Дина Хапаева - Герцоги республики в эпоху переводов: Гуманитарные науки и революция понятий
Однако такому «морально чистому» образу интеллектуала была суждена недолгая жизнь. Революция в России и рост коммунистических симпатий уничтожили иллюзии о моральной объективности интеллектуалов и превратили их в рупор политических партий. Очарованные идеями преобразования общества, одни стали певцами сталинизма, другие приветствовали нацизм. Соблазн радикальной политики в той или иной степени испытали интеллектуалы и других стран[59]. Те немногие, кто сохранил моральную и политическую свободу, превратились в одиночек, третируемых собратьями по цеху.
Осознание морального падения интеллектуалов было отложено до конца 70-х годов XX века. И после окончания Второй мировой войны, и после XX съезда КПСС авансцену общественной жизни Франции и Европы продолжали занимать политически ангажированные интеллектуалы — Жан-Поль Сартр, Альбер Камю, Симона де Бовуар, если назвать только несколько имен-символов. Их сменило то поколение интеллектуалов — Клод Леви-Стросс, Ролан Барт, Мишель Фуко, Пьер Бурдье, — которое сегодня считают последним.
В мае 2000 г. в Париже увидел свет юбилейный номер «Le Débat», приуроченный к двадцатой годовщине основания журнала. Номер открывала редакционная статья Пьера Нора, двадцать лет назад провозгласившего целью своего журнала возрождение интеллектуальной жизни Франции[60], озаглавленная «Прощание с интеллектуалами?». Дискуссия о месте интеллектуалов в современной жизни — точнее, о закате интеллектуалов, — которую многие восприняли скептически, стала важным событием в интеллектуальной жизни Парижа на рубеже веков, показав со всей отчетливостью, что интеллектуал перестал восприниматься французским обществом как идеальное воплощение «французского духа».
Почему в начале нового тысячелетия снова потребовалось понять, что такое интеллектуал, сохранился ли он и нужен ли он сегодня? Как случилось, что идентичность этого важнейшего персонажа французской истории и культуры истекшего столетия оказалась поставленной под вопрос? И не связан ли кризис идентичности интеллектуалов с современным кризисом социальных наук?
Прежде чем ответить на эти вопросы, напомним основные направления этой дискуссии и состав ее участников. В декабре 2000 г. в издательстве «Галлимар» была опубликована книга Режиса Дербе «I.F.» («Французский интеллектуал»), которая возобновила дебаты 80-х годов о месте и роли интеллектуала в обществе[61]. Вкратце аргументы Р. Дебре можно представить следующим образом. Великих интеллектуалов больше нет[62]. После смерти трех великих — Жан-Поля Сартра, Раймона Арона, Мишеля Фуко — не осталось никого, кроме эпигонов. В своей книге Дебре рисует коллективный портрет медиатических интеллектуалов, не сходящих с экранов телевизоров и передовиц газет. Их имена знают все, но, в отличие от великих интеллектуалов прошлого, на их счету нет ни выдающихся достижений, ни значительных теорий. Они абсолютно нелегитимны. Раньше интеллектуал был автором крупных работ (чаще всего философских), благодаря которым он приобретал авторитет и славу. Властитель дум, интеллектуал заставлял прислушиваться к своему голосу прежде всего потому, что люди смотрели на мир сквозь призму его идей. Те же, кто называют себя интеллектуалами и выступают в средствах массовой информации от их лица сегодня, приобрели известность исключительно благодаря своей фотогеничности и остроумию, но за ними не стоят ни самостоятельные теории, ни признание их выдающихся заслуг[63].
Книга Дебре спровоцировала ответ Ж. Жюльяра. По мнению Жюльяра, интеллектуалы во Франции переживают период обновления. До сих пор они никак не подходили под то определение свободного от партийных пристрастий и политически не ангажированного интеллектуала, каким оно сложилось во время дела Дрейфуса. Напротив, история первой половины XX в. заставила их встать под разные политические знамена. Попав под власть великих революционных иллюзий, став попутчиками коммунизма, они утратили независимость как морального суждения, так и мысли. Теперь, наконец, этот этап завершен, и интеллектуалы снова политически нейтральны, снова свободны. Как и век назад, они готовы выступать не от имени определенной политической партии, но во имя великих универсальных ценностей — справедливости, свободы, прав человека.
