Филипп Бассин - Проблема «бессознательного»
Критерием истинности или, напротив, ложности теории может быть только соответствие или несоответствие этой теории фактам. В том, что я придерживаюсь именно такой точки зрения, д-р Smirnoff безусловно убедился бы, если бы от его внимания не ускользнули первые строки того же абзаца моей статьи, конец которого он так подробно излагает. Эти первые строки, не фигурирующие в материалах, переведенных на французский язык, таковы:
«Прежде всего я выражу свое полное согласие с проф. Musatti в том, что оценка научной концепции по признаку соответствия (или несоответствия) ее выводов объективной действительности — это, бесспорно, важнейший или, точнее говоря, единственный критерий истинности этой теории»[112]. Пусть д-р Smirnoff, как говорится по-русски, положа руку на сердце, сам скажет: считает ли он возможным поставить знак равенства между таким пониманием критерия истинности и той вульгарно-прагматической и дуалистической трактовкой, которую он мне приписывает? Я почти не сомневаюсь в его ответе.
Но, быть может, дальнейшие абзацы уводят нас от этого единственно правильного и по существу общепринятого в современной науке понимания, подменяют его тем прагматическим построением, которое приписывает мне д-р Smrinoff? Чтобы отвести и это подозрение, я должен напомнить, почему вообще в моем ответе проф. Musatti зашла речь об отношении теорий к социальному прогрессу. Проф. Musatii заявил, что я не в праве квалифицировать научные теории как «реакционные». Научная теория, говорит он, может быть истинной или ложной. Определяя же ее как реакционную или прогрессивную, мы отделяемся от строгой ее оценки. Смысл моего возражения такому пониманию заключается в следующем.
Истинность научной теории определяется, безусловно, только соответствием этой теории фактам. Но сам по себе этот признак еще не предрешает, какую роль выполняет теория как фактор исторического процесса. Теория может быть истинной и зовущей вперед, т. е. прогрессивной, а спустя какое-то время, оставшись истинной, она может потерять свое прогрессивное значение. Например, теория парового двигателя Ползунова—Уатта утратила свое прогрессивное значение после изобретения электромотора, но разве мы будет точны, если скажем, что после этого изобретения она стала «ложной»? И, напротив, разве цитируемые д-ром Smirnoff строки Маркса, касающиеся работы Мальтуса («...и однако, какой импульс дал этот пасквиль человечеству!») не являются иллюстрацией того, что в определенных условиях и ложная идея может сыграть прогрессивную роль?
Отсюда ясно, что именно я подразумеваю, говоря о «двух разных планах оценки научной теории». Я имею в виду, конечно, не «два различных способа суждения о правильности» этой теории, как неточно говорит д-р Smirnoff, а два качественно различных аспекта рассмотрения самой теории: во-первых, рассмотрение ее с точки зрения ее отношения к действительности, из которого вытекает истинность или ложность теории, и во-вторых, рассмотрение теории с точки зрения той роли (прогрессивной или реакционной), которую она играет на разных этапах культурного развития как фактор исторического процесса. Отказываться от любого из этих аспекта значит отвлекаться от различий, существующих между теорией как отражением действительности и теорией как организатором общественного сознания. А это было бы столь же недопустимым, как и отождествлять эти аспекты.
Второе критическое замечание д-р Smirnoff, изложенное в первой части его статьи, относится к проблеме методики исследования. Критикуя психосоматическое направление, я высказал мнение, что основные теоретические положения этой концепции не имеют достаточного экспериментального обоснования[113]. Откликаясь на это заявление, д-р Smrnoff возражает так.
Если эксперимент необходим для фундирования теории, то он в не меньшей степени необходим и для критики этой аеории. Между тем Ф. В. Бассин не располагагает такого рода критической экспериментальной аргументацией. Отсюда спор о психоанализе с Ф. В. Бассиным, как и вообще с советскими учеными, может основываться только на рассмотрении текстов и может привести только к критике методологического порядка.
