Фердинанд Опль - Фридрих Барбаросса
Странным образом Фридрих Барбаросса по-настоящему не выступает в качестве основателя монастырей — заключение, которое, впрочем, можно смело счесть относительным в силу прочих многократно подтверждаемых поощрений церкви со стороны монарха. В результате его инициатива как «основателя» может усматриваться, во-первых, в поощрении и поддержке таких начинаний, во-вторых, с учетом нескольких основанных госпиталей. Тесная связь госпиталей с разрастающейся в этот период городской жизнью, но одновременно и значение этого института для уменьшения нужды, как и для развития средств сообщения (функции странноприимного дома), могли стать для Штауфена существенными поводами обратить большее внимание именно на этот вид церковных учреждений. Возможно, здесь допустимо увидеть и реалистическое, весьма связанное с практикой проявление человеческого характера Фридриха Барбароссы.
К области феноменов, несущих на себе постоянный отпечаток большой политики и нужды в репрезентации и демонстрации суверенитета Империи, относится и участие императора в крупных церковных празднествах и действах, связанных с канонизацией. Как правило, с исключительным великолепием отмечались три больших церковных праздника в году — Пасха, Троица и Рождество. Они были предпочтительными датами торжественных коронаций, на которых властитель «шел под короной». Однако даты церковных торжеств, «святые дни», избирались также по преимуществу и для созыва больших имперских собраний, использовались нередко для того, чтобы особенно выразительно подчеркнуть политические деяния государя[562]. По поводу личного участия императора в церковных празднествах следует далее вспомнить о его присутствии при освящении церквей, например в 1157 году в Фульде или в 1179 году в цистерцианском монастыре Вальдзассен, а также при перенесении мощей. Так, перенесение останков покровителя города Лоди, Святого Бассиана, из Старого в Новый Лоди осенью 1163 года не только дало повод достойным образом завершить намеченный императором в 1158 году перенос города с Ламбро на Адду. Одновременно оно послужило — при личном участии штауфеновского антипапы Виктора IV — масштабной демонстрацией церковной политики Империи в период схизмы. К тому же самом контексту относится и проведенная двумя годами позже канонизация Карла Великого в Ахене, хотя в случае с западноевропейским примером оказывалась задействована несравнимо большая, можно сказать, европейская политическая сцена.
Священные реликвии составляли особый фокус религиозного почитания в жизни Средневековья. Обладание сокровенными мощами выступало в качестве высокой цели, которую постоянно преследовали не только сама церковь, но и государь. В этом контексте самым знаменитым событием эпохи Барбароссы является, несомненно, дарение мощей трех святых королей архиепископу Кёльнскому Райнальду фон Дасселю. Они попали во владение императора во время разрушения Милана весной 1162 года, а два года спустя архиепископ Кёльнский, награжденный передачей этого несравненного сокровища, перенес их в своей епархиальный город, где с начала XIII века они стали храниться в великолепном, существующем и поныне реликварии[563]. Однако мощи также постоянно сопровождали штауфенский двор в его продолжительных путешествиях как неотъемлемая составная часть богослужения. Сам император проявлял максимальный интерес к приобретению новых реликвий, но они вручались также — и в подтверждение можно сослаться не только на пример трех святых королей — как особо почетный дар духовным лицам, пользующимся высоким авторитетом и отмеченным особыми заслугами[564].
Если в итоге мы еще раз зададим вопрос о личном отношении Барбароссы к религиозным делам, то ответить на него, продвинуться к сути, к самому человеку, окажется не так уж легко из-за тесного переплетения многих приведенных здесь примеров с большой политикой той эпохи. Вероятно, стоит поостеречься того, что при подобном анализе будут чересчур выдаваться вперед лишь отдельные грани его религиозных представлений, тогда как все они, в своем единстве, были нераздельными составляющими личности Штауфена. В каждом из случаев он демонстрирует такой образ действий в религиозных делах, очевидно, типичный для его эпохи и для его исконного социального окружения, который, пожалуй, лучше всего можно описать термином «аристократически-рыцарское благочестие».