Позиции Пьера Нора и Мишеля Винока можно представить в виде еще одной точки зрения на судьбу французского интеллектуала. Оба автора указывают на утрату того особого места в обществе, которое занимал интеллектуал на протяжении последнего столетия. В своей статье «Зачем (до сих пор) нужны интеллектуалы?», опубликованной в посвященном дискуссии номере «Le Débat»[64], Мишель Винок выделяет три типа современных французских интеллектуалов, три парадигматические модели. Конечно, здесь мы встречаем уже хорошо знакомого нам медиатического интеллектуала, которого Винок называет «анонимным»: раз ничто не отличает достижения подобного персонажа от среднестатистического человека, то «все мы в равной мере являемся интеллектуалами». Другой тип интеллектуала — интеллектуал-интервенционалист. Эпигон интеллектуала-универсалиста, парадигматическим воплощением которого был Вольтер, а позже стал Великий Писатель, интервенционалист сегодня безуспешно пытается сыграть Сартра, Мальро, Камю… Он живет участием в публичных дебатах и старается высказывать свое мнение по любым вопросам современности, хотя его позиция не опирается на продуманную политическую или социальную программу и не исходит из оригинальной философской идеи. Его сочинения не делают его «властителем дум», играя скорее роль подчиненного, хотя и необходимого аксессуара его деятельности. Еще один тип — интеллектуал-специалист, изобретенный Фуко как антипод универсалиста. Он приобретает легитимность для участия в публичных дебатах не благодаря выдающимся философским или художественным произведениям, но именно в силу своей узкой профессиональной компетенции. Фуко приводил в пример Оппенгеймера, Винок называет несомненным продолжателем этой модели Бурдье[65]. Как видно из всего сказанного, если интеллектуал и может вообще рассчитывать на какую-либо социальную или культурную роль, то это отнюдь не роль учителя общества или морального арбитра — иллюзии Жюльяра не нашли отклика у других участников дискуссии.
Более того, по мнению и Винока и Нора, современное общество больше не нуждается в интеллектуале. Демократический строй предоставляет каждому возможность выступить в публичных дебатах и высказать свое мнение как благодаря множеству ассоциаций и неформальных объединений, так и благодаря развитию современных средств массовой информации. Следовательно, с одной стороны, отпала всякая необходимость в существовании интеллектуалов как привилегированной группы людей, говоривших от имени тех, кто не мог самостоятельно отстаивать свои интересы; с другой стороны, средства массовой информации стали орудием профанации дискурса интеллектуалов, заставляя их примеряться к потребностям и возможностям восприятия массовой аудиторией.
«Если интеллектуал — это тот, кто говорит от лица неспособных к самовыражению, защищая добро, красоту и справедливость, то чем больше людей услышат их слова, тем лучше. Казалось бы, появление средств массовой информации должно было создать уникальные условия для этого. Но в результате одни интеллектуалы стали отказываться от присутствия в средствах массовой информации, тогда как другие сделали это своей профессией. Проблема заключалась в том, что аудитория, с которой вынужден дискутировать интеллектуал, не всегда оказывается той, которой интеллектуал достоин»,
— считает П. Нора.
Медиатический интеллектуал, игрушка массового зрителя и средств массовой информации, лишенный собственного голоса и собственного лица, предстает как отрицание самой идеи интеллектуала.
Интеллектуалы (как в более узком французском смысле этого слова, так и в более расширительном и вместе в тем более международном его понимании)[66] по праву могут быть названы героями нашего времени. Анализ возникновения и развития этого социального слоя в других европейских странах обнаруживает четкие исторические параллели даже для столь уникального явления как французские интеллектуалы, указывая на его международный характер. При всех различиях этой группы в разных культурных контекстах, она играла сходную роль в обществе. Исчерпанность «великих нарративов» не могла не сказаться на судьбе интеллектуалов. Конец XX в. стал концом интеллектуалов как особой социальной группы и как особого способа вовлечения общества в публичное пространство.
Интеллектуальная жизнь без интеллектуалов
