Петр Багров - От слов к телу

Вся жизнь — экран ломающейся фильмы,
Сплетенье линий в ласковом кино.
В глаза ползет нежданно и насильно
И ловит сердце стиснутым силком…

На все смотреть и видеть вялым взглядом
Муть мелодрам и дерзкий детектив,
Все объяснит обгрызанная фраза,
И снова пленка пустится в прилив!

Но, шею вытянув, своим страдая горем,
Мы гоним горе призрачных кривляк,
Не нужно нервам скрюченным покоя,
С Конрадом Вейдтом — Линдер в краковяк!

А впереди гогочет папиросник,
Безумно радуясь удару по спине,
И часть ползет, как заспанный извозчик,
Как жизнь моя в печальном полусне…[699]

В заду звенит кустарник стрел,
Подскакивает Фатти. Выстрел!
В руках по браунингу. Залп быстрый,
Скандал восторженно пестрел.

Верхом нахально в бар вступил
Пикрат, вдыхая джин и пепел.
В ведро влил Фатти виски.
Пил Конь и замедлив темп one-step’ил.

Взвился цилиндр. Под потолком
Плясал под выстрелами щелком.
Ковбои! Вторгся исполком,
Бутылки прыгали по полкам.

Толстяк льет губкою бульон
В тарелки и обратно в супник,
Все в бешенстве. Но он влюблен,
Своей учительши заступник[700].

            Плакаты в окнах в стиле неизменном:
«Большая драма!» — «В вихре преступлений!»
Порочных губ и глаз густые тени
Как раз по вкусу джентльменам…
А на экране — сыщики и воры:
И жадны разгоревшиеся взоры.

Конечно, центр — сундук миллионера
И после трюки бешеной погони:
Летят моторы, поезда и кони
Во имя прав священных сэра…
Приправы ради кое-где умело
Сквозь газ показано нагое тело.

Чтоб отдохнуть от мыслей и работы,
И мы пришли послушать куплетистов,
Оркестр из двух тромбонов и флейтистов
Дудит одни и те же ноты…
Как легкий дым в душе сознанье тает
И радости от зла не отличает[701].

Чтоб мужики сызмальства
Забыли про вино,
Пришел приказ начальства
Устраивать кино.
Избушка, как коробка,
И вдоль стены — экран.
Перед экраном робко
Сидит мужик Демьян.
А на экране четко
Проходят чередой —
Шикарная кокотка
И купчик молодой.
Бежал за ней молодчик,
Не чувствуя удил,
Но сахарозаводчик
Его опередил.
В отдельном кабинете
Нашли они приют.
Забывши все на свете,
Целуются и пьют.
Но тут переодетый
Ворвался к ним купец:
«Так вот, подлюка, где ты,
Пришел тебе конец!
Убью из револьвера
И волю дам ножу.
Тебя и кавалера
На месте уложу!»
Стрелял, как пушка Круппа,
Нанес полсотни ран, —
И два холодных трупа
Упали на диван.
Купец потряс бородкой,
Потом графинчик — хвать,
И тут же начал водкой
Убийство запивать…
Демьянушку-беднягу
Взяла тоска, и он
В харчевню задал тягу
И сел за самогон[702].

Тит Пестов идет к «Иллюзиону»;
Тит Пестов читает у ворот:
«Монопольно!! Дивно!! Для сезону
Боевая хроника идет!!»
Мрачный тип, с пером павлиньим в шапке,
Отворяет, коченея, дверь,
И Пестов у кассы зрит на папке,
Как стрелка когтит индийский зверь.
Тут же надпись: «Тридцать две копейки
Третье место». Тит Пестов умен,
У него придуманы лазейки
Надувать театр «Иллюзион».
Медленно передвигая чресла
И сопя солидно в воротник,
На пустые он садится кресла,
Благо дремлет билетер-старик.
И за тридцать две копейки потных,
Из господских, из рублевых мест,
Зрит Пестов страдальцев благородных
И войны неизгладимый крест.
Перед ним, на «зеркальном» экране,
Жертвенно проносятся войска;
Батареи видит он на Сане,
На Калэ — алжирского стрелка;
И отряды мучеников Льежа,
Средь развалин, холодно горды,
К новой смерти движутся…
— «А где жа, —
Говорит Пестов, — таи форты?!
Уж Пате бы я наклал взашею;
Эко диво — воинский поход!
Ты мне эту самую траншею
Покажи, да в деле — пулемет!
Как хозяин от стыда не лопнет?!
Надувать честнеющих людей!..
Ежли бомбой по окопу хлопнет —
Приведу, пожалуй, и детей…»
Так у трупа, в сумерках сраженья,
К тайне крови хищностью влеком,
Кровь бойца, забывшую движенье,
Лижет пес кровавым языком[703].

Почтенный старичок с старушкой
Сидят и смотрят, чуть дыша,
Как душит герцога подушкой
Субъект в костюме апаша.
А сбоку, спрятавшись в гардине,
(Страшись, беспечный изувер!), —
Глазами блещет герцогиня,
Приподымая револьвер.
У старца — ушки на макушке:
Он весь трепещет и живет…
«Смотри, — он говорит старушке, —
Она его сейчас убьет».
«Убьет?.. О, Господи!..» Осечка…
Старик жестоко возмущен:
От огорчения словечка
Не может выговорить он.
Лицо обиженно-сурово:
Пропал полтинник задарма!
Но женщина стреляет снова…
На сцене — грохот, пламя, тьма
И дым, который быстро тает —
Чтоб было видно, как в углу
Свой дух убийца испускает
В жестоких корчах на полу.
Но перед смертью герцогине
Он шепчет с горечью: «Увы!
Отец нашел убийцу в сыне,
А сына застрелили — вы!»
Со старикашкой ужас прямо
Творится что — готов орать!
«Ай, драма! — шепчет. —
Ну и драма! Сын — батюшку, а сына — мать;
Ну, а ее-то кто?»… Ее-то?
Увы — никто: сойдя с ума
И выбежавши за ворота,
Она стреляется сама…
Старик доволен: за полтинник —
Три хладных трупа… Ну и ну!
Сияет, точно именинник,
Победно глядя на жену,
И мыслит, как бы аккуратно,
Надув швейцара-простеца —
Еще раз посмотреть бесплатно,
Как сын ухлопает отца[704].