Китайцы. Моя страна и мой народ - Юйтан Линь

А вот еще одна картина, в которой художник воплотил атмосферу роскоши в доме богача. Западный художник, которому надоело фотографировать действительность, тоже попытался бы обратиться к намеку. И он, возможно, нарисовал бы кучу саксофонов, которые чудесным образом просвечивают сквозь бокал с шампанским, стоящий на женской груди, а из-за спины у нее на три четверти выглядывает колесо автомобиля, движущегося на фоне труб лайнера «Кьюнард», и т.д., и т.п. Однако китайский художник-импрессионист нарисовал на заднем плане картины особняк с полуоткрытыми воротами. Выглядывающая из-за ворот служанка высыпает из полной корзинки тщательно выписанные остатки изысканных яств: утиные лапки, скорлупу личжи, грецких орехов, фундука. На картине нет роскошного пира, о котором можно судить лишь по выбрасываемому мусору. Такова поэтика этой картины. Итак, концепция — это все, и от нее зависит поэтика произведения. Художник стыдится прямого изображения и обращается к намеку. Девиз китайских художников таков: «Оставить что-нибудь для воображения!».

Однако если бы китайские художники удовлетворялись только акцентированием своей концепции, имеющей отношение скорее к мысли, чем к сердцу, то китайская живопись зашла бы в тупик. Потому что в один прекрасный день искусство, призванное обнажать чувства и ощущения, опустилось бы до математических забав или логических загадок. Какой бы гениальной ни была концепция, какой бы прекрасной ни была техника, если все это вместе не создает атмосферы, созвучной нашим чувствам, картина не станет великим произведением искусства. Тому примерами — все великие полотна, как китайские, так и европейские. Отсюда ясно, что настроение — это всё. Две птицы, отдыхающие на маленькой лодочке, просто намекают на то, что рядом нет лодочника, и это, в свою очередь, создает у нас настроение одиночества и ощущение запустения. В противном случае эта картина не имела бы никакого смысла. Почему эта лодка не плывет вниз по течению? Потому что она покачивается посреди реки без присмотра, и от этого у нас возникает чувство тревоги, это влияет на наше настроение, и картина оживает, обретает глубокий смысл. Винная лавочка укрыта в зарослях бамбука у моста. Если бы мы не могли представить себе посетителей винной лавочки, где медленно течет время и жизнь спокойна, где люди могут потратить целый вечер, толкуя о ревматизме рыбаков, или посудачить по поводу любовного романа императрицы, когда та была еще девицей, велика была бы тогда цена такой картине? Поэтому как в живописи, так и в поэзии главное — вызвать эмоции. Это вновь заставляет нас вспомнить об «атмосфере», или «энергии ритма», которая является наивысшим идеалом китайской живописи за последние 1400 лет, с тех пор как Се Хэ впервые заявил об этом, а другие художники дополнили его и не раз спорили на эту тему.

Мы должны помнить, что китайские художники не гнались за скрупулезной точностью в деталях. Су Дунпо говорил: «Если кто-то критикует картину за правдоподобие, его понимание подобно пониманию ребенка». А что нам может предложить художник, кроме правдоподобия? В чем конечная цель живописи? Ответ состоит в том, что художник должен передать нам дух изображаемого, вызвать у нас сопереживание. Вот в чем наивысшая цель и наивысший идеал китайского искусства. Вспомним, что художники периодически поднимаются высоко в горы, чтобы обновить впечатления и, вдыхая горный воздух, очистить грудь от накопившейся в ней пыли городских забот и страстей. Они поднимаются на вершины, чтобы добиться морального и духовного подъема, они борются с ветром, мокнут под дождем, чтобы услышать рев морских волн. Они целыми днями сидят среди нагромождений скал и кустарников, укрывшись в бамбуковых зарослях, чтобы впитать дух и живую силу природы. После такого общения с природой художник должен передать нам то, что приобрел; передать чувства, теснящиеся у него в душе; восстановить для нас картину, «дополненную настроением и изменчивыми чувствами, прекрасными, как сама жизнь». Он, возможно, подобно Ми Южэню, напишет для нас пейзаж с приютившимися у скал облаками и туманом, который окутал горы и деревья вокруг, скрыв все незначительные детали во влажных испарениях. Или, подобно Ни Юньлиню, нарисует осеннее увядание природы, где все покрыто белым и лишь несколько сухих листиков на ветках говорят нам об одиночестве и пронизывающем холоде. При такой силе воздействия самой атмосферы и общего ритма картины все детали будут забыты, и останется только главное — настроение. Это и есть «энергия ритма» — высший идеал китайского искусства. Так поэзия и живопись встречаются вновь.

