Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»
Основное возражение, которое мы бы хотели сделать д-ру Smirnoff, заключается, однако, не в этой ссылке на уже давно отзвучавшие психоаналитические исследования советских клиницистов. Мне представляется, что принципиально отказываясь от использования экспериментальных аргументов в защиту психосоматики и мотивируя это тем. что со стороны советских критиков психоанализа выдвигаются только «теоретические» доводы, д-р Smirnoff поступает нелогично и невольно выявляет слабость позиции, которую хочет защитить.
Допустим на минуту, что доводы, которые советская критика может выдвинуть против фрейдизма действительно носят только методологический и теоретический характер. Разве и в этом случае «спор... с советскими учеными» не должен был бы вестись защитниками психоанализа именно при помощи экспериментальных доводов (если таковые разумеется, существуют?). Разве в столкновении теории и правильно поставленного эксперимента последнее слово не остается именно за экспериментом? Разве великие натуралисты Возрождения не экспериментами сокрушали схоластические «теории» средневековья? И разве можно себе представить, чтобы кто-либо из этих натуралистов счел себя «не в праве» противопоставить свой эксперимент схоластической теории только потому, что его противники «теоретизируют»?! Но если это так, то почему же д-р Smirnoff считает, что использование советскими критиками психоанализа только «теории» «сразу же запрещает нам (т.е. д-ру Smirnoff и его единомышленникам. — Ф. Б.) использовать в нашем споре какой бы то ни было аргумент, основанный на нашем экспериментировании»? Понять логику такого вывода трудно.
Но самое главное, на что я хотел бы обратить внимание д-ра Smirnoff, заключается в следующем. Как уже было упомянуто, весь этот разговор об экспериментальном обосновании теории быт спровоцирован моим замечанием, что такого обоснования у важнейших теоретических положений психосоматической медицины не существует. Разве не кажется д-ру Smirnoff, что в ответ на такой резкий упрек он не только «вправе», но и логически обязан прежде всего показать, что мое мнение неправильно что экспериментальное обоснование основных идей психосоматики все же существует? Разве не думает он. что самоустраняясь от такого опровержения (ссылкой на «запрет» использовать в нашей полемике какие бы то ни было доводы от эксперимента), он невольно наводит на мысль о справедливости моего упрека, на мысль о том. что привести веские экспериментальные доводы в защиту принципиальных положений психосоматики очень трудно и что поэтому его ссылка на «запрет» (аргументировать от эксперимента) — это фактически лишь своеобразный выход из трудной ситуации в которой он в процессе спора оказался?
Перейдем теперь к ответу на критические замечания, содержащиеся во второй части статьи д-ра Smirnoff.
Прежде всего остановимся на отношении Freud к «структурным моделям».
Касаясь этого пункта, д-р Smirnoff применяет резкие выражения о нецелесообразности которых я уже упомянул. Он говорит: «обвинять Freud в том, что он построил фантастическую физиологическую систему на основании гипотетической психологической схемы, это значит просто напрасно внушать какой-то тихий бред»[115]. Далее д-р Смирнов высказывает убеждение, что я понимаю в буквальном смысле «модели», разработанные Freud, и поясняет, что такие психоаналитические категории, как «Я», «Оно» и «Сверх-Я», являются лишь элементами умственной структуры, не имеющими никакой физиологической базы или локализации.
Я хотел бы сразу сказать, что упоминаемые д-ром Smirnoff психоаналитические «модели» я никогда не рассматривал как относимые Freud к каким-то определенным мозговым формациям. Для такого упрощенного толкования высказывания Freud повода не дают. Когда же я говорю, что Freud «пытался... исходя из своих психологических представлений, строить картины и физиологических механизмов работы мозга... неизменно носившие совершенно фантастический, псевдонаучный характер»[116], то при этом я имею в виду не «намерения» Freud, как это почему-то полагает д-р Smirnoff, а во-первых, разработанную Freud однажды («Проект», 1895 г.) гипотезу о нервной основе психической деятельности и, во-вторых, ряд соображений о мозговой основе сознания и «бессознательного», изложенных им в работе «По ту сторону принципа удовольствия» и в некоторых других исследованиях. В качестве примера того, как своеобразны были экскурсы Freud в область учения о локализации мозговых функций, можно привести хотя бы его известный тезис, по которому система сознания должна располагаться в пространстве совершенно определенным образом: «на границе внешнего и внутреннего, будучи обращенной к внешнему миру и облегая другие психологические системы»[117]. Локализовав, таким образом, сознание в «облегающих» мозговых структурах, Freud придает далее особое значение, с одной стороны, факту изолированности мозга от внешней среды костным покровом и, с другой, — отсутствию плотного барьера между материальным субстратом сознания и внутренними мозговыми формациями. В этой различной степени морфологической «отгороженности» субстрата сознания от внешних и внутренних раздражений Freud видит физиологический механизм, который обусловливает преимущественную зависимость сознания от врожденных интрапсихических факторов. Вряд ли нужно подчеркивать упрощенность такого физиологического обоснования одной из ведущих идей психоанализа. То, что можно было бы обрисовать в лучшем случае как символ или аллегорию, обсуждается как физиологический фактор, обусловливающий возникновение определенного типа психологических отношений.
Даже при самом доброжелательном отношении к Freud оценить эти его физиологические экскурсы иначе, как не серьезные, нельзя.
Вопрос о связях между аффектом и клиническим синдромом:
Рассмотрение этой темы д-р Smirnoff сопровождает не столько возражениями, сколько указаниями на остающиеся здесь, действительно многие неясности. Характер возражения носит только его заключительное (по данному разделу) замечание: «Используя в объяснении (истерического синдрома.— Ф.Б.) столь сложные чувства, как выгода и интерес больного, он (Бассин) вводит... в точности тот же аспект рассмотрения, что и психоаналитики, не учитывая лить того... что эти выгоды... должны быть для больного неосознаваемыми, — ибо в противном случае речь шла бы не об истерии, а о симуляции»[118].
По этому поводу я хотел бы сказать следующее. Я не думаю, что анализ зависимости истерического синдрома от «сложных чувств» специфичен для психоанализа. Как это непосредственно видно хотя бы из одной цитаты, приводимой д-ром Smirnoff, И. П. Павлов также полностью признавал важную роль в патогенезе истерии «сложных чувств».
Специфическим для психоанализа является не подчеркивание важной роли эмоций, а определенное представление о закономерностях, на основе которых эти эмоции развязываются и реализуют клинический синдром, и о факторах, которые при этом вовлекаются. Спор идет не о том, существенна ли «выгода» для провокации истерического сдвига, а о том, как этот сдвиг развивается: на основе тенденций к «конверсии», к «символизации» и т. п. или же в результате патологической фиксации нейродинамической основы синдрома в функционально измененных по гипнотическому типу мозговых структурах истерика.
Что касается попутно затрагиваемого д-ром Smirnoff вопроса, обязательно ли «выгода» должна быть неосознаваемой для того, чтобы возник истерический (а не симулируемый) сдвиг, то решение его мне представляется более сложным, чем это допускает д-р Smirnoff. Жесткая формула д-ра Smrinoff (неосознаваемый «интерес» приводит к истерии, осознаваемый — к симуляции) последовательна, возможно, с психоаналитической точки зрения. Павловские же представления, подсказывают более гибкое понимание, отнюдь не исключающее возможности оформления исторических нарушений и при ясном осознании больным «выгоды», которую эти нарушения для него имеют.
