М. Хлебников - «Теория заговора». Историко-философский очерк
Автор насыщает текст различного рода отступлениями, что придаёт ему оттенок публицистичности. Так, рассуждая о феномене той же опричнины, он замечает: «Через двести с лишним лет Николай Михайлович Карамзин, исполняя заказ бояр Романовых, благодаря случаю ставших русскими царями, расписал в своей “Истории государства Российского” опричников как палачей и подонков»{620}. В этом пассаже нетрудно расслышать отголосок другого современного варианта «теории заговора», представленного, в частности, в «новой хронологии», которая трактует русскую историю как объект манипулятивного воздействия династии Романовых, фактически «переписавших» ключевые события российской истории. Как мы видим, автор комбинирует различные версии «теории заговора», стремясь к синтезу двух линий: идеологической и конспирологической. В определённой степени ему это удаётся, он создаёт целостное представление об истории, внутренним двигателем которой, сокрытым от внешнего взгляда, выступает конспирологический фактор. Под воздействием романа читатель может прийти к выводу о невозможности иной формы борьбы с заговорами и заговорщиками — помимо жёсткого, зачастую превентивного террора со стороны государства. В данном отношении исторические границы романа расширяются, перерастая события XVI столетия, вплотную приближаясь к современности. Без труда можно провести параллели между эпохой Ивана Грозного и периодом правления И. В. Сталина, типологически и содержательно они оказываются сопряжёнными. Борьба с постоянной внешней угрозой, карательные операции против широких слоев населения, репрессии в отношении представителей привилегированных сословий — всё это приметы обеих эпох. Автор подчёркивает намеченную параллель введением в качестве действующего персонажа барона Майзеля, что отсылает нас к роману М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита», посвященного как раз эпохе 30-х годов прошлого века.
Теперь обратимся к современной «высокой» художественной литературе как одному из наиболее ярких примеров адаптации «теории заговора» к самым новейшим тенденциям в искусстве. В ряду подобных течений наибольшим влиянием и известностью пользуется постмодернизм.
Говоря о генезисе постмодернистского конспирологического романа, нельзя обойти знаковую во многих смыслах фигуру Т. Пинчона. Ещё в 1965 году он выпускает один из эталонных конспирологических романов «Выкрикивается лот 49». Роман повествует о приключениях Эдипы Маас, волей случая ставшей распорядительницей имущества эксцентричного калифорнийского миллионера. Помимо своей воли она втягивается в историю странной почтовой службы, обслуживающей не менее странных героев — неудавшихся самоубийц, изобретателей, балансирующих между гениальностью и сумасшествием, «сексуальных диссидентов». К ним также относятся сторонники «теории заговора». Один из них в доверительной беседе с Эдипой обращает внимание на синхронность начала гражданской войны с почтовой реформой в США: «Он считал маловероятным совпадение, что именно в 1861 году федеральное правительство так обрушилось на независимые почтовые компании, которые уцелели после всех постановлений 45-го, 47-го, 51-го и 55-го годов, призванных довести любых конкурентов в этой области до разорения»{621}. Постепенно начинают вырисовываться масштабы деятельности «Тристеро» — той самой почтовой службы, сделавшей регулирование потоков информации основой своего могущества: «Нам угрожает анархия драчливых немецких князей, они плетут интриги, вынашивают коварные замыслы друг против друга, ввязываются в междоусобные войны, растрачивая мощь империи на пустые ссоры. Но те, кто контролирует почтовые маршруты, которыми пользуются эти князья, смогут ими управлять. Со временем эта связь поможет объединить весь континент»{622}. Конспирологическая составляющая сплетается с размышлениями автора о природе социальной и физической энтропии.
С этой точки зрения, даже такое мрачное образование, как «Тристеро», не останавливающееся ни перед каким преступлением, может восприниматься как вызов социальной и физической энтропии. Духовное отчуждение современного человека преодолевается с помощью коммуникации, «тайная почтовая служба» не даёт сорваться в бездны отчаяния, нравственного и физического самоубийства. Сама Эдипа для себя так до конца и не решает вопрос — насколько её открытие реально, а насколько оно — продукт того самого личностного распада. Автор, как и его героиня, не даёт читателю однозначного ответа. Интересно, что сам Пинчон выстраивает собственную жизнь по лекалам «теории заговора». Он относится к одним из самых «закрытых» современных писателей. С начала 60-х годов прошлого века — времени работы над «Выкрикивается лот 49», отсутствует любая информация о его жизни: месте проживания, семье, личных контактах, последние фотографии писателя также относятся к тому периоду. Можно сказать, что Пинчон в какой-то степени становится настоящим «конспирологическим писателем», соединившим вымысел и реальность.
