Владимир Кутырев - Последнее целование. Человек как традиция
Ярким примером служения небытию является сама риторическая теория числа. Как все носители новой, становящейся парадигмы мышления, она обосновывает себя ab ovo, демонстрируя чудовищный и агрессивный антиисторизм. Под нее начинает (пе)реинтепретироваться история философии, ее вершинные фигуры, из которой теперь надо сделать единственно правильный вывод, что кроме числа и чистого разума не только ничего нет, но никогда не было. Само собой Пифагор, а также Платон, Аристотель, Кант, Гегель – все они предтечи, да ладно бы, предтечи – сторонники риторической теории числа. Под интеллектуализм и матезис подверстывается даже фундаментальный критик «постава», утверждавший, что «наука не мыслит», провозгласивший свой, особый, поэтический (!) метод познания, почвенник, консерватор и наци(онали)ст М. Хайдеггер. Ориентировавший мышление на этимологию слов, противник терминов, у которого «язык – дом бытия», притом, взятый как речь, родной. Теперь его поселяют в дом из цифр, фундамент и стены которого – 1, а крыша – 0. О, единица (ноль), ты мир. А мир – ноль (единица). Его нет. Поистине, лучший способ убийства – (за)душить в объятиях. В данном случае – познавательных.
И, кстати – 1) Само именование этой «теории числа», цифрового поглощения мира, как «риторическая» сначала вызывает недоумение. Причем тут «риторика»? Красноречие, ораторское искусство и язык математики, который, собственно не звучит, а только пишется? В чем секрет этого авторского термина. Думается в том, что слово «риторика» имеет переносный смысл, как выражение поверхностности, пустословия, неподлинности мысли. Именно это автор теории числа имеет в виду, представляя подлинный мир в виде цифр, считая им бессловесную, «постлогосную» реальность, матрицу. И рассказывать о нем он должен бы тоже языком цифр, ибо «язык – это деление единицы на ноль». Дать некое количество формул, программ – это и была бы настоящая теория числа. Но люди, увы, мыслят все еще живым словесным языком, находятся в сфере Логоса и с ними приходится общаться, представлять им другой мир на их неподлинном, пустом, поверхностном, смысловом = риторическом языке. Приходится пока давать не собственную, а «языковую теорию числа», «словесную оболочку реальности». Учитывая, что сам автор волей неволей, вынужденно тоже говорит словами, должен говорить языком этого неподлинного мира, чтобы рассказать о другом, подлинном уже нечеловеческом мире, выразить его отношение к подобным поверхностным формам мысли, он ее и называет «риторической». Язык, логос – это «вторичные» качества мира, нечто кажущееся. Риторика. Риторическая теория числа как семицветная радуга или кислый вкус, а ведь «на самом деле» это разные длины волн и химических формул… Слова, слова, а «на самом деле» есть только цифры. Природа, жизнь, изучающие их биология, химия, физика предстают как некоторая видимость, «на самом деле» есть только математика. И не всякая, не старая, классическая = человеческая, а чтобы – «прикладная», вернее, наконец-то настоящая = машинная. Она опять будет бытийная, «качественная», но только покончит со словесной логикой, сделав ее ненужной. Качество теперь есть количество. Сознание – вычислительный процесс. Человек…а «на самом деле» есть или хотя бы должен быть – Искусственный Интеллект. Его язык. Другой мир. Роботов.
2) Если воз(об)ращаться в наш мир (пока) и к современности, то увидим, что те же процессы происходят в социально-организационном плане: в частности, непрерывные, то ползучие, то открытые попытки удушения Академии наук России нельзя было объяснять только технико-экономическими причинами. Ее вина в том, что она слишком «естественна», все еще направлена на реальность, с трудом перерождалась, там «физика» = «старая наука», в то время как нужна была «кибернетическая физика». Для этого следует оставить одни технопарки с компьютерами – тогда будет действительный инновационный прорыв. Отсюда толки о конце науки, постнауке, сокращение в школах преподавания естествознания и прочее, о сохранении же человеческого феноменологического мира, «поэзиса», гуманизма, после того как логос тоже утрачивает объяснительные возможности, ибо слишком антропологичен, вспоминать при теоретизировании становится неприлично. Технократическое сознание самоотрицательно, оно воспринимает заботу о человеке и адекватном ему мире с все большим раздражением.
