Николай Смирнов—Сокольский - Рассказы о книгах
Подобные записи в альбомах действительно тоже напоминают фотографии. В этих нескольких строчках Ф. М. Достоевского — портрет писателя.
Известное впечатление должен был производить в подлиннике альбома «разворот», где на левой стороне по–французски рукой Сюлли Прюдома написано его стихотворение: «Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный», и на правой — рукой А. Апухтина известное его переложение этого стихотворения на русский язык:
«Не тронь ее — она разбита!»
В печатном виде этот «разворот» много проигрывает.
И. С. Тургенев записывает в альбом в июне 1873 года, в Карлсбаде, следующее:
«Желал я очень написать вам что–нибудь стихами, но я так давно расстался с музой, что мне остается заявить смиренной прозой, что я очень рад и свиданию с вами и случаю попасть в отборное общество, наполняющее ваш альбом».
О музе вспоминает и поэт Н. А. Некрасов, оставив в ноябре того же 1873 года такую запись:
«Не имея ничего нового, я долго рылся в моих старых бумагах и нашел там исписанный карандашом лоскуток. Я ничего не разобрал (лоскуток, сколько помню, относился к 1848 году), кроме следующих осьми стихов:
Вчерашний день, часу в шестом,
Зашел я на Сенную;
Там били женщину кнутом,
Крестьянку молодую.
Ни звука из ее груди,
Лишь бич свистел, играя…
И Музе я сказал: «Гляди!
Сестра твоя родная!»
Извините, если эти стихи не совсем идут к вашему изящному альбому. Ничего другого не нашел и не придумал.»
Несомненно, что запись Н. А. Некрасова выглядит острой и саркастичной, и он ею как бы делает упрек владелице «изящного альбома», в котором многовато, конечно, «охов и вздохов» А. Фета, А. Апухтина, К. Случевского и других.
От некоторой доли сарказма не удержался и М. Е. Салтыков—Щедрин, который выбрал для записи в альбоме маленький отрывок из своего сочинения «За рубежом». Думается, что выбор великого сатирика тоже далеко не случаен. Вот его содержание (январь 1882 года):
«Как ни приятна сытость, но и она имеет существенные неудобства. Она отяжеляет человека, сообщает его действиям сонливость, его мышлению вялость. Чересчур сытый человек требует от жизни только одного: чтоб она как можно меньше затрудняла его, как можно меньше ставила на его пути преград и поводов для пытливости и борьбы. Сытные наслаждения, в глазах сытого человека приобретают ценность лишь в том случае, когда они достаются легко, приливают к нему, так сказать, сами собой. Мы, русские сытые люди, круглый год питающиеся блинами, пирогами и калачами, кое–что знаем о том духовном остолбенении, при котором единственную лучезарную точку в жизни человека представляет сон с целой свитой утробных сновидений и кошмаров. От того, быть может, у нас и нет тех форм обеспеченности, которые представляет общественный политический строй на Западе. Но зато у нас есть блины».
И есть альбомы, — вероятно хотел сказать Михаил Евграфович, — сытые хозяйки которых заставляют своих гостей–литераторов, после сытного ужина, записывать те или иные сытые изречения.
Не смею, конечно, говорить за Салтыкова—Щедрина, но выбранный им отрывок в альбом мадам Ольги Козловой наводит на такие мысли.
Я прошу извинить меня, что привел довольно много записей из этого любопытного альбома, но все они принадлежат известнейшим людям в литературе и большая часть их нигде не опубликована, кроме описываемой сейчас книги, изданной нарочито малым тиражом, а потому чрезвычайно редкой.
* * *Книг, напечатанных «для немногих», вовсе не так мало. К их числу надо отнести редкие официальные издания, которые, подобно книгам В. И. Даля и Н. И. Надеждина «О скопческой ереси», издавались и по другим вопросам. Весьма в малом количестве экземпляров печатались некоторые подносные «оды» XVIII века, описания фейерверков, празднеств. Издавались, подобно упоминаемому выше альбому «Виды села Грузино», гравированные или литографированные виды других «дворянских гнезд», например: «Виды села Надеждино», «Виды села Влахернского» и т. п. Среди этих альбомов есть альбомы, выполненные с большим художественным вкусом, образцы полиграфического искусства. Все они чрезвычайно редки и ценны.
На рассказы обо всех таких изданиях не хватило бы нескольких книг. Кроме того, далеко не все напечатанное «для немногих» заслуживает подробного рассказа.
У меня есть, например, книжка поэта Аполлона Григорьева, выпущенная в Петербурге в 1846 году 17. Сама по себе книжка очень интересна, как интересна и биография ее автора. Сборник 1846 года — это единственная прижизненная книга стихов поэта. Творчеством А. Григорьева очень увлекался Александр Блок и, собрав все его разбросанные по разным журналам стихотворения, напечатал их в 1916 году, в издательстве К. Ф. Некрасова.