Углубляя эту мысль, д-р Smirnoff высказывается далее следующим образом: приводимыми мною «теоретическими» возражениями против психоанализа пренебрегать нельзя, но поскольку приходится иметь дело только с ними, такая ситуация «запрещает (?! — Ф. Б.) нам использовать в споре какой бы то ни было аргумент, основанный на нашем экспериментировании»[114].
По этому поводу я хотел бы сделать следу&щие замечания.
Д-р Smirnoff прав, указывая, что я не располагаю собственными данными экспериментальной критики психоанализа. Он, однако, не прав, распространяя это представление на всех «советских ученых». Позиция д-ра Smirnoff может внушить мысль, что отрицательная оценка психоанализа, характерная, как известно, для советской клинической мысли, возникла в результате лишь созерцательного отношения советских клиницистов к работе, которая проводилась сторонниками учения Freud на Западе. Если бы это действительно было так, то законно могло бы возникнуть сомнение в обоснованности подобной негативной оценки: отрицание метода, с которым сам отрицающий никогда дела на практике не имел, всегда звучит не очень убедительно. Но так ли происходила на самом деле выработка отрицательного отношения к психоаналитической доктрине в Советском Союзе?
Для того чтобы создать правильную перспективу в этом вопросе, напомним, как складывались судьбы психоаналитического направления в нашей стране.
Учение Freud действительно ни в России, ни впоследствии в Советском Союзе успеха не имело. Здесь ему с самого начала были противопоставлены традиции экспериментально-клинического подхода к функциональным синдромам и идеи нервизма, разработанные еще на рубеже веков И. М. Сеченовым, И. П. Павловым, С. П. Боткиным, Е. А. Введенским и их учениками. Означает ли это, однако, что в России и в Советском Союзе вообще никогда не проводилась практическая работа по проверке положений, выдвигаемых фрейдизмом, что критика учения Freud, развитая русскими клиницистами, была критикой, проводимой лишь в методологическом плане, критикой со стороны тех, кто не имеет собственного опыта в практическом применении этого учения? Такое понимание свидетельствовало бы только о недостаточном знании истории русской медицины. Сторонники фрейдизма, настойчиво пытавшиеся внедрять это учение в клинику, существовали как в дореволюционной России (Осипов, Фельцман и др.), так и в значительно возросшем количестве в 20-х и 30-х годах в Советском Союзе. Идеи психоанализа использовались в клинической практике и пропагандировались в медицинской печати (с изданием специальной серии монографий) И. Ермаковым и его учениками, В. Коганом и рядом других клиницистов. В более позднем периоде попытки сочетать учение Freud с объективным подходом к проблеме, функциональных расстройств предпринимались на протяжении нескольких лет некоторыми из наиболее авторитетных деятелей советской психиатрии (Ю. Каннабих, В. Внуков и др.), а также рядом советских психотерапевтов (И. Залкинд, Д. Консторум и др.).
Вся эта работа сочувственного отклика в советских медицинских кругах, как было указано, не получила. Однако она привела к тому, что отрицательное отношение к психоанализу, упрочившееся в результате многолетних и подчас весьма острых споров в советской невропатологии и психиатрии, сложилось не как позиция «созерцателей», т. е. лиц, мало знакомых практически с тем, что отрицается, а как убеждение, возникшее после внимательного изучения идей Freud и выяснения всего, что обещает и что фактически дает их клиническое использование.
Я позволил себе этот экскурс в историю нашей науки, чтобы показать, насколько несправедливо утверждение д-ра Smirnoff, что споров по поводу собственно-клинической стороны психоанализа вести с советскими исследователями вообще нельзя. Если в настоящее время психоанализ в Советском Союзе практически действительно не применяется, то это отнюдь не означает, что представители советской медицинской мысли не располагают собственным достаточно веским клиническим опытом, который заставил их в свое время отвергнуть психоаналитическую концепцию. Если бы попытки клинической апробации психоанализа в Советском Союзе вообще никогда не производились, то позиция д-ра Smirnoff (не лишенная, скажем откровенно, оттенка высокомерия) была бы трудно оспоримой. Но, как мы видели, отрицать существование длительных проверок и обсуждения проблемы психоанализа, которые вели советские клиницисты, можно только игнорируя подлинный ход событий.
