Поль де Крайф - Борьба за жизнь
- Но мы все равно считаем эту смерть нашей, - сказала Тэккер в ответ автору, когда последний пытался протестовать. С полным пренебрежением к очевидным научным фактам Тэккер добавила: - Если начать копаться и чистить свою статистику, то можно вычистить самого себя из каждого печального случая.
Прошло несколько месяцев. Тэккер отчаянно насаждала гигиену среди своих интернов, студентов и сестер. Рысьими глазами наблюдала она, как кипятятся инструменты. Молодым акушерам под страхом чуть ли не уголовного наказания запрещалось внутреннее исследование роженицы, если только какое-нибудь очень серьезное осложнение не потребует этого. И вот с помощью своей безопасной и верной системы «сидеть и ждать», не применяя никаких инструментов для извлечения ребенка, если он может самостоятельно родиться без вреда для матери, под строгим, но демократическим диктаторством Тэккер они обслужили тысячу восемьсот тридцать двух рожениц подряд, и ни одна из них не умерла от заражения.
Это был поистине блестящий результат! Одна на две с лишним тысячи против одной, умирающей от родовой инфекции, на каждые четыреста американских рожениц! Но вот, увы, и вторая мать после сравнительно легких родов ни с того ни с сего стала гореть в лихорадке. Одно время ей сделалось как будто лучше, и она, несмотря на строжайший запрет врачей, решила устроить себе внутреннее спринцевание. Вскоре она умерла. В данном случае тоже было установлено, что эта женщина носила в себе гонорейную инфекцию, которая под влиянием родов вызвала у нее общий перитонит.
Автор опять напомнил Беатрис Тэккер, что согласно международной классификации причин смерти эту смерть никак нельзя ставить в связь с акушерскими причинами. Тэккер свирепо сверкнула глазами.
- Это наша смерть. А может быть, мы сами сделали упущение? Я не могу поручиться, что интерн или сестра не внесли туда какую-нибудь другую инфекцию.
В настоящее время статистика Чикагского родильного центра выглядит вот как.
За три с половиной года ни одна из обслуженных Центром матерей не умерла от родильной горячки. Было, конечно, много случаев заражения и горячки, но от микробов, которые не могли убить. К моменту, когда пишутся эти строки, Центр обслужил девять тысяч триста семьдесят матерей подряд без единого случая смерти от родильной горячки.
А по всей Америке одна мать из четырехсот рожает детей только для того, чтобы погибнуть от заражения.
Глава шестая
ЧТО ЖЕ НАМ ДЕЛАТЬ?
А теперь пора успокоить трусливых людей вроде нашего северного промышленника, испугавшегося снижения смертности от пеллагры. Ведь это пока еще не больше, как новая победа науки. Предположим даже, что борьба Чикагского родильного центра за начало жизни касается только маленьких «лишних» человечков, плодящихся слишком легко и быстро. Предположим, что спасенные матери могут, пожалуй, снова заняться воспроизведением нежелательного потомства. И все-таки боязливые люди не должны по этому поводу тревожиться. Ведь примеров низкой родовой смертности не так уж много в Америке. Правда, у Приграничного акушерского пункта тоже превосходная статистика. Но она едва ли может испортить среднюю американскую цифру смертности; ведь эти акушерки спасают ежегодно всего какую-нибудь тысячу-другую безвестных жительниц холмов. Есть, конечно, у нас и прекрасные родильные дома, есть немало врачей, которые настолько хорошо принимают роды, что если бы их работу увидели «отрицатели жизни», у них бы мурашки забегали по спине. Но тем не менее наша трусливая публика может быть пока совершенно спокойна. Нет еще никаких угрожающих признаков того, что это сверхбезопасное акушерское искусство слишком быстро распространяется. Ведь нужно еще принять во внимание, что американские матери совершенно не в курсе того, какие родильные пункты, какие больницы и какие врачи для них опасны. Но вот что больше всего должно утешить и успокоить тех, кого повергает в трепет бурный прилив человеческой жизни: самое существование Чикагского родильного центра висит уже на волоске! Так что все эти соображения заставляют нас признать общую цифру смертности среди матерей пока еще достаточно высокой и удовлетворительной для тех, кто считает разумным, с социально-экономической точки зрения, задерживать рост жизни народных масс.