Особое место как в теории, так и в практике постмодернизма занимает творчество У. Эко. Обратимся к его роману «Маятник Фуко», о значимости которого в контексте нашего исследования свидетельствуют следующие слова: «Знаменитый роман Умберто Эко “Маятник Фуко” — не только образец превосходной беллетристики. Насыщенность его фактической информацией настолько велика, что роман часто рекомендуют в качестве справочника по истории оккультных наук и тайных обществ в Европе»{623}. Ценность романа Эко, помимо информационной составляющей, заключается в попытке анализа собственно конспирологического сознания, сфер его действия. Автора интересует проблема распространения «теории заговора» в интеллектуальной среде, которую традиционно считают критически настроенной или, по крайней мере, «невосприимчивой» к конспирологическим построениям.
Центральной сюжетной линией романа является история нескольких современных итальянских интеллектуалов, работающих в небольшом издательстве. Профессиональная деятельность постоянно сталкивает их с различными проявлениями «теории заговора» на страницах рецензируемых ими текстов. Встреча с одним из авторов, неким полковником Арденти, становится отправной точкой для конспирологических изысканий героев романа. Полковник выдвигает версию о существовании в ордене тамплиеров определённого эзотерического плана, интерпретируя причины их неожиданного краха. «Мы имеем дело с планом. С очень хитрым планом. Предположите, что храмовники ставили своей целью завоевание мира и что они отыскали источник неисчерпаемый власти, стоивший того, чтобы принести в жертву весь квартал тамплиеров в Париже, и все владения во французском королевстве, и в Испании, Португалии, в Англии и в Италии»{624}. Скептически оценив любительские изыскания полковника, герои тем не менее решают их продолжить в собственной интеллектуальной игре, названной ими Планом. Цель его заключалась в произвольном микшировании эзотерических терминов, оккультных учений, тайных обществ: «…задать десяток идей из рукописей одержимцев, ну вроде “Тамплиеры бежали в Шотландию”, “Corpus Hermeticum попал во Флоренцию в 1460 году”. Если будут повторы, их трактуем как пророчества, намёки или аллегории»{625}. Итогом создания Плана, по мысли его участников, помимо «эстетической» составляющей, должна стать демонстрация бессмысленности и алогичности любых конспирологических построений.
Но результат проекта расходится с намерениями его создателей. Постепенно из интеллектуальной, ни к чему не обязывающей игры План превращается в главное занятие персонажей. Выстроенная ими- на основе предположения полковника Арденти об открытии тамплиерами некой эзотерической тайны — картина обрастает множеством исторических, религиозных, культурологических деталей. От ордена тамплиеров связь протягивается к мифическому сообществу розенкрейцеров, графу Калиостро, Сен-Жермену, вплоть до Ж. Верна, романы которого также получают «эзотерическую» трактовку. Говоря об идее полой Земли, Бельбо, один из центральных персонажей, аттестуемый в начале романа как скептик, приходит к следующему: «Да господи, если подумать, то весь Жюль Верн стоит на этом! Его книги — сплошное инициационное откровение о секретах подполья! Двадцать тысяч лье под водой! Пещеры Таинственного острова! Подземное царство Чёрной Индии! Наш друг Жюль Верн изучал вдоль и поперёк сетку силовых трансгрессий»{626}. Положение дополняется неотразимым аргументом: имя известного персонажа французского писателя Robur le Conquerant (Робур Завоеватель) несомненно указывает на R. С. — розенкрейцеров.
Увлечённость героев конструированием вымышленной Вселенной приводит к трагическим результатам. Игровое начало отступает, в результате чего План обретает черты реальности. Скепсис испаряется, герои начинают верить в тождественность созданного ими мира настоящему. Нарастающее напряжение всё больших открытий, «соответствий», символических параллелей приводит к психическим сдвигам в сознании персонажей. Выдуманный мир полностью поглощает их, что, по мысли Эко, равняется физической и интеллектуальной гибели. Определённым итогом романа становится признание притягательности для массового сознания конспирологических схем и конструкций, отрицание которых на рассудочном уровне ещё не означает их исчезновения из социокультурного пространства. Интеллектуалы в этом отношении не являются исключением: отличаются лишь способы и виды бытования «теории заговора» в интеллектуальной среде.
