Дина Хапаева - Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий
— продолжает все тот же пожелавший остаться неизвестным антрополог науки.
По мнению сторонников «прагматической парадигмы», интеллектуалы, такие как Режис Дебре, Люк Ферри, Бернар-Анри Леви, Мишель Вивьорка, не заслуживают серьезного к себе отношения. Главный недостаток медиатизированных интеллектуалов в глазах новаторов состоит в забвении как научных, так и интеллектуальных интересов ради успеха у массового зрителя и слушателя, успеха, которого приходится добиваться ценой профанации собственных идей. Низведение своего дискурса на уровень, доступный массам, оборачивается зависимостью от «общественного мнения», необходимостью ему потакать. Расплатой становится неспособность таких «медиатизированных» интеллектуалов создавать оригинальные работы. В результате их перестают считать коллегами собратья по дисциплине.
Но хотя новаторы всячески пытаются представить интеллектуалов как чужаков, не имеющих с социальными науками ничего общего, нам придется признать, что это не так. Среди ведущих французских интеллектуалов немало тех, кто профессионально причастен к гуманитарному знанию и являются либо социологами, как Бурдье, либо историками, как Нора. Критика интеллектуалов новаторами исходит из представления о конкретности и научности познания. Чем ближе к сердцу принимает говорящий сциентистский идеал знания, тем большее отвращение вызывают у него интеллектуалы — безответственные болтуны, берущиеся судить обо всем на свете, несмотря на свою полную некомпетентность. В отличие от интеллектуалов, претендующих на знание глобальной истины, равно применимой к различным сферам жизни, новаторы не хотят, по словам Лорана Тевено, «проводить время в ответах на последние вопросы современности». Горячий сторонник новаторов издатель Эрик Винь так определяет отличие новаторов от интеллектуалов предшествующего поколения:
«Вместо гигантских всеобъемлющих фресок, которые были славой издательств еще двадцать лет назад, теперь стремятся развивать аналитические исследования, которые работают на уровне точной аргументации и демонстрации и могут быть по достоинству оценены в первую очередь близкими коллегами…»[52]
По мнению новаторов, «работников социальных наук», и культура в целом, и социальные науки в частности могут только выиграть от отсутствия интеллектуалов. Так, Латур отрицает, что в любимой ими Америке когда-либо были интеллектуалы: там есть либо журналисты, либо think-tanks («мозговые тресты»), а социальные науки тем не менее процветают. Поскольку новаторы резко отрицательно оценивают влияние интеллектуалов на французские социальные науки, они, в отличие от многих французских исследователей, и не испытывают особой гордости за более высокое общественное признание, которым обладают интеллектуалы во Франции по сравнению с их американскими коллегами, — наоборот, это вызывает у новаторов раздражение и сожаление. «Высокий престиж интеллектуалов — это, безусловно, особенность Франции. Ни в США, ни в Англии, хотя эти страны являются бесспорными производителями научной продукции, нет такого преклонения населения перед интеллектуалами. И когда такие, как Режис Дебре, демонстрируют, что на них есть общественный спрос, что есть рынок, который требует таких интеллектуалов, как те, которые в настоящее время захватили радио, ТВ и печать, то это печально», — заключает Даниэль Андлер. А уже цитировавшийся ранее антрополог науки так отреагировал на вопрос об интеллектуалах:
«Я не переношу вопросы о французских интеллектуалах. За последний год опубликовано около пятнадцати книг об интеллектуалах. Они их изучают и ненавидят так же, как Режис Дебре. Я этим не интересуюсь, и вообще французы меня не очень интересуют. Мне хочется их спросить: „Вы хоть что-нибудь хоть раз описали в своей жизни? Вы хоть раз попытались сделать то, что Дьюи называл основой социальных наук и антропологии, а именно — описание, детальное и сложное описание многочисленных связей, которые возникают между явлениями? Без этого все — ерунда“».
И все-таки не все современные интеллектуалы в равной мере вызывают презрение новаторов. Среди интеллектуалов есть и такие, чувство дистанции по отношению к которым окрашено не пренебрежением, а сожалением.