Между прочим, мы можем дать прекрасный совет тем, для кого это перепроизводство «низкопробной» человеческой жизни является источником беспокойства. Все больше и больше среди теперешних хозяев народа распространяется мнение, что избыток человеческой жизни - главное наше несчастье. Но в чем же дело? Ведь народные массы не являются хозяевами науки. Люди, владеющие жизнью народа, являются одновременно и владельцами науки, спасающей эту жизнь. Они могут по желанию пускать или не пускать ее в ход, словно кран, который открывают и закрывают. Что может быть проще, чем отказать науке в средствах, без которых она бессильна продолжать свою жизнеспасительную работу. Но только с одной маленькой предосторожностью: дабы сохранить социальный status quo, народные массы должны оставаться в полном неведении относительно этого убийственного государственного мероприятия. Однако, увы, это теперь уже не так легко сделать, поскольку народ начинает уже сомневаться в бухгалтерии наших экономистов, которые морочат его замысловатыми цифрами, стараясь доказать, что средства на борьбу за жизнь все труднее и труднее выкраивать из государственного бюджета.
Поговаривают уже в народе, что баланс живого человеческого бюджета важнее бухгалтерского баланса, выраженного в денежных единицах.
Для всех, кто дочитал до этого места повесть о борьбе за жизнь, конечно, ясно, что автор отнюдь не придерживается жизнеотрицающих убеждений. Но это обстоятельство опять-таки не должно никого пугать. Ведь едва ли несколько тысяч из сотен миллионов обездоленных людей смогут прочесть эту хронику о приключениях (и злоключениях) мужчин и женщин, борющихся за право на жизнь для всех.
Но к чему же тогда продолжать эту историю о борцах со смертью, таких, как де Ли, Тэккер и Бенерон? Ответ простой. Автор делает это потому, что его чутье, интуиция - назовите, как хотите, - подсказывает, что это отрицание жизни не может оставаться постоянным явлением. Это только симптом смертельной болезни нашего гибнущего экономического строя. Когда-нибудь срока указывать не будем - воцарится новый порядок. При этом порядке человеческая жизнь будет считаться величайшим благом в мире. Тогда люди пойдут шагать, распевая демократическую «Оду радости» поэта Шиллера под волнующие звуки «Девятой симфонии» Бетховена. Но автор не обольщается. Он знает, что теперешний частичный отказ в плодах науки - это только первый намек на массовую резню, которая, возможно, нам предстоит. Он надеется, что у него хватит сил и мужества устоять перед этим надвигающимся ужасом. Возможно, что предстоят еще худшие времена в борьбе народов за жизнь для всех, прежде чем наступит лучшее будущее.
Но при неизбежном в будущем крушении нашей старой цивилизации надо думать, что от нее уцелеет кое-что хорошее. И если борцы за жизнь, которые уже принимаются за построение нового, лучшего порядка, начнут свою работу с лучших образцов того, что сохранилось от старого, это даст им и пользу и бодрость духа. Повесть о злоключениях наших борцов за жизнь стоит рассказывать потому, что де Ли, Тэккер, Бенерон и все другие, о которых вы прочтете дальше, являются предтечами. Они пророки того будущего, которое может и должно настать.
IIТэккер и Бенерон, которые работают среди чикагских низов, знают, что подавляющее большинство матерей, у которых они принимают новую жизнь, отличается хорошим и крепким здоровьем, несмотря на то, что они простые, бедные люди. У Тэккер и Бенерона есть большое преимущество перед теми, кто презрительно относится к жизни масс; они бывают вместе с этими людьми в момент самого глубокого из человеческих переживаний. Они знают, что у этих женщин такая же любовь к жизни, такая же нежная радость при появлении ребенка, как у самых культурных и тонко воспитанных леди из высших кругов интеллигентских и финансовых. Интересно послушать Беатрис Тэккер, когда какая-нибудь высокая особа по ошибке начинает хвалить ее за прекрасные успехи Центра в деле ограничения деторождения.
- Что-о? Ограничение деторождения? - отвечает она с презрительным и негодующим видом. - Нет... уж простите! Мы никогда не мешаем детям являться на свет. Наоборот, мы принимаем детей!
Биология вполне на стороне Тэккер в ее пылком стремлении принимать новую жизнь у миллионов чикагских бедняков. Люди тонкой культуры, убежденные в своем биологическом превосходстве, высказывают иногда мысль: это неплохо, конечно, что Тэккер и Бенерон умеют так ловко принимать детей, но, к сожалению, они принимают их у людей не того класса. Слыша такие рассуждения, наши родовспомогатели приходят положительно в ярость. На чем, собственно говоря, основано это дикое псевдонаучное мнение, что именно в народе, где больше всего родится детей, их почему-то должно рождаться меньше всего?
