Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Нет необходимости говорить, что первые поколения христиан так и не дождались Второго Пришествия. Но хотя церковь пыталась подавить апокалиптическое рвение, почти галлюциногенное руководство Иоанна продолжало подливать масла в огонь апокалиптических ожиданий на протяжении всей истории христианства. Особенно интригующими были персонажи Иоанна: кем на самом деле были великая вавилонская блудница, лжепророк, два свидетеля и семиглавый зверь? Хотя многие христиане интерпретировали Откровение как аллегорию или непостижимую тайну, некоторым было трудно подавить ощущение, что в тексте Иоанна, как и в апокалиптических пророчествах Иезекииля и Даниила, зашифрована особая информация о действительных событиях на историческом горизонте. Учитывая, что сложный символический язык Иоанна образует нечто вроде литературных пятен Роршаха, бесчисленным самозваным пророкам на протяжении веков удавалось найти апокалиптический смысл в текущих событиях, от коронации императора Фридриха II до войны в Заливе. Сама Книга Откровения, таким образом, может стать своеобразным метавирусом. Вовлекая читателей в апокалиптическое время текста, она вдохновляет их на то, чтобы раскрыть истинное значение эсхатологической драмы Иоанна через соотнесение ее с живой историей. Другими словами, Откровение оказывается шифром, который нужно разгадать.
Хотя многие расшифровщики Библии придерживались повествовательной образности библейского пророчества, другие рассматривали сам текст Писания как буквальный шифр. Как мы видели в первой главе, иудейские каббалисты выжимали из Торы дополнительные значения посредством таких техник, как темура — перестановка букв — или гематрия, которая использует числа, связанные с каждой буквой еврейского алфавита, чтобы предложить эзотерические соответствия между словами (например, числа древнееврейских слов; обозначающих змея и мессию, равняются 358). Часто эта расшифровка была направлена на мистические цели, но бесчисленные экзегеты расшифровывали также буквальные исторические предсказания, и продолжают делать это и сегодня. В бестселлере Майкла Дрознина «Библейский код», вышедшем в 1997 году, например, автор утверждает, что, если преобразовать Тору в своеобразный кроссворд, возникают всевозможные любопытные слова и соответствия: Кеннеди оказывается рядом с Далласом, Ньютон пересекается с гравитацией, а Гитлер вырисовывается всего в двадцати строках от нацизма. Хотя Дрознин не рискует назвать дату Апокалипсиса, он все же утверждает, что Тора — это «интерактивная база данных», предсказывающая будущее. Его метафора не столь уж неуместна: впечатляющие, хотя и в конечном счете бессодержательные временные соответствия, которые он обнаруживает, основаны на статистическом анализе, произведенном израильскими учеными с использованием мощных компьютеров, способных обрабатывать большие объемы чисел. Кажется, будто представление о компьютерной каббале, созданное Умберто Эко в «Маятнике Фуко», стало реальностью. В действительности истолкователи древнееврейских текстов могут загрузить программное обеспечение для гематрии из Интернета.
Как указал Эдвард Ротштейн в своей статье в New York Times, феноменальный всемирный успех пришел к книге Дрознина в эпоху, когда общество всерьез увлеклось идеей кода: «Научное и теоретическое, благочестие и безумие: повсюду в наших религиозных убеждениях и культурных предприятиях мы заняты распознаванием кодов»227. Ротштейн предполагает также, что мы попались на крючок кода отчасти потому, что больше не считаем человеческую природу и общество настолько пластичными, как когда-то надеялись. Инженеры-генетики составляют карту генома человека, и каждая неделя приносит новое сообщение, устанавливающее связь какого-нибудь физиологического заболевания или психологического бзика с ДНК, которая с самого начала своей общественной карьеры была фетишизирована в качестве «кода творения». Ученые, занимающиеся теорией познания и колдующие над искусственным разумом, утверждают, что они расшифровывают универсальный язык мысли. В то же время мы передаем все больше и больше наших решений закодированным системам кибернетического управления, обработки информации и статистического анализа. Хотя современные философы долгое время провозглашали неоднозначность и случайность мира, сегодня иногда кажется, что все уже было записано или, по крайней мере, запрограммировано заранее.
