Эрик Дэвис - Техногнозис: миф, магия и мистицизм в информационную эпоху
Неудержимо расширяя эти циклы обратной связи, Интернет, несомненно, разбил сосуды. Взращенна'я когда-то Всемирной паутиной Сеть стала самым завораживающим медиумом нашего времени, и теперь, кажется, ей суждено доставить немало хлопот печатному прессу Гутенберга в качестве главного технокультурного мутагена. Те, кому повезло общаться онлайн, могут, как ни в одну другую эпоху в истории, резонировать с родственными умами но всей планете, разрабатывать богатые жилы неожиданной информации и образов и реагировать на изматывающий хаос жизни конструктивной коммуникацией и изобилием точек зрения. Как сформулировал это Майк Гудвин из EFF, Интернет — «первый медиум, комбинирующий всю мощь охвата широкой аудитории, которую вы видите в радио, телевидении и газетах, с интимностью и разнонаправленным потоком информации, которые вы видите в телефонных разговорах. Он одновременно интимен и могуществен»221.
Это соединение мощи и интимности объясняет многое в утопическом энтузиазме, которым Интернет был встречен в первой половине 1990-х годов. Не имея необходимости жертвовать уровнем интимности, который ценен для нас как для индивидов, Интернет дал нам возможность соединиться с гораздо более обширным миром, занять, по крайней мере потенциально, место ненасильственной коммуникативной силы. Как популярность личной домашней странички, так и риторика виртуального сообщества выражали желание преодолеть отчуждение современной жизни посредством подключения некоторой части «я» в сетевую технологию. Символически, если не фактически, Интернет обеспечил, таким образом, фрагментарный и гибкий компромисс для постмодернистского «я», дающий ему возможность снова встать на ноги. Миллионы людей были привлечены возможностью свободного (и бесплатного) обмена в Сети идеями, знаниями, опытом и творческим трудом. Даже если пользователи были вынуждены очищать зерно от множества плевел, эта экономика дара существовала за пределами рынка. Виртуальная торговля знанием, навыками и опытом не только добавила новизны и случайности в онлайновую жизнь; она также породила своего рода публичное пространство, заблокировавшее на время мощные пути ком-модификации и маркетинга, залезших почти в каждый карман современной жизни повсюду, где была хоть малая возможность наживы. Даже первые интернет-предприниматели — провайдеры, производители аппаратного оборудования, издатели, консультанты — делали деньги вокруг Интернета или за его пределами, а не на нем самом.
Датский медиаактивист Герт Ловинк называет первые годы массовой популярности Сети Эпохой Мечты — «кратким периодом коллективных мечтаний, страстных дебатов, собраний и возможности быстрых денег». К сожалению, такие периоды непродолжительны, они уступают напору более прозаических исторических сил и особенно мощному подводному течению денег и власти. Эту печальную историю в разных вариантах повторили все коммуникационные утопии — от телеграфа и радио до телевидения. Творческие возможности и новые социальные формы отсеиваются и становятся обыденностью; технологии больше комплектуются для потребителей, чем взламываются; коммерческие интересы и государство колонизируют новое коммуникационное пространство как «естественное» расширение их владений.
Воспроизведет ли Интернет эту предположительно упрощенную схему или же нет — увидим. После появления печатной книги возникло немного технологий, которые обладали лучшим потенциалом для создания подлинно творческой и демократической среды для дискуссии, расширения знания, альтернативных воззрений, новых промежуточных звеньев общества и новых точек соприкосновения с оффлайновым миром. Я опасаюсь, что если Сетью завладеют микробестии власти XXI века, то попыткам граждан мира создать жизнеспособную и гуманную технологическую культуру и сохранить доступ к системе управления космического корабля под названием «Земля» будет нанесен значительный ущерб. Многие заявляют, что мы должны теперь максимально эффективно интегрировать Сеть в мировую экономику, сделать ее максимально безопасной для использования кредитных карт, проложить путь для мегателевидения и приватизировать как сети, так и наши онлайновые сделки и наши индивидуальности. Возможно, такое направление развития неизбежно и даже необходимо, но мне кажется, что мы должны продолжать мечтать, и делать это настолько публично, насколько возможно. Мы не можем претендовать на то, чтобы воскресить ловинковскую Эпоху Мечты, период наивной новорожденной радости, который уже позади. Но вероятно, мы можем сделать из киберпространства урбанистический ремикс изначальной Эпохи Мечты: виртуальную экологию разума, электронную агору, коллективную метакарту, скорее дополняющую, нежели заменяющую реальность.
