Юрген Торвальд - Империя хирургов
Пока я раздумывал, во мне невольно ожило воспоминание о письме Джексона. Я посмотрел на часы. Если бы я вздумал заехать к нему, то наверняка еще не застал бы его в постели. Но и в противном случае я мог бы попросить экономку в течение дня получить документы для посадки на пароход до Гамбурга. Я сообщил капитану адрес Джексона, подождал, пока выгрузят мой багаж, и по угрюмым улицам побрел к Манчестер-Сквер.
Джексон сам открыл мне дверь. Его волосы и борода еще не были приведены в порядок, на нем был домашний халат, который он, вероятно, носил с десяток лет, со времен смерти своей жены.
«Не верю своим глазам!» – воскликнул он и посмотрел на меня с безмерным удивлением. «Да Вы ясновидец», – была его вторая реплика. Я не понял, что он имеет в виду, и какое-то время мы стояли, молча глядя друг на друга. «Входите, – в конце концов сказал он. – Я уже собирался отослать Вам телеграмму в Нью-Йорк».
«Входите, – повторил он, – и рассказывайте, что Вас сюда привело». Я попытался объяснить ему причину моего путешествия. «Ах, – невнятно произнес он, – я должен был догадаться… Но я думаю, Вам не стоит покидать Лондон сегодня. Лучше подождать пару дней вместо того, чтобы ввязываться в эту странную историю с немецким наследным принцем и еще более странным господином Маккензи. По этому поводу хочу сообщить Вам, что мой младший коллега Говерс диагностировал удивительную опухоль спинного мозга и намеревается направить пациента на операцию к Хорсли. Окончательное решение будет принято сегодня».
Он сделал паузу, приковав ко мне свой пронизывающий и испытующий, однако не лишенный иронии взгляд. Возможно, он почувствовал, что от удивления я не мог сказать и слова.
«Если Вы немного подождете, – продолжал Джексон, – я познакомлю Вас с доктором Говерсом, который во второй половине дня вместе с сэром Уильямом Дженнером будет присутствовать на консилиуме в доме его пациента». Из-под густых, кустистых бровей были видны его прищуренные глаза. «Наследный принц никуда от Вас не денется. Вероятнее всего, у него карцинома гортани. О карциноме нельзя умолчать, если они надеются на положительный исход, – потребуется операция. Но жестокую правду скрывают под благообразной маской. Позже и Вы это поймете… Так Вы поедете со мной к Говерсу?»
В его взгляде читалось, что он знает о ситуации в Берлине больше, чем я мог предполагать. Поэтому я согласился отправиться с ним.
Было почти девять утра, когда мы отъехали от дома на Манчестер Сквер.
«Вы еще не знакомы с Уильямом Говерсом, – сказал Джексон. – Перед тем как представить вас, мне следует рассказать Вам кое-что, чтобы избежать недоразумений. После окончания учебы он некоторое время был ассистентом и секретарем Уильяма Дженнера. Затем он открыл частную невропатологическую практику на Квин-Энн-стрит, после чего стал главным врачом отделения Национальной больницы». Джексон замолчал и искоса посмотрел на меня. «Долго занимаясь больными нервами, любой сойдет с ума, или станет циником, или сделается чудаком, – пробормотал он. – Ни при каких обстоятельствах не давайте себя запугать. Он агрессивен и едок как серная кислота. Кроме того, его мучает ишиаз. Это делает его еще язвительнее. В остальном же он едва ли более критичен к кому-либо из врачей, чем к самому себе».
В дом № 59 по Квин-Энн-стрит, на котором помещалась именная табличка Говерса, нас впустил его помощник. Мы ожидали в холле клиники. Джексон обратил мое внимание на электрический свет и домашний телефон, которым тогда мало кто располагал. «Он сам смастерил его, – прошептал Джексон. – Еще он собирает разные виды мхов, как прочие люди марки».
Он внезапно умолк, так как в дверях появился бледный человек с острым лицом, мягкими, длинными волосами и квадратной бородкой. Джексон смотрел с сарказмом и прохладцей, тогда как эти глаза были холодны как лед, губы имели покровительственный изгиб, говоривший о самоуверенности и практичности. Его хрупкое тело скрывал элегантный фрак.
«Полагаю, – проронил он, – Вы желаете сопровождать меня на консультацию с сэром Уильямом. Сэр Уильям должен решить, стоит ли передавать больного доктору Хорсли. Но решение об операции остается за Хорсли».
«Я ничуть не сомневаюсь в том, как отреагирует Хорсли», – сказал Джексон. Затем он взглянул на меня и добавил: «Я хотел бы познакомить Вас с нашим коллегой из Соединенных Штатов, доктором Хартманом. Мы знаем друг друга уже много лет. Особенно его увлекает нейрохирургия. Я был бы Вам благодарен, если бы Вы рассказали доктору Хартману о своих пациентах. Сегодня, к сожалению, я сам не смогу этого сделать».
Взгляд Говерса устремился в мою сторону. «Вы интересуетесь неврологией?» – спросил он с плохо скрываемым недоверием. Было несложно догадаться, что он не испытывает ни малейшего желания ехать на консультацию со мной.
Я чувствовал, что он нашел простое объяснение моему глубокому интересу к развитию хирургии, которое его не в полной мере удовлетворяло. Мое так или иначе несколько необычное и авантюрное увлечение предметом, с позиции холодного и сухого человека, каким был он, разумеется, виделось лишь продолжением моей неутолимой жажды путешествий. Я упомянул, что дружу с Шарко и Вейром Митчеллом. А также хорошо знаком с сэром Уильямом Дженнером.