В примечаниях А. Блок говорит, что сборник Аполлона Григорьева 1846 года был напечатан всего в 50 экземплярах. В качестве источника этого сведения он указывает каталог библиотеки К. М. Соловьева, составленный Ю. Битовтом. Последний, действительно пишет, что книжка Аполлона Григорьева в 1846 году напечатана в количестве 50 экземпляров, однако, откуда им взята именно эта цифра–указаний нет.
Ю. Битовту можно поверить на слово, так как редкостность книги Аполлона Григорьева — вне сомнений. Однако никаких особых причин печатать свою первую книжку стихов именно таким нарочито малым тиражом у Аполлона Григорьева не было. Значит, это с его стороны простая дань эстетству: печатать свои творения непременно «для немногих», «для избранных».
В двадцать три года (возраст, в котором Аполлон Григорьев печатал свою книжку) многое, конечно, можно простить, но если причиной нарочито малого тиража того или иного издания является желание автора распространить его только среди «избранных», то необходимо сознаться, что обстоятельство это не заслуживает уважения.
Ни Пушкин, ни Гоголь, ни Лермонтов, ни Некрасов, ни действовавшие после них Горький и Маяковский никогда не печатали своих сочинений тиражами, рассчитанными на какой–то узкий круг читателей. Наоборот, каждые лишние сотни или тысячи напечатанных книг, написанных ими, были предметом их гордости. Искусство, предназначенное только «для избранных» — не искусство!
КНИГИ, РАЗОЧАРОВАВШИЕ АВТОРОВ
Этот рассказ приходится начинать с книги, которой у меня нет и которой мне, пожалуй, уже не достать. Один раз (в начале тридцатых годов) она поманила возможностью прийти ко мне на полки, но обстоятельства сложились так, что я должен был ее уступить. Книга ушла в государственное хранилище. Это была редчайшая из редких русских книг — первая прижизненная книга молодого Николая Васильевича Гоголя — «Ганц Кюхельгартен» 1.
Написанная стихами, эта «Идиллия в картинах» была выпущена Гоголем под псевдонимом «В. Алов» в 1829 году. Гоголю было в это время всего 20 лет.
Книга поступила в магазины в конце июня 1829 года и оставалась в продаже около месяца, не вызвав решительно никакого спроса.
Зато появилась резко отрицательная рецензия Н. Полевого в «Московском телеграфе» и такая же в «Северной пчеле», гласившая, что «свет ничего бы не потерял, когда бы сия первая попытка юного таланта залежалась под спудом». На молодого Гоголя рецензии эти подействовали угнетающе, и он, по свидетельству П. А.Кулиша, «тотчас же, в сопровождении верного своего слуги Якима, отправился по книжным магазинам, собрал экземпляры, нашел в гостинице нумер и сжег все до одного».
Уцелело, по подсчетам библиографов, три или четыре экземпляра книги, представляющие собой величайшую библиографическую редкость. Я не слышал, чтобы «Ганц Кюхельгартен» имелся сейчас в каком–либо частном собрании.
Гоголь до конца жизни сумел сохранить в тайне, что «В. Алов» — это его псевдоним. При жизни автора книжка не переиздавалась, и первое указание на принадлежность ее перу Гоголя последовало лишь в 1852 году. Документальное подтверждение этому было найдено и того позже. Только в 1909 году нашли и опубликовали в «Русском архиве» письмо Гоголя к цензору К. Сербиновичу, с просьбой ускорить прохождение его «Ганца Кюхельгартена» через цензуру. Вопрос об авторстве Гоголя стал уже бесспорным.
До этого тайна была известна только самому Гоголю и его верному Якиму. Догадывался об этой гоголевской тайне друг и соученик его по Нежинской гимназии Н. Я. Прокопович, но он молчал до 1852 года. В этом году гениальный русский сатирик, начавший свою деятельность сожжением «Ганца Кюхельгартена» и кончивший ее сожжением рукописи второго тома «Мертвых душ», ушел в вечность.
Один из весьма немногих уцелевших экземпляров сожженной автором книги «Ганц Кюхельгартен» мне лишь единожды удалось подержать в руках. Только подержать…
* * *Аналогичной оказалась судьба и первой книги Н. А. Некрасова. Отправленный отцом в Петербург устраиваться на военную службу в 1838 году, молодой Некрасов, вопреки воле родителя, устроился в университет. Разъяренный отец круто разорвал с сыном, и юноша оказался в Петербурге предоставленным самому себе. Нужда была беспросветная.
