Рудольф Баландин - Магия внушения, или Секретное оружие Бехтерева
Один из них сквозь сон услышал голос: «Зажги свою избу, и все уверуют, что это истинная вера». Он встал и выполнил повеление: поджег свой дом (заодно сгорело все его хозяйство, а также изба соседа) и лег возле него, дабы показать, что чудо спасет его. Но спасителями оказались прибежавшие односельчане, оттащившие его от огня.
Среди причин, породивших малеванщину, И. Сикорский назвал недостаточное и однообразное питание, низкий культурный и образовательный уровень населения, свободу проповедничества со стороны людей психически нездоровых, злоупотребление спиртными напитками, физические и моральные последствия Крымской войны (1853–1856 гг.). Особенно подчеркнул автор вредное воздействие алкоголизма, тем более, при распространении очищенного самогона.
Погасить эпидемию удалось быстро, поместив часть ма- леванцев в лечебницы для душевнобольных (равно как и главного организатора секты), других — в монастыри, а трех сектантов, обнаруживших «преступный фанатизм», отдали под суд.
«Мы не можем не указать, — заключил свое исследование Сикорский, — на одну психологическую особенность в настроении народных масс — особенность, которую можно охарактеризовать как живое сознание нравственных зол и чаяние избавления от них. Они ищут Спасителя и находят его в помешанном Кондратии Малеванном!
Нельзя не сказать, что малеванщина есть вопль заболевшего населения и мольба об освобождении от вина, об улучшении образования и санитарных условий!»
Много из того, что относится к малеванщине, приложимо к духовным недугам, распространившимся в нашей стране за последние годы. Теперь, конечно, о малограмотности населения говорить не приходится. Однако не менее сильно сказывается недообразованность, позволяющая доверительно читать и бездумно распространять нелепые лжепро- рочества, журналистские грязные «утки» и политическую дезинформацию.
При отсутствии навыков к самостоятельному логичному мышлению, стремления к правде, способности к сомнениям создалась очень благоприятная среда для новых психических эпидемий, подчас удивительно похожих на старые.
Смутные эпохи
В нашей стране первым о них написал в 1876 году В. X. Кандинский: «От времени до времени в истории человечества являются настоящие повальные болезни души». К ним он относил, в частности, демономанию, ложные признания в колдовстве и массовые религиозные репрессии в Западной Европе XV–XVI веках.
Кандинский обобщил: «История обществ представляет нам… непрерывный ряд примеров, в которых известные побуждения и стремления, известные чувства и идеи охватывают сразу массу людей и обусловливают, независимо от воли отдельных индивидуумов, тот или другой ряд одинаковых действий. При этом двигающая идея, сама по себе, может быть высокою или нелепою… Аналогия с телесными эпидемиями здесь полная». «Чувства мелочные и своекорыстные гораздо более склонны приобретать эпидемическое распространение, чем чувства и идеи высокие».
Позже более обстоятельно разрабатывал данную тему академик В. М. Бехтерев в книге «Внушение и его роль в общественной жизни». Он высказал мнение, не утратившее актуальности и в наши дни: «Внушение, как фактор, заслуживает самого внимательного изучении для историка и социолога, иначе целый ряд исторических и социальных явлений получит неполное… и частью даже несоответствующее освещение».
И другое его замечание следовало бы учитывать: «В толпе происходит утрата индивидуальности, откуда необычайная склонность к подражанию и подчинение внешним воздействиям, как в гипнозе. Психическими же основами этого бессознательного подражания является концентрированное внимание и сужение индивидуального сознания». Нетрудно заметить, что вывод полностью соответствует феномену «телетолпы», массовому потреблению телевизионной продукции, когда индивидуальное сознание при общей вялости сужается до размеров «ящика».
Наконец, приведем высказывание академика Бехтерева, звучащее как предупреждение: «Психический микроб в известных случаях оказывается не менее губительным, нежели физический микроб, побуждая народы при благоприятной к тому почве к опустошительным войнам и взаимоис- треблению, возбуждая религиозные эпидемии и вызывая с другой стороны жесточайшие гонения против новых эпидемически распространяющихся учений».
Правда, за последние два века историки, социологи, философы, исповедуя материалистическое мировоззрение (это не упрек, а констатация факта), предпочитали объяснять исторический процесс прежде всего экономическими, политическими и классовыми факторами. Как-то забылось, что человек прежде всего есть существо разумное и эмоциональное, отзывающееся на движения души нередко более чутко, чем на позывы желудка.
