Ольга Столярова - Исследования науки в перспективе онтологического поворота. Монография
Обзор книги Ольга Столярова - Исследования науки в перспективе онтологического поворота. Монография
Ольга Столярова
Исследования науки в перспективе онтологического поворота. Монография
Издано при финансовой поддержке Российского научного фонда, проект № 14-18-02227 «Социальная философия науки. Российская перспектива»
Рекомендовано к печати Ученым советом Института философии Российской академии наук 26 июня 2014 г.
Рецензенты:
В.А. Колпаков, д-р филос. наук
И.В. Дуденкова, канд. филос. наук
Введение
В последние десятилетия в общественных науках фиксируется и обсуждается так называемый «онтологический поворот», или, если употребить формулировку А.Н. Уайтхеда, «возврат к докантовским способам мышления». Он выражается в том, что социальные науки и, прежде всего, философия, вновь обращаются к «миру природы» как к условию своей возможности. Но речь не идет о реставрации докритической наивности догматической метафизики. Кантовский критицизм необратимо изменил философию. Развитие естественных наук, в свою очередь, не позволяет нам игнорировать новые эмпирические исследования и экспериментальные данные, которые влияют на наше представление о «природе вообще». О чем же в таком случае идет речь, когда мы говорим об «онтологическом повороте»? Об обращении философии к систематически организованному опыту естественных наук или к априорным (метафизическим) суждениям о наиболее общих началах бытия? Один из возможных ответов звучит так: онтологический поворот, который мы отмечаем сегодня в философских, социологических, антропологических, культурологических и исторических (постпозитивистских) исследованиях науки, означает признание динамической связи науки и философии (опыта и теории) в качестве конкретного факта реального мирового процесса.
Одним из самых влиятельных интеллектуальных течений XX в. стал постпозитивизм.
Под постпозитивизмом мы будем иметь в виду здесь и далее не только критику логического позитивизма, непосредственно выросшую из последнего, назовем ее «первым постпозитивизмом» (К. Поппер, Т. Кун), но гораздо более широкое теоретическое движение, которое вызревало в недрах философии науки и истории науки конца XIX – начала XX в. и, получив максимальное распространение после знаменитой книги Куна «Структура научных революций», изменило англо-американский прагматизм, аналитическую философию, континентальную историю и философию науки, включив их в сферу своего влияния. «Контекстуализм», «релятивизм», «постмодернизм» – другие наименования этого мощного движения, которое выплеснулось за пределы эпистемологии и философии науки и превратилось в масштабную критику новоевропейской культуры (культуры модерна) и ее оплота – рационального знания. Проблематика постпозитивизма включает в себя драматические споры о природе науки и научной рациональности, о границах и критериях научного познания, об интерсубъективности и понимании. Прошлый век поставил эти вопросы особенно остро, а попытки ответов на них составляют едва ли не основное содержание философии XX века.
Постпозитивистское движение обеспечило культуре второй половины XX в. ярко выраженный характер разочарования во всех тех теоретических ценностях, которые составляли ее основу несколько веков, предшествующих этому культурному бунту. Неверие в идеалы, главным из которых был идеал рационального познания, глубокие сомнения в направляющей роли естественных наук, в самостоятельности и разумном целеполагании познающего мир субъекта и т. п. – эти нигилистические настроения явно или неявно основываются на теоретическогом фундаменте разоблачений и открытий постпозитивизма.
Навряд ли отыщется такая глупость, которую не обсуждали бы философы. Эта философская самоирония выглядит особенно уместно в приложении к постпозитивистскому нигилизму. Ведь отрицая универсальную ценность рационального познания и уравнивая науку с иными формами культуры, которые традиционно относились к сфере «мнения», а не «знания», постпозитивисты ставят под вопрос все содержательные высказывания, то есть рубят сук, на котором сидят, обесценивают свое собственное рассуждение. Но легко обвинить философию в пережевывании нелепостей, важнее попытаться понять, почему та или иная «философская глупость» была высказана.
