемого государством. Каким образом возможно при этом использовать другие способы пополнения казны, не истощив источники богатства и не вызвав еще более масштабного кризиса, который поставит фундаментальную экономическую проблему частной собственности и ее способности развиваться и расти с помощью производства и накоплений?»
Из этого и других подобных соображений дон Стурдзо выводит заключение, неблагоприятное для некоторых отраслей промышленности, которые должны трансформироваться, если не хотят работать впустую, «если страна не желает нести паразитическое бремя в ущерб производительному труду и сельскому хозяйству, испытывающему наибольший ущерб вследствие протекционистских интриг».
Это рассуждение справедливое, но неполное, слишком упрощенное. Некогда и я так рассуждал, сознавая при этом неполноту, но теперь, после синтеза, осуществленного в «Социологии», мне ясно, чего здесь недостает.
Да, протекционизм дорог и обременителен; да, в Италии он во многом вредит сельскому хозяйству; да, он заключается в ограблении одних граждан в пользу других. Желание протекционистов отрицать ущерб, наносимый таможенными барьерами и, следовательно, отвергнуть положения экспериментальной науки вызывает у сторонников свободной торговли иллюзию, что для ниспровержения протекционизма достаточно показать бессмысленность этих доводов.
Но здесь есть нечто большее. Как мы напоминали в «Социологии», таможенный протекционизм есть не что иное, как один из многочисленных видов протекционизма. Почему рыночники отвергают лишь его и принимают все остальные? Таможенная пошлина отбирает у одних граждан, чтобы дать другим; но разве не такова же функция прогрессивных налогов, пособий по безработице, всех безобразий, которые творятся под благосклонным взором начальства? Непонятно почему, без долгих разговоров объявляется правильным запрещать вывоз национального капитала за границу, и неправильным запрещать ввоз иностранных товаров в страну. Почему пошлина на зерно вредна, а фискальная пошлина полезна? Есть ли для потребителя существенная разница между товаром, подорожавшим из-за введения таможенной пошлины, и товаром, подорожавшим настолько же из-за самоуправства рабочих?
На эти и подобные вопросы экспериментальная наука дает один ответ: следует изучить выгоды и потери, связанные с каждым из видов протекционизма, взвесить все «за» и «против» и только после этого делать вывод. Здесь недостаточно места для такого анализа, поэтому нам придется удовлетвориться лишь перечислением проблем, требующих решения.
Но предварительно нужно поставить еще один вопрос. Каков смысл нашего обсуждения? Если социальные феномены, как представляется, зависят от чувств и интересов, то самые прекрасные идеи, направленные на то, чтобы их изменить, никак на них не повлияют.
Я полагаю, что так оно и есть, и я показал это в моей «Социологии», но мне также кажется, что это, главным образом, вопрос количественный. Сами по себе идеи не могут или мало могут повлиять на чувства и интересы, но между не могут и мало есть разница, и эта малость в некоторых, довольно редких случаях может быть существенной. Можно быть уверенным в том, что речь дона Стурдзо мало кого переубедит, но нельзя утверждать, что она не переубедит никого или по крайней мере не побудит кого-то пересмотреть свои взгляды; этого достаточно, чтобы не считать результат нулевым.
Обозначив таким образом хотя бы минимальную пользу нашего рассуждения, посмотрим, на что оно должно быть направлено.
Если не ставится цель полностью изменить общественное устройство, можно в общем и целом исходить из имеющихся предпосылок, из тех чувств и интересов, которые направлены на сохранение с небольшими поправками прежних представлений о законности, о справедливости, о равенстве и т. д. Поскольку они изменяются медленно, можно, опираясь на данные истории, прийти к выводам, имеющим определенную вероятность. Но если нам требуется исследовать, что будет происходить в обществе, полностью отличающемся от известных нам, знание существующих настроений не поможет, мы вступаем в неизведанную область.
Например, мы неплохо можем себе представить, что будет со страной, в которой значительно выросла доля мелкой сельскохозяйственной собственности; но если мы хотим рассуждать о стране (если такая страна возможна), где нет частной собственности, нужно допустить, что там будут господствовать совершенно другие чувства по сравнению с привычными нам в наших обществах. Те, кто думают, что может понять эти новые чувства, – фантазеры, живущие в царстве утопий.
