Дмитрий Фалеев - Бахтале-зурале! Цыгане, которых мы не знаем
Новое время
В Панеево ходит с автовокзала 112-й автобус. Стою на остановке. Идут цыгане — Гриша, Гуля, молодки с детями. Ездили на рынок, купили продуктов.
Девочка лет трех показывает пальцем:
— Моторы, моторы.
Рупиш поясняет:
— «Моторы» по-нашему — это «машины».
— А как тогда «моторы»?
— Машины! — смеется.
Подъехал наш номер.
Гуля, усевшись, громко командует:
— Давай, дядя, заводи этот автобус!
Голос у нее низкий, грудной.
Тронулись с места, едем по дороге. Один цыганенок прямо воет истошно! Гуля ему и песни напевает, и к окну подносит: «Моторы, моторы» — а он не унимается.
Кондукторша подходит:
— Что ты ругаешься?
— Он не ругается, — отвечает Гуля. — Он так поет!
Гриша рыжий, голубоглазый. На цыгана он похож не больше, чем на негра. Дедушка у Гриши был русский беспризорник. Он прибился к табору после войны. Котляры воспитали его как своего. И этот случай далеко не уникальный. Цыганский табор часто становился для беспризорных мальчишек родительским домом. Резон был следующий: к примеру, есть семья, и в этой семье рождаются только девочки, а нужен наследник.
Приемных детей в таборе воспитывали по цыганским законам, женили на своих, а в итоге получалось: приезжаешь в табор, а там полно и блондинов, и рыжих! Вероятно, отсюда и пошли слухи о том, что цыгане воруют детей. А они не воруют — они их спасают от уличной жизни! «Не воруем. Куда? Своих полно! Куда нам еще?»
— В кризис-то обжились? — спрашиваю Гришу.
— На дачи перешли — строим, красим.
— А как твои дети?
— И по детям кризис — новых нету.
У Гриши их четверо. Старшую дочку пора уже замуж. Сын барона сватался, из Тулы приезжали, но Гриша всем пока отказал. Кризис не лучшее время для свадьбы. Прежняя работа больше не дает приличных доходов: «Только на еду! Аккумуляторы, редуктора — невыгодно все стало. Ищем — не находим». А деньги-то нужны! Ходили на биржу, на улицу Московскую — в Центр занятости. Им предложили на Рабочем поселке пятиэтажку — менять шифер на крыше; срок — месяц, оплата — сорок тысяч. Котляры взялись — не те, кто побогаче, а те, кто победней: ведь Рабочий поселок — другой конец города; добираться неудобно — долго, с пересадкой. Но время не такое, чтобы нос задирать! Набралась бригада из семи человек (вместе с Гришей). Крышу переделали за две недели. Приехала комиссия, работу приняла, а заказчики (какая-то московская фирма) деньги задержали. Не платят и не платят. Цыгане на биржу — с жалобой, с ябедой. Там говорят: «Разбирайтесь сами». Стали звонить руководству фирмы: «Вы думаете что? Раз мы цыгане, так можно нас обманывать? Мы не таджики! Мы тут живем! У нас все прописки и документы в порядке! Мы в суд подадим!» Москвичи заплатили, а потом оказалось, что шифер был бракованный — пропускал воду, и крыша протекла, но это уже не с цыган спросили, а с московских заказчиков. «Бог их наказал!»
Приезжаем в табор.
«Где моя Черана?» Чюмидав те ило!
У ее дома столпились дети.
— Бахтале-зурале!
— Састе-весте!
Редиска показывает:
— Смотри — нашли!
В руках у нее птенчик-желторотик — рябоватый, длинноклювый. Упал из-под застрехи.
А вот и Черана — быстро улыбнулась.
Боша, ее муж, — толковый, заботливый, без лишнего гонора и цыганских закидонов. Он принес лестницу, приставил к стенке и вернул птенца в застреху. Не поленился.
Находит гроза.
— Будет дождь или нет? — спросила Черана.
— Откуда я знаю?
— Но ты же писатель — все должен знать!
Да я перед ней ничего не знаю!
В деревянных ящиках размером с лифт — рефрижераторы, детали к оборудованию. Товар завис у цыган мертвым грузом. Никто не берет. «Мы бы у вас взяли, но у нас у самих нет свободных денег», — говорят цыганам.
Новое время.
А люди прежние.
Гутуйо — всклокоченный, в своем репертуаре.
— Нужно быть милосердным, — призывает Гутуйо. — А то что же будет? Будет разруха!
Он против разрухи (как Михаил Булгаков!), он первым станет в ряды борцов за Веру и Надежду, Любовь и Братство. Он готов выпить за это бочку! Он просит Березу вынести стакан. А Березка моет пол. У нее дела. Она просит Гутуйо обойтись без нее. И это, конечно, для него оскорбление — не лично его, а его идеалов! Ведь люди должны обращаться друг с другом по-человечески! Разве ей сложно подать стакан?!
Между прочим, Гутуйо застал то время, когда женщина в таборе поперек мужчине говорить не смела, если не мечтала быть поколоченной!
Черт побери! У Гутуйо молнии в глазах заплясали!