«Мы не участвуем в дебатах о конце интеллектуалов… Я никогда не писал для „Le Débat“, „Le Monde“, и никогда этого не сделаю, а для интеллектуалов это первые вещи. Налицо парадокс — люди, которые занимают это пространство, говорят, что больше нет парадигм, хотя мы создали парадигму, но они нас не признают… Например, Латур был человеком, который сконструировал свою парадигму вне пространства интеллектуалов в классическом смысле»,
— свидетельствует Лоран Тевено.
Когда речь заходит о «Le Débat» или о «Esprit» — наиболее влиятельных интеллектуальных журналах Парижа, — невнимание этой среды начинает восприниматься новаторами как отсутствие признания. Тевено продолжает:
«В этом интеллектуально-медиатическом пространстве нас не воспринимают. И это не просто частный случай… Мы никогда не печатаемся в „Le Débat“ и о нас там не пишут, ни в „Esprit“, но то, что мы делаем, их достает. <…> Они смеются над Латуром, хотя все его знают. Что не обязательно — не обязательно смеяться, когда возникает новая парадигма».
Интеллектуалы «во второй степени»
Вселенная во второй степени отстраненности: отстраненности от прошлого, отстраненности от другого, отстраненности от самого себя.
Пьер Нора[53]Действительно, журналы «Le Débat», «Esprit», «Commentaire» образуют особый мир, особую среду. Несмотря на все очевидные отличия и многоплановые отношения, существующие между ними, их родство несомненно. Вот как Пьер Нора, создатель «Le Débat», характеризует то общее, что их объединяет:
«„Esprit“ и „Commentaire“ были главными союзниками, с которыми мы работали в постоянном соседстве, часто обмениваясь сотрудниками и точками зрения и предпринимая совместные начинания, будучи убежденными в том, что то, что нас разъединяет, является менее значимым, чем то, что нас объединяет, и то, что мы должны защищать: верность наследию, духовная принадлежность к единой вполне определенной семье идей — левого христианства для одних, либерализма для других»[54].
И хотя главные персонажи этой среды, такие как Пьер Нора, создатель «Мест памяти» и директор ряда исторических серий издательства «Галлимар», и Мишель Винок, автор ряда книг по истории интеллектуалов, издатель журнала «История» и директор коллекций издательства «Seuil», и Оливье Монжен, философ, историк интеллектуалов и редактор журнала «Esprit», всеми единодушно признаются «французскими интеллектуалами», и даже «интеллократами», они не в меньшей степени, чем новаторы, выступают против попыток отождествлять их с нынешними французскими интеллектуалами. Они тщательно избегают обычных для современных медиатизированых интеллектуалов форм контактов со средствами массовой информации, никогда не упуская случая подчеркнуть разделяющую их пропасть. Они стараются не употреблять слова «интеллектуал» применительно к самим себе, рассуждая об интеллектуалах только с позиции внешнего, постороннего, «не включенного», наблюдателя. В качестве самоназвания слово «интеллектуал» возможно для них, только если речь идет об интеллектуале нового типа, об интеллектуале будущего. Создается впечатление, что их собственная идентичность строится на противопоставлении интеллектуалам прошлого и настоящего, как «символический след и игра» значений старого слова, его новое качество, его «вторая степень». Наглядной иллюстрацией сказанного прозвучит определение, данное Мишелем Виноком:
«Во Франции интеллектуалами назывались люди, которые, приобретя известность благодаря своим работам в искусстве или ином виде творчества, использовали ее для того, чтобы привлечь внимание к значимым вопросам современности, прежде всего политическим, вступая в общественные дебаты, как это было во время дела Дрейфуса. Это коллективное движение выражалось в демонстрациях, публичных акциях, подписании обращений и петиций. Сейчас это несколько десятков человек, которые всегда присутствуют на радио и телевидении, имена которых звучат повсюду. Но легитимность их существования поставлена под вопрос, потому что, в отличие от интеллектуалов прошлого, таких как Сартр, Фуко и даже Бурдье, за которыми стояли большие сочинения, эти интеллектуалы известны исключительно благодаря их умению выступать перед телекамерой или на радио».
Как видно из этого определения, образ современного французского интеллектуала оказывается глубоко проблематизированным не только с точки зрения новаторов. Те, для кого трудно подобрать иное название, кроме «интеллектуал», отвергают всякую связь между собой и современными интеллектуалами, отрицая легитимность существования этих последних[55].