Всеобщее увлечение «Библейским кодом» маскирует старую мечту об универсальной книге: Тора, которая создает мир, книга Природы, в которой отражается божественный Логос, или великая книга, увиденная Данте в эмпиреях Рая: «Я видел — в этой глуби сокровенной любовь как в книгу некую сплела то, что разлистано по всей вселенной»228. Пытаясь сделать эту мечту реальностью, средневековые теологи-схоласты создавали грандиозные суммы, теологические тексты, стремящиеся доказать фундаментальное единство всех вещей, организуя их в рамках философии в соответствии с великой цепью бытия. К эпохе Просвещения, когда ученые взяли на себя труд по расшифровке мира, сумма превратилась в светскую энциклопедию, которая организовывала человеческое знание в соответствии с рациональными категориями, алфавитными списками и указателями. В век Интернета, когда информация движется слишком быстро для кодекса и когда даже «Британская энциклопедия» обрела онлайновую форму, универсальная книга Данте вернулась в фантастическом и идеализированном образе гипертекста — бесконечной сети, связывающей документы, образы, фрагменты знания и новости в постоянно изменяющуюся многомерную библиотеку, которая божественным образом собирает воедино развивающийся космос. Интернет оказался заражен этой мечтой, которая с теологической точки зрения стремится отразить божественный разум. Как сказал Поль Вирилио онлайновому журналу CTHEORY, «исследование киберпростран-ства — это поиск Бога… и связано с идеей Бога, который есть все, видит все и слышит все»229.
Возможно, маниакальный энтузиазм в отношении информации, производства, упаковки, передачи и потребления отдельных фрагментов закодированного мира отчасти мотивируется неосознанным желанием всеобщего откровения, светоносного апокалипсиса знания. В конце концов, слово «апокалипсис» означает просто «раскрытие» или «разоблачение». Апокалипсис как литературный жанр представляет собой своеобразный свободный визионерский информационный акт, в котором Бог дарует секте возможность на мгновение заглянуть в его мультимедиа, буквально в вечную книгу мира. Все апокалиптические писания пронизаны желанием прозрачности и полноты знания, устремлением к тому времени, когда все будет раскрыто, когда появится более истинная Тора, когда свет достигнет вещей, скрытых во тьме. Слова Иисуса в Евангелии от Матфея (10:26) напоминают проповедь общества открытого надзора, обещая, что в последние дни не будет «ничего сокровенного, что не открылось бы, и тайного, что не было бы узнано». Однако из всех пророческих указаний на век информации самым красноречивым остается пророчество Даниила (12:4), по крайней мере в весьма популярном переводе Библии короля Якова. Провозгласив будущее воскресение мертвых, когда «разумные будут сиять, как светила на тверди», мессия приказывает изгнанному пророку запечатать эту книгу до последних времен, когда «многие прочитают ее, и умножится ведение».
Эта картина большинству из нас знакома. Сегодня все мы тонем в избытке информации, и чем быстрее мы движемся в метапространстве или киберпространстве, тем более неистовым становится поток. В этом смысле перегрузка, вызванная высокими скоростями информации, сама по себе порождает слухи о суррогатном апокалипсисе, хотя и не совсем в том виде, в каком его представлял себе Даниил. По мере того как мы запутываемся в гудящих сетях информационного обмена, мы предаемся связи времен, сжиманию пространства, психической интенсификации всего головокружительного и безрассудного напора Прогресса с его скрытыми эсхатологическими импульсами, обнажающимися в тот самый момент, когда они становятся наиболее дерзновенными. Мы даже больше не способны поспевать за современным чувством истории, потому что ее дикие темпы все-таки в слишком большой степени были продуктом книг и материальной памяти — и то и другое сейчас сгущается в обнаженное, соотнесенное с самим собой «теперь» все забывающей электронной вселенной.
В одном из своих апокалиптических теоретических трактатов Жан Бодрийяр назвал этот опосредованный экстаз «экстазом коммуникации». Он утверждает, что «резкий и неумолимый свет информации и коммуникации» сегодня овладел всеми сферами существования, порождая вездесущую систему медиапотоков, которая колонизировала внутреннее пространство «я». Страсть, интимность и психологическая глубина испаряются, и мы остаемся перед «чистым экраном, центром переключения всех сетей влияния». Не являясь более субъектами своего собственного опыта, мы предаемся холодному и шизофреническому очарованию информационных излишеств, которые он уподобляет «микроскопической порнографии вселенной». Хотя можно предположить, что месье Бодрийяр вполне мог бы и закрыть свое платное кабельное телевидение, его суровое пророчество, несомненно, вызвало резонанс. Многие из нас действительно заключили свою нервную систему в вибрирующую искусственную матрицу сотовых телефонов, пейджеров, систем голосовой почты, сетевых переносных компьютеров и вездесущих экранов, которые наблюдают за нами в такой же степени, в какой мы наблюдаем за ними. Когда мы пытаемся управлять этой атакой звуковых байтов, электронной почты, временных разъединений и свалок данных, мы утрачиваем медленные ритмы и тревожащую тишину внутреннего мира. Мы теряем способность говорить и действовать изнутри, и коммуникация сводится к реактивной, почти технической операции. Итак, мы тонем, полагая, что поймали волну.