И он, конечно, устроил погром — пнул по ведру! Ведро сразу набок, мыльная вода залила весь пол!
До колодца Березке идти неблизко. «Но она будет знать! — изрекает Гутуйо. — Все мать делает. Сама ленивая. Спит допоздна! Это ей такое наказание за лень!» Червонец недоволен поступком брата. «Он пьяный — чудак», — говорит про Гутуйо с сожалением Лиза.
В табор вчера приезжали гости — котляры из Ульяновска. Они бы хотели переехать сюда, построить здесь дом. Собрали сходку. Накрыли столы. Но никакая водка не зальет их репутации в цыганском мире — семьи скандальной и неуживчивой. Каков глава, такова и семья. «Он в Горино нашкодил, — сказали мне, — и на всех обиделся: “Вы все плохие!”, ну и уехал, а сейчас говорит — там, в Ульяновске, еще цыгане хуже! Туда-сюда… Зачем нам такой?» Мустафони поели, попили, пошумели — и не пустили.
У барона в доме новый холодильник. Береза говорит:
— Тима подарил дедушке и бабушке.
— Чтоб они там жили! — завершает Пико. Ему тринадцать. Он парень серьезный, любит учиться. Единственный в таборе, кто смотрит передачу «Что? Где? Когда?» С цыганскими ровесниками ему скучновато. Он лучше будет сидеть со Стасиком, которому три месяца! Пико ему как вторая мама. Им друг с другом интересно.
— Я с ним говорю, — рассказывает Пико.
— А он понимает?
— Конечно! Он смеется!
Лиза ворчит:
— Сейчас не надо детей рожать — они все больные. То порок сердца, то в голове давление большое, и они плачут — головы болят!
Лиза сама вся насквозь больная. Но ей по возрасту положено болеть — семьдесят пять лет. Доктор ей выписал кучу лекарств, но Лиза «скорее умрет, чем купит». Она лучше купит хорошей колбасы или свежих фруктов! Без острой нужды деньги в аптеку ни за что не понесет. Все цыгане такие.
По телевизору «Зита и Гита». Котляры обожают индийские фильмы. Девчонки смотрят и учатся из фильмов элементам эстрадного индийского танца. Вместо антенны на стене висит ложка, и к ней ведет кабель. Это Пико придумал — чтобы телевизор лучше показывал. Мальчик непростой — в самом лучшем смысле слова. Сознательный, вдумчивый. Сложно ему будет. В другую жизнь потянет его, как только ощутит в себе взрослые силы. Он будет делать и решать САМ, а не как положено, потому что законы — цыганские законы, давшие трещину, — скоро обвалятся и не на что будет смотреть, как на икону, придется выбирать.
Новые дороги.
И все на них другое.
Жаль, если Пико не вырвется из шор. Таборность довлеет, и сколько времени уже упущено — Пико четырнадцать, а он еще только во втором классе школы! Ничего, кроме табора, мальчишка не видел. Будет выбирать — легко ошибиться.
Манки цивилизации. Открытый мир. И цыгане незрело и недальновидно хватают в нем самое легкодоступное, самое вредное и популярное — как фастфуд. Но выбор не вреден, не может быть вреден! Это та ответственность, которую носит в себе свобода, и ее семена, разрушая, строят. Человек отрицает удила традиции, берет ответственность на себя. Вот что ожидает котляров как поприще, вот где развернутся основные коллизии. Кто-то не выдержит и сверзится в грязь, а кто-то поднимется и расправит крылья.
Уже начинается: Володя отдал дочку в какую— то дремуче-домостроевскую семью, а невеста была нежная, в школу ходила, привыкла к другому, и в общем в конце отец ее сам же забрал назад («ей там не жизнь»), возвратив калым, полученный за дочь.
В прежние годы, когда возникали аналогичные ситуации: «ей там не жизнь», — молодки убегали (даже с малышами) в родительский дом, но родители их прогоняли обратно: непреклонная строгость казалась им нужной во имя порядка, но разве порядок — желать своей дочке угасать с нелюбимым, даже нетерпимым?!
Все больше «можно» становится людям из того, что раньше было «нельзя», — и плохого, и хорошего (не только цыганам). Что они выберут, тем они и кончат.
…Завыла собака. Она ничья. Прибегает в табор и воет, воет… Как ее только не отгоняли — и камнями кидали, и поймать пытались.
— Была бы винтовка — я бы ее грохнул! — говорит Женико.
— И что она воет? На ее руки, на ее ноги! Беду принесет, — вторит ему Лиза. И тут же суеверно плюет трижды вбок.
Собаку шугнули, но беды не избегли — пошел ливнем дождик, а в доме на кухне протекает шифер — Береза пошла подставлять ведро. Крышу надо менять, а деньги экономят. Пилорама закрылась. Червонец — безработный. Надо что-то придумывать! А что он придумает? У него голова соображать не привыкла. Раньше я думал, что Червонец мелочный и скрытный человек, недоброжелательный, а он просто глупый, и кто его науськает — таким он и будет. Послушает умного — сделает по-умному, послушает жадного — сделает по-жадному, наглого — по-наглому. Червонцу без разницы. Тщеславие в нем есть, а способностей мало. Деньги на продукты ему мать выдает!
