Б. Горобец - Медики шутят, пока молчит сирена
Голос: Тимашук ничего собой не представляла, она даже не была зав. лабораторией. Кстати, консилиумы записываются?
А. И.: Нет, только заключение, кто, что говорил, никогда не пишется. Я предполагаю, что это было где-то в трудных отведениях на ЭКГ, которые в стандартных себя не заявляют. Вы можете меня расстрелять, я вас видел в тапочках — это называется инфаркт. Тимашук должна была видеть это. Могло быть и другое — это острое нарушение венечного кровообращения. Если я это увидел, я скажу, что разыгрывается инфаркт, он еще не разыгрался. Жданов мог быть гипертоником, у него это могло быть сглажено. Легкий подъем вот этого сегмента… Для меня инфаркт на 100 %, кто бы что ни говорил. Здесь нет места для точек зрения, это очень объективное дело.
Голос: Это же 1948 год.
А. И.: Вот она и знала, а они ничего не знали.
Голос: Хорошо, пусть они не знали. Другой вопрос: почему бы им не перебдеть, этим академикам?
А. И.: Во-первых, вы не знаете, что они сказали. Не пытайтесь трактовать со своих позиций.
С. 901
Немного о подоплеке государственной интриги «Дело врачей»Б. Г.: Итак, опираясь на историю болезни Жданова, А. И. делает вывод: Лидия Федосеевна Тимашук, заведующая электрокардиологическим отделом Лечебно-санитарного управления Кремля, не была провокатором. Объективно она вообще вряд ли была в чем-то виновна[50] (кроме того, что приняла орден Ленина из рук Маленкова). Эти выводы А. И. подтверждаются хронологической цепочкой событий, изложенной в книге: [О. Смыслов. «Генерал Абакумов». 2005]. Вот она вкратце.
29 августа 1948 г. Тимашук вызвали к члену Политбюро А. А. Жданову, находящемуся на лечении на Валдае, она сняла ЭКГ, по которой заподозрила у пациента инфаркт миокарда. Лечащий врач Жданова Г. И. Майоров не согласился с этим. Тогда Тимашук обратилась к начальнику Лечсанупра Кремля проф. П. И. Егорову, но тот посоветовал отложить повторную ЭКГ на следующий день. Тогда Тимашук пожаловалась на неправильное лечение Жданова начальнику его охраны А. М. Белову. Тот велел ей обратиться к начальнику охраны Сталина генералу Н. С. Власику, которому Тимашук написала заявление. Власик передал его Абакумову. 30 августа Абакумов представил эту бумагу Сталину, который наложил резолюцию: «В архив». 31 августа Жданов умер.
А еще за три года до того, 10 мая 1945 г., умер Секретарь ЦК и первый секретарь МГК ВКП(б) А. С. Щербаков. Об этой смерти Хрущев рассказывал так: «Кончил он печально. Берия тогда правильно говорил, что Щербаков умер потому, что страшно много пил. Опился и помер. Сталин, правда, говорил: дураком был — стал уже выздоравливать, а потом не послушал предостережения врачей и умер ночью, когда позволил излишества с женой» (цит. по: [Смыслов. 2005. С. 401]). Это похоже на правду, особенно, если обратить внимание на дату смерти — назавтра после Дня Победы.
Прошло два года. Психоз по поиску врагов в стране принял запредельные формы. В ноябре 1950 г. Я. Г. Этингер был арестован как «еврейский националист». «В разработку органов он попал, после того как на допросе 22 апреля 1949 г. на него показал арестованный ответственный секретарь ЕАК <Еврейского антифашистского комитета> Фефер.<…> Вопрос об аресте Этингера руководство МГБ ставило перед Кремлем неоднократно: сначала в ноябре 1949-го, потом в апреле 1950-го. Однако Сталин удовлетворил просьбу Абакумова лишь 18 ноября 1950 г., когда Этингера взяли под стражу» [Смыслов. 2005. С. 392]. Ему предъявили стандартный набор обвинений в клевете против Советской власти и буржуазном национализме (еврейском).
Первым, кому пришло в голову обвинить сначала Этингера, а позже и других врачей в намеренно неправильном лечении советских бонз, был подполковник МГБ Рюмин М. Д., старший следователь по особо важным делам. Рюмин сумел выбить из Этингера признание в том, что тот способствовал смерти Щербакова, проводя заведомо неправильное его лечение. «Он <Рюмин> обращается в приемную ЦК к помощнику товарища Маленкова <Суханову>. Как писал П. А. Судоплатов, „результат этой встречи стал роковым для судьбы советской еврейской интеллигенции“. Когда вождь прочитал заявление Рюмина, он сказал: „Вот, простой человек, а насколько глубоко понимает задачи органов госбезопасности. А министр не в состоянии разобраться“» [Там же. С. 396].