Имеется немало примеров катастрофических последствий решительных перестроек психической сферы, нарушений ее экологического равновесия. В частности, крушение средневековых стереотипов сознания сопровождалось необычайными духовными потрясениями, войнами, маниакальными явлениями, жестокими революциями (последние особенно характерны для первобытного капитализма с его ненасытной жаждой наживы).
Что содействует распространению психических эпидемий? Ответ на этот вопрос мы уже отчасти знаем на примере западноевропейского Средневековья. Эту эпоху часто огульно характеризуют как мрачную, исполненную мракобесия и зверств. Действительность была иной.
Да, происходили кровопролитные войны, внутренние конфликты и прочие беды, извечно сопровождающие историю цивилизации. Однако общество в этот отрезок времени, когда преобладали феодальные отношения, религиозная вера, цеховые объединения трудящихся, патриархальные семьи и т. п., отличалось необычайной стабильностью. В Европе Средневековье продолжалось более тысячи лет — приблизительно с V до XV века. Нечто подобное характерно для Китая, Индии, Малой Азии, Африки.
Казалось бы, такая четко отрегулированная среда не благоприятствует духовным эпидемиям. Однако ситуация не столь проста. Психика человека, так же, как любого животного, приспособлена к изменчивой сложной природной среде, а не к механическому однообразию и жесткой регуляции. В результате постоянных ограничений накапливается подсознательный протест, стремление при случае выплеснуть заряд нереализованных эмоций, взбунтоваться против запрограммированной несвободы.
Вновь вспомним крестовые походы. Помимо всего прочего, они были связаны со стремлением человека к новизне впечатлений, к познанию иных стран. В ту пору «муза дальних странствий» вдохновляла не только купцов и религиозных фанатиков, но и многих верующих, мечтающих посетить святые места, приобщиться к той местности, которая упомянута в Священном Писании. Гроб Господень, Голгофа, Вифлеем, Иерусалим, Назарет…
В мистическом плане это была сугубо духовная тяга. В обыденном понимании ее можно связывать и с «охотой к перемене мест», с желанием избавиться хотя бы на недолгий срок от привычной обстановки. В эмоциональном аспекте подобное стремление выражалось в периодических «праздниках дураков», развеселых и подчас кощунствен- но-глумливых карнавалах, народных мистериях. «Разрядка» была, по-видимому, необходима, но недостаточна. Оставалась потребность и в отрешении от обыденности, постоянных повторений, бесконечной суеты бытия.
Такую возможность предоставляли паломничества и странничество. В Средние века путешествия постоянно или периодически совершали миллионы человек — даже в не очень-то многолюдной Западной Европе. Люди проходили, проплывали тысячи километров, минуя разные страны, пересекая горные хребты, крупные реки и моря.
Как пишет Б. Сидис, пилигримы сначала были редки, «но постепенно распространялись и стали всемирной манией. Епископы покидали свои епархии, принцы свои владения, чтобы поклониться могиле Христа».
Когда турки завоевали Палестину, путь к святыням стал если и не перекрытым полностью, то очень трудным и опасным. Уже одно это вызывало глубокое недовольство и стремление преодолеть искусственную преграду. «Когда маньяку препятствуют в его намерениях, — продолжает Б. Сидис, — он становится буйным и бешеным; такою сделалась Европа, когда стремление пилигримов было остановлено… Европейским населением овладел приступ острой мании, который выразился в диком экстазе Первого крестового похода».
Конечно, помимо религиозного энтузиазма, были у пилигримов и другие причины стремиться в чужие края: надежда избавиться от крепостной зависимости, разбогатеть на легендарном Востоке. У каждого были свои соображения, порой противоречивые. А в общей массе отчетливо проявлялся «суммарный вектор» — в дальние «Палестины», расстояние до которых немногие могли оценить верно.
…У народа порой появляется общая «сверхцель», влекущая многих по самым разным причинам. Возможно, она иллюзорна, обманчива, а то и безрассудна. Это не имеет большого значения. У человека (в особенности средневекового) слишком часто вера сильнее доводов рассудка: ведь ее поддерживают эмоции и подсознательные установки — следствие внушения или самовнушения.