Такова информация, которую доносит китайское искусство. Оно учит нас всеобщей любви к природе, а ведь китайская живопись особенно сильна именно в пейзаже. Лучшие западные пейзажи, такие как работы Коро, доносят до нас такую же атмосферу и вызывают такие же эмоции.

К сожалению, китайцы отстали в портретной живописи. Человеческое тело рассматривается ими как украшение природных предметов. Если в принципе красота женского тела в Китае признается, то в живописи мы этого преклонения не находим. Женщины на картинах Гу Кайчжи и Цю Шичжоу изображены намеком, но не на красоту их тел, а на порывы ветра и буйство волн. Преклонение перед красотой тела (особенно женского) есть исключительная особенность европейского искусства. Самое большое различие между китайским и европейским искусством состоит в различных источниках вдохновения. Вдохновение у людей Востока исходит из самой природы, а у европейцев оно исходит из красоты женского тела. Ничто так не шокирует китайца, как то, что картина, на которой изображена женская фигура, называется «Созерцание», а картина с изображением купания обнаженной девушки называется «Сентябрьское утро». Вплоть до сегодняшнего дня многие китайцы все еще отвергают такой факт европейской культуры, как поиск живой модели, которую раздевают догола и предлагают ей каждый день позировать по нескольку часов на глазах у людей. Так западные художники постигают азы живописи. Конечно, есть немало европейцев, желающих повесить над камином лишь «Портрет матери» американского художника Дж. Уислера (1834—1903). Они не смеют любоваться женским телом на картине «Созерцание». Ныне в Англии и Америке нередко хозяева, принимая гостей, оправдываются тем, что картины французских мастеров уже, дескать, были здесь, когда они арендовали эту квартиру. Некоторые говорят, что не знают, что делать с таким рождественским подарком, как фарфоровая статуэтка Венеры. В разговорах они всегда избегают этой темы, для них все это — «искусство», а авторы — «сумасшедшие художники». Получается, однако, что западный художник не способен увидеть ничего другого, кроме обнаженного или почти обнаженного женского тела. Тогда как китайский художник символом весны изображает куропатку в весеннем оперенье, для западного художника символ весны — танцующая нимфа, которую преследует толпа фавнов. Китайский художник восхищается прекрасными линиями крыльев цикады и хитроумно устроенными лапками сверчка, кузнечика и лягушки, а китайский ученый-литератор может каждый день созерцать такие картины у него на стене. Европейским же художникам для эстетического наслаждения нужно нечто не меньшее, чем «Читательница» и «Магдалина» французского художника Ж.-Ж. Эннера (1829—1905).

Открытие человеческого тела как фактора искусства — одно из самых сильных влияний европейской культуры на китайскую, поскольку оно изменило источник художественного вдохновения и мировоззрение людей. В конечном итоге следует говорить, что это влияние античной Греции. В эпоху Возрождения возобновилось преклонение перед телом человека, открыто признали, что жизнь прекрасна. Большая часть китайской традиции, хотя и не подверглась влиянию античной Греции, тем не менее в достаточной мере исполнена гуманизма. Однако никто никогда в Китае открыто не провозглашал, что тело человека прекрасно, это было немыслимо. Но, однажды, открыв глаза и увидев красоту человеческого тела, мы уже не можем ее забыть. Открытие человеческого тела и преклонение перед красотой женщины оказали столь значительное влияние еще и потому, что они связаны с сексом — одним из самых сильных человеческих инстинктов. В этом смысле можно сказать, что на смену искусству бога солнца Аполлона в Китае пришло искусство бога вина Диониса. Традиционное китайское искусство уже не преподается в большинстве обычных школ и даже в большинстве школ искусств. Там тоже научились рисовать женское тело с натурщиц или с античных статуй. Бесполезно проповедовать платонический эстетизм по отношению к обнаженному телу, потому что лишь изнеженные декаденты способны взирать на красоту с бесстрастным восхищением профессионала, и лишь они снизойдут до оправданий в этом. Преклонение перед человеческим телом исполнено чувственности и, конечно, должно быть таким. Настоящие европейские художники вовсе не отрицают этого. Наоборот, они открыто провозглашают данный факт. Подобные обвинения нельзя предъявить китайскому искусству. Однако хотим мы того или нет, эта тенденция налицо, и, похоже, ее не сдержать.