В июле 1951 г. Сталин решает объединить антисемитскую кампанию, начатую вокруг дела Еврейского антифашистского комитета, с делом Этингера, присоединив к нему врачей, лечивших Жданова и других кремлевских пациентов. Возникает «дело врачей». Интрига изначально была закручена вокруг вопроса о создании Еврейской Советской Социалистической республики (ЕССР) в Северной части Крыма. Еще в начале 1944 г. Идея о ЕССР родилась в головах лидеров еврейской интеллигенции, сплоченных вокруг С. Михоэлса и Еврейского антифашистского комитета. В ней было немало разумного. Освобожденный от нацистов Крым надо было восстанавливать, тогда как уже было решено выселить оттуда коренное население — крымских татар, которых обвинили в сотрудничестве с гитлеровцами на оккупированной территории и желании влиться в состав Турции. Евреи издавна мечтали о своем куске земли неподалеку от исторической родины. В Биробиджан, в Приамурье они ехали неохотно. Вклад евреев в победу в Великой Отечественной войне был очень заметным: по числу Героев Советского Союза они находились на 4-м месте, после русских, украинцев и белорусов. Сторонницей создания ЕССР была жена Молотова Полина Жемчужина, часто встречавшаяся в Москве с послом Израиля Голдой Меир. Говорили, что эту идею поддерживал и министр иностранных дел СССР В. М. Молотов, о чем он давал понять лидерам союзных держав. Высказывался в пользу этого плана и Л. П. Берия, которого заботило заселение и восстановление Крыма лояльным населением после высылки оттуда татар. Официально Сталин на эту тему не высказывался. Вероятно, что и он рассматривал такую возможность, но после того, как с 1948 г. стали портиться отношения с союзниками, он окончательно отверг идею ЕССР.
В 1951 г. провокатор Рюмин доложил Сталину через голову своего начальника министра Абакумова, что еврейские врачи замышляют против него заговор, что они уже погубили Жданова и Щербакова и таким образом устраняют препятствия к созданию ЕССР. Сталин Рюмину поверил, а Абакумова велел арестовать. Ссылаясь опять-таки на А. И. Воробьева, отметим, что в 1947 г. Сталин перенес инсульт, в результате чего его природная подозрительность, орошенная кровью на тайных тропах многолетней борьбы за власть, приняла формы болезни (так, он подозревал Молотова в шпионаже на американцев, а Ворошилова — на англичан).
Что касается доктора Л. Ф. Тимашук, то, кроме выраженного всего один раз особого мнения по поводу неправильной трактовки ЭКГ у Жданова в 1948 г., ей предъявить нечего, никаких доносов на врачей она не писала. Но волею судеб эта женщина, потерявшая на фронте сына-летчика, награжденная орденом Ленина, который месяц спустя у нее отобрали, вошла в историю сталинской эпохи отрицательной фигурой.
В январе 1953 г. в СССР начался пик государственного антисемитизма. Врачей-евреев увольняли с работы под любыми предлогами. A. И. Воробьев говорит: «Одним из предлогов был такой: „Больные не хотят у Вас лечиться“. Устроиться на другую квалифицированную работу было почти невозможно. Тем не менее, встречались и такие руководители институтов, которые предоставляли у себя убежище изгоняемым в 1952–1953 гг. врачам-евреям. Так, в 1952 году Марию Борисовну Цукер выкинули с кафедры. Но тут же Николай Васильевич Коновалов (1900–1966), директор Института неврологии, взял ее к себе. Это был смелый шаг. А потом взял Николай Иванович Гращенков (1901–1965), невролог, академик, тоже очень смелый человек. <…> Он — из обыкновенной крестьянской семьи. В 1918 году он — милиционер, постовой в Смоленске. А в 1930 году (или в 1929) он — первый директор 1-го Московского медицинского института. А в 1937 или в 1938 он учится в Кембридже, этот мужик, крестьянин. Потом он — Президент Академии наук Белоруссии, наш представитель в ВОЗ, заведующий кафедрой, директор Института неврологии, им создано много институтов».
с. 760
В. Н. Виноградов (1882–1964)[51]Врач В. Д. Тополянский вспоминает: «Встретившийся со мной его ассистент Мелких предупредил: „Разве можно к нему идти на работу? Кроме грубости, ничего не найдешь. Человек тяжелый, работать с ним невозможно“. Но осенью 1948 года В. Н. Виноградов пригласил меня к себе на кафедру, предложив возглавить электрокардиографический кабинет. <…> Он был действительно груб, мог легко и порой незаслуженно оскорбить любого, но врач был хороший, клинику и динамику болезни знал и понимал прекрасно. Ученым же он не был, но организатор был неплохой. Студенты его боялись. На экзамене он сказал одному студенту в раздражении: „Я тебя, куц любезный, сейчас возьму за шею — только косточки захрустят“. Однажды в 1940 году, во время очередного разноса B. Н. Виноградова при обходе из палаты выскочил больной, определивший профессорский гнев словами: „Прямо, как Маннергейм[52]“. Тем не менее, на лекциях он часто срывал аплодисменты. Может быть, потому что свои лекции он нередко завершал призывом: „Да здравствует наше красное солнышко, Иосиф Виссарионович!“ <…>