3. Фридрих Барбаросса, князья, знать и министериалитет
Связи государя со светским миром, образовывавшимся знатью и министериалитетом, определялись прежде всего тем, что речь в этом случае шла о первейшей сфере его жизни, из которой он сам происходил и в которой возрос. В эпоху высокого Средневековья она характеризовалась рыцарским образцом поведения и рыцарскими представлениями, которым во многом считал себя обязанным и глава Империи, равнявшийся на них в своей собственной жизни. Тесное сплетение имперского правительства с аристократическим окружением, особенно княжеским, в которое само это правительство было включено столь существенным образом, проявлялось начиная уже с каролингской эпохи тем, что к делам управления привлекались как духовные, так и светские магнаты Империи. Без этого элемента были бы невозможны не только совет при государе, но и реализация политического планирования, воплощение в действительность решений и замыслов.
С приходом смутного времени борьбы за инвеституру эти проблемы участия князей в имперских делах должны были выступить намного отчетливее, чем когда-либо прежде[565]. Масштабное столкновение Салиев с реформаторским папством заставило все общество Империи, в том числе и знать, выказать растущий раскол на противостоящие друг другу группировки. Дело дошло до демонстративного акта избрания антикороля, Рудольфа фон Райнфельдена. С этим были связаны, с одной стороны, чрезвычайное возрастание значимости княжеской власти, но, с другой стороны, также и необходимость для государя найти себе новых союзников и, вместе с ними, поддержку своей собственной позиции. К этому контексту относится содействие городам, равно как и министериалам Империи, со стороны Генриха IV[566], а также женитьба деда Барбароссы на дочери правителя, которая сыграла столь решающую роль и благодаря которой этот знатный швабский род был возведен в герцогское достоинство и одновременно оказался в теснейшей связи с Империей.
Это возрастание значимости княжеской власти, участие которой в крупных политических решениях должно было приобрести отныне намного более существенную роль, непосредственно составив «conditio sine qua поп»[567] для поля деятельности государя, проявилось с особой выразительностью во время королевских избраний первой половины XII века[568]. Сверх того оно нашло свое выражение во взаимодействии политических сил эпохи, в ожесточенных столкновениях имперских властей с княжеской оппозицией, где Штауфены сначала — в правление Лотаря III — приняли участие на стороне противников Империи, а затем — при Конраде III — на стороне обладателя трона. При подготовке выборов как 1138, так и 1152 годов штауфеновскими претендентами на трон велись переговоры с князьями ради того, чтобы получить максимально широкую поддержку осуществлению собственных целей. Правда, предпосылки для успеха второй, впоследствии достигшей его кандидатуры на трон, выдвинутой Штауфенами, были намного благоприятнее. Швабский герцог Фридрих благодаря своему родству с Вельфами и своим вполне добрым отношениям с этими давними противниками его дяди-короля мог начать переговоры на гораздо более устойчивой платформе.
Основанием связей главы Империи с его аристократическим окружением были ленные отношения, которые должны рассматриваться как собственно организующий принцип средневековой королевской власти. Эти правовые отношения являлись двусторонними: их главное содержание должны были составлять обязанность защиты со стороны сеньора и обязанность «совета и помощи» (consilium et auxilium) со стороны ленников. Именно в этом контексте — а не только исходя из давно уже развивавшегося, политически мотивированного участия князей в правительственных делах — должно восприниматься постоянное внимание, которое государь уделял сотрудничеству с князьями в принятии важных решений эпохи. К совету князей прибегали постоянно при проведении хофтагов и при вынесении решений придворного суда. Судебные заключения оглашались на основании приговоров, которые должны были формулироваться представителями одного с фигурантом сословия.
Как чрезвычайно важная сфера двусторонних отношений должен быть особо упомянут вопрос об участии князей в имперском ополчении, то есть в военной поддержке имперской политики[569]. При этом для времени господства Фридриха I несомненна определенная перемена. В течение своего правления государь вынужден был искать новые возможности, стараясь противодействовать нежеланию князей со своими контингентами принимать участие в далеко заходящих военных кампаниях. Проблема этой военной поддержки, отказ в которой был непредставим для Империи, нередко ставила Штауфена в исключительно сложное положение, приводила подчас к полной зависимости от княжеской военной помощи. Особенно в начале его правления можно неоднократно констатировать оглядку на пожелания и возражения князей, когда он, например, уже в дни королевской коронации в Ахене временно отказался от плана скорого отправления в Рим или в том же году не реализовал план похода против венгров, обсуждавшийся на совете светских князей. Антипатия князей, прежде всего светских, к наступлению на Южную Италию летом 1155 года привела в конечном итоге к длительному ухудшению отношений императора с папой, который посредством этой военной операции — первоначально одобренной и Фридрихом — хотел безотлагательно укрепить свою собственную позицию.