Казалось, мое последнее заявление несколько смягчило его. «Вот оно что», – произнес он со степенным удивлением, и затем добавил: «В таком случае я ничего не имею против вашего присутствия на консилиуме».
Экипаж ожидал нас снаружи. За все время поездки Говерс не произнес ни слова и не удостоил меня также ни единым взглядом. Наконец мы остановились у старого, но аккуратного дома на незнакомой мне улице. Одновременно с нашим с противоположной стороны к дому подъехал экипаж, запряженный парой необыкновенно красивых лошадей. Тогда Говерсу впервые пришлось разжать его презрительно искривленные губы. «Мой пациент – капитан Гилби, – прозвучал его неприветливый голос, – влиятельный офицер и коммерсант. Это его дом. Поскольку Вы хорошо знакомы с сэром Уильямом Дженнером, нет нужды рассказывать Вам о нем. Это экипаж сэра Уильяма».
Дженнер вышел из экипажа, испытующим взглядом и несколько придирчиво оглядел меня, но, когда я назвал свое имя и место нашего с ним знакомства, вспомнил, кем я являюсь. Говерс молча наблюдал за нашим рукопожатием. Мы не стали тратить время на долгие приветствия, потому что в эту минуту до нас донесся наполненный болью крик. Он был настолько громок, что, наверное, был слышен за несколько домов. Он повторился еще несколько раз. «Пациент?» – спросил Дженнер.
Говерс кивнул и заметил, что морфий в данном случае, к сожалению, беспомощен. Потом своим семенящим шагом и прихрамывая Говерс направился к дверям. Ему открыл грузный, лысый человек. Он выглядел усталым и бледным от бессонной ночи. «Доктор Перси Кидд, друг и личный врач пациента», – огласил Говерс.
Беспокойно оглядываясь по сторонам, Кидд распахнул тяжелую, испещренную азиатскими орнаментами дверь, и мы оказались внутри большой комнаты. Когда мы вошли, замок на двери щелкнул.
«Благодарю вас, Сэр Уильям, – сказал он, обращаясь к Дженнеру, – что Вы пришли так скоро. Страдания капитана стали настолько невыносимыми, что, несмотря на его тяжелую парализацию, я спрятал все оружие, чтобы он, даже если вздумает, не смог бы покончить с жизнью. Вчера пришлось рассчитать служанку, потому что она не могла больше переносить криков. Даже при всем сочувствии, нервы соседей тоже на пределе. Приступ продолжается уже час. Капитан находится в сознании и постоянно требует объяснить ему, может ли в его случае вообще наступить улучшение. Если такой вероятности нет, он хотел бы быстрой смерти».
Обращаясь к Дженнеру, Говерс сказал: «Капитану Гилби, к которому мы сейчас направляемся, сорок два года. До 1884 года, т. е. еще три года назад, согласно собранным мной фактам, его здоровью можно было позавидовать. Затем он и его семья пережили тяжелый несчастный случай. Весной 1884 года супругу капитана переехала повозка, и позже от полученных ранений она скончалась. Самого Гилби спасло только то, что ему удалось сгруппироваться и приземлиться на спину. Уже тогда он почувствовал тупую боль в нижней части спины, которая беспокоила его две недели, а затем без всякого лечения исчезла. В июне 1884 года возникла новая боль под левой ключицей, усиливавшаяся во время движения и дорожной тряски. Медицинское обследование ничего не прояснило. Боль ненадолго исчезла, но осенью и зимой снова напомнила о себе. Весной 1885 года капитан отправился в Китай по некоторым деловым вопросам. Уже во время поездки по железной дороге в Геную и последовавшего морского путешествия боль значительно усилилась. По прибытии в Азию она сделалась такой острой, что пациент не отваживался вставать. По настоянию двух английских врачей капитан принимал огромные количества йодистого калия и наперстянки. Улучшения не наступило. Вместо этого участились обмороки, напоминающие эпилептические припадки. В октябре 1885 года пациент покинул Китай и вернулся в Англию. Тогда он уже почти не вставал с постели. По пути домой его состояние улучшилось настолько, что по приезде в Лондон он мог совершать короткие прогулки. По словам пациента, весной прошлого года он чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы совершить поездку в Константинополь. В результате, приехав в Лондон, он почувствовал, что болезнь вернулась и принесла с собой новые муки. По совету нескольких врачей, он отправился в Аахен на бальнеологический курорт. Уже после первых сеансов лечения серными ваннами боль стала настолько невыносимой, что потребовались инъекции морфия. Болезнь прогрессировала – он потерял контроль над собой и погрузился в отчаяние. Не нашедшие причину его болей врачи стали строить догадки о наличии душевного заболевания. В конце зимы, в феврале и марте этого года пациент впервые ощутил слабость в нижних конечностях, сначала – в левой ноге, затем – в правой. Врачи посоветовали отдых в южном климате. Пациент сделал попытку последовать этому совету, но был совершенно бессилен. Его ноги совсем скоро полностью парализовало. Затем наступила парализация всей нижней части туловища с предсказуемыми плачевными последствиями, что в большей степени ударило по пациенту. Парализация сопровождалась ставшими привычными болями, которые уже не снимал морфий. В этом состоянии четыре дня назад капитал Гилби вернулся в Лондон. По счастью, в этот раз рядом оказался доктор Кидд. В отличие от британских врачей и их зарубежных коллег, чьи рекомендации и диагнозы выдают недостаточную осведомленность в вопросах заболеваний нервной системы, доктор Кидд увидел признаки органического заболевания и обратился ко мне за советом».