Сеть в конечном счете все еще находится в состоянии становления, и в этом ее сила. Бесконечные несовершенства Сети, ее протекающие трубы и обнаженные провода не столько препятствуют реализации утопических отношений, сколько способствуют сохранению ее безумных, алхимических и новаторских в социальном плане возможностей. Разрывы и прорывы, порождаемые бесконечными мутациями технологии, как можно надеяться, помешают предсказуемому императиву потребительской культуры преобразовать киберпространство в торговый центр. Бесконечная вереница вирусов и несовместимых протоколов может создать достаточно помех на линии, чтобы не дать загипнотизировать нас любым возникающим суррогатам страны чудес, и напомнить нам, что утопия — не по ту сторону волшебного зеркала, а в виртуальных образах, заключенных в наших потенциальных и все более коллективных «я».
…И умножится ведение
Сегодня ангелы повсюду. По всей Америке простые люди сообщают о спасительных вмешательствах Небес и глубоких духовных встречах с загадочными созданиями света. Возникла настоящая индустрия ангелов — значки с серафимами, пособия «Помоги себе сам», обильно иллюстрированные ежедневники в манере прерафаэлитов, карточки и календари, а также популярный сериал на CBS «Прикосновение ангела». Хотя ангел остается могущественной и сверхъестественной фигурой, многие из современных нам экземпляров — не более чем круглолицые нахалы и страдающие анорексией сильфиды в стиле нью-эйдж. Напрасно мы будем искать сияющих гигантов Блейка, возвышенных интеллигенции Псевдо-Дионисия или ослепительных форм шиитских суфиев. Хотя мистики и церемониальные маги описывают встречу со своим ангелом-хранителем как всерьез леденящий душу опыт, те контактеры, о которых мы слышим в «Шоу
Опры Уинфри» или в «Новостях недели», слишком часто, кажется, довольны тем, что убедились, что эти воздушные мешки существуют.
Однако было бы. ошибкой воображения относить возвращение престолов и властей на счет экономического затягивания библейского пояса или зависти христиан к аудитории, которую собирают телеканалы. Готовится что-то иное. По-гречески ангелос означает «посланник», и ангелы традиционно рассматривались как светоносные агенты Логоса, представители порядка, коммуникации и знания. Ангелы, проявляя свойственную Гермесу готовность прийти на помощь, являются посредниками между недостижимым, но всеведущим божеством и земными сферами, где люди с трудом пробираются во тьме. Именно по этой причине столь многие маги и представители каббалы зажигали в полночь свои лампады, пытаясь вступить в контакт с этими светоносными бюрократами. Подобно Джону Ди, они искали «общества и сообщений от Ангелов Божиих». Поэтому, возможно, не случайно, что эти посредники вернулись в наши датапо-калиптические дни, поскольку они образуют сияющие иконы единственной веры, которую сохраняют сегодня многие люди: веры в то, что информация и коммуникация каким-то образом спасут нас.
В действительности Лэнгдон Уиннер и сам не подозревал, насколько он прав, когда описывал «почти религиозное убеждение» сегодняшнего общества в эффективности и благе информационных машин. Народные и даже утопические надежды, вложенные в информационную технологию, и в особенности в Интернет, имеют своим источником глубокую веру в силу и ценность человеческой коммуникации, ее способность преодолевать границы, волновать умы, вдохновлять интеллект, а также одновременно расширять и укреплять границы «я» и сообщества. Конечно, коммуникация — чрезвычайно сложное и запутанное дело, полное обмана и помех, и наша современная идеология эффективного и продуктивного обмена информацией зачастую игнорирует эту богатую и волнующую неоднозначность. Но даже если коммуникация стала в значительной степени односторонним фетишем, наша страсть к ней становится более глубокой.
Американский прагматист Джон Дьюи выразил эту страсть, когда написал, что «из всех видов деятельности удивительнейший — это коммуникация. То, что результатом коммуникации должно быть соучастие, — чудо, перед которым бледнеет пресуществление»222. На первый взгляд Дьюи выражает явно светское чувство, присущее американцам, ставя коммуникацию в один ряд с библиотеками, ратушами и свободой прессы, которые способствуют построению демократического идеала публичного пространства голосов, которое позволяет сообществам установить связь друг с другом, а индивидам — представлять самих себя. Но хотя эта концепция коммуникации остается светской идеологией, неотъемлемой частью нашего плюралистического мира крикливой демократии и гипермедиа, ее чудесная способность устанавливать связь между умами наделяет ее духовной силой. Коммуникация продолжает привлекать нас отчасти потому, что она несет в себе семена общности: преодоления одиночества и отчуждения, вовлечения нас в коллективные тела, основанные на сочувствии, разуме и взаимоуважении. Выражаясь символически, это обещание коммуникации во многом черпает свою энергию из той самой религиозной традиции, с которой защитники свободы слова и другие либеральные сторонники коммуникации сегодня так часто оказываются по разные стороны линии фронта, — из христианства.