Аристотель заметил, что философия начинается с удивления. Вероятно, он имел в виду не только удивление первых философов по поводу того, что существует нечто, а не ничто, но также всякий раз возникающее удивление по поводу тех философских доктрин, в которых выразилось удивление предшествующих философов. Не секрет, что любое философское учение является реакцией (часто обостренной) на зашедшее в тупик философское учение. Явная недостаточность «субъективизма» ставит под ружье философских испытателей «объективизма», сомнительность «материализма» мобилизует «идеалистов», неудачи философов «становления» пополняют ряды защитников «бытия», теоретические усилия которых в свою очередь порождают новую волну апологетов «становления» и т. д. И хотя каждый из участников философских сражений стремится к примирению противоположностей и обещает придерживаться золотой середины, ретроспективно он все равно окажется в стане исповедующих очередной «изм» экстремистов, наподобие тех, которые вдохновляли его самого на поиски примиряющих решений. Действительно, если бы философских экстремистов не существовало, их нужно было бы придумать, как минимум, для того, чтобы вывести все мыслимые следствия из той или иной теоретической посылки. Испытание диалектикой – судьба философии, примирение противоположностей – ее горизонт, и маятник, по-видимому, обречен раскачиваться от «реализма» к «релятивизму», «сциентизма» к «антисциентизму», от «бытия» к «становлению».
Будем считать это оправданием постпозитивизма. Он – «всего лишь» философская реакция на (логический) позитивизм. Он раскрывается во всей полноте после, а именно тогда, когда становится очевидно, что обоснование науки, которое позитивизм склонен был считать исчерпывающим, в свою очередь нуждается в обосновании, что «рациональные критерии познания» не выдерживают рациональной проверки, что «абсолютно прочный» фундамент опыта и логики, на котором построено здание науки, заложен на зыбучих песках социально-психологических и историко-культурных обстоятельств[1].
Таким образом, постпозитивизм – это испытательный полигон перевернутых утверждений позитивизма. Получив мощнейший импульс от работ отцов-основателей этого направления Поппера, Куайна, Лакатоса, Фейерабенда, Куна по всему миру (поначалу преимущественно англоязычному, далее везде) заработало множество «философских цехов», в которых выковывались новые догмы постпозитивистской мысли. Под флагом «История и философия науки» (HPS) новые кафедры отправлялись в плавание по волнам смены естественно-научных парадигм и картин мира[2], «социальная эпистемология» формулировала принципы изучения науки как коллективной деятельности, такие программы как «Социология научного знания» (SSK), «Социальная конструкция технологии» (SCOT), «Культурологические исследования науки», «исследования науки и технологии» (STS) привлекали в свои ряды дипломированных философов, физиков, инженеров, биологов, которые проверяли на прочность дисциплинарные истины, «взвешивая их на весах социальной интерпретации», программа «История философии науки» (HOPOS) релятиви-зировала философский образ того, как должна выглядеть правильная наука. Оставляя пока в стороне многочисленные нюансы постпозитивистского движения, обозначим общую идею, которая руководила постпозитивистами: если до сих пор не найдены строгие эпистемологичкские критерии, которые позволили бы отличить знание и науку от «просто мнения», значит, «объективной науки» в принципе не существует. Все силы постпозитивизма были брошены на разработку этого тезиса. «Факты», которые в позитивизме «решали все» в постпозитивизме были поставлены в зависимость от «ценностей», «интересов» и прочей изменчивой социальной «материи». Если в глазах позитивистов все «ценности» оставались за порогом научной лаборатории, кроме, пожалуй, универсального «этоса ученых», основное назначение которого состояло в том, чтобы не препятствовать «фактам», то для постпозитивистов лаборатория становится местом, где «факты» изготавливаются как пирожки согласно принятой рецептуре («научной теории»), причем последняя отнюдь не подчиняется единому стандарту, а зависит от…. далее можно подставить следующее: личных предпочтений, «коллективного бессознательного», «духа времени», «императивов интерсубъективного пространства», политики, наконец, техники. Например, как пишет один современный исследователь, когда входят в употребление приводные механизмы, создаются предпосылки для преодоления теоретического разрыва между прямолинейным (конечным) и круговым (бесконечным) движением[3], а «научные факты» начинают свидетельствовать в пользу того, что между покоем и равномерным прямолинейным движением нет никакого различия. Иными словами, так называемая «объективность», с точки зрения постпозитивистов, будучи историческим продуктом коллективного научного сознания, выражает реалии «жизненного мира», которые подчиняются своей собственной «логике» (не подчиняются никакой логике?).