Несмотря, а может быть благодаря глубине своего понимания происходящих процессов, С. Е. Шилов ослеплен ими. «Не в(с)оображает», что будет с нашим предметным миром, когда по компьютерным программам на объемных принтерах нач(нут)али «клепать вещи из чисел», а зачем, кому эти вещи будут нужны, если и «жизнь есть способ существования риторических чисел»[160], функциональные формы которой тоже будут «клепать», ему не интересно. Его сознание, как у всех рядовых технократов, констатирующе детерминистично, его самость, «ктойность», субъектность стерта в пыль небытия молохом прогресса. Техно-математическая, даже общенаучная гениальность не гарантирует подлинной философичности и благомыслия. Лишь изредка, «для порядка» и (само)обмана, как невольный представительский экземпляр существующего, говорящего словами и пишущего буквами в обычной семантической логике родового человека, он заявляет, что реализация проектов на интегральной основе РТЧ-идей «позволит решить базовые проблемы цивилизации и вывести человечество на новое качество и уровень развития». Качество и уровень цивилизации будут новыми, но останется ли она человеческой, вообще цивилизацией, а не чистым, на базе «солиптического разума» техносом в виде кибернетических конструктов или «информационных ландшафтов», заменивших на Земле живое и человека – вот предмет обсуждения, забота для человеческой философии, котор(ый)ая, к сожалению, почти никого не заботит. И прежде всего самого автора риторической теории числа. Таков парадокс нашего движения к «концу света» – в форме эвтаназии.
4. Язык с человеком со-против-ляются
Перспектива поглощения языка (и) человека, замена их антиязыком = письмом = исчислением была прописана Деррида(ой) более 40 лет назад. С тех пор заменяющее живое общение людей компьютерное коммуницирование перестало быть уникальным предвидением и число сторонников грамматологии, а также развертывающихся на ее основе новых течений, хотя и без понимания их смысла, неизмеримо выросло. Пока человечество в целом говорит и пишет на языке, старается сохранить даже его «родные» варианты и несмотря ни на что (на интернет), издаются книги, в музеях представлены образцы искусства, на передовых рубежах технонауки борьба со словом и замена его дигитальной коммуникацией приближается к апогею. Появились, как видим, идеологи коммутирования (уже не коммуникации, поскольку электрические импульсы связывают не разные объекты, а качественно тождественные состояния) и Матрицы. Путем лингво-комбинаторного моделирования решаются задачи исчисления смыслов, которые могли бы реализовываться на суперкомпьютерах. Информационно-сетевое общество трансформируется в состояние, «естественным» языком которого будет тот самый, искомый «новаторами любой ценой», (не)язык, язык, антиязык. Язык Artificial Intelligence (искусственного интеллекта), готовящегося перерасти в Artificial Nature (искусственную природу), в искусственное бытие, для нас – инобытие. И тогда: «Естественно возникает вопрос, а может быть весь окружающий людей мир – это гигантский многомерный экран? Каким суперкомпьютером этот экран управляется? Получается следующая картина мира: люди со всеми своими инструментами – телескопами, микроскопами, ускорителями и пр. – окружены гигантским многомерным экраном, и всеми инструментами изучают не более чем свойства этого экрана, который управляется внешним суперкопьютером. Это и есть компьютеризм»[161]. Короче говоря, теперь наш Бог Суперкомпьютер и – there is nothing outside of the bit (нет ничего кроме бита). Язык как и вся реальность, вместе с человеком – (у)биты!
Если бы люди были быками, иронизировали древнегреческие философы над верующими в мифы соплеменниками, то боги их мира были бы похожи на быков. С тех пор познание достигло немыслимых древними высот и изощренности. Но все не впрок. Также тупо, прямолинейно, не боясь иронии, современные продвинутые теоретики конструируют реальность, похожую на свои занятия, экстраполируя ее на весь мир. Притом от века, «от яйца», совершенно забыв о свободе (бифуркции), возможностях выбора, герменевтике, об аксиологии – никаких сравнений, ценностей и оценок. Если техника сказала «будет», значит надо = хорошо. И всегда только так хорошо и было. Если ее дальнейшее нерегулируемое развитие ведет к трансформации или даже уничтожению человека и его языка, тоже неплохо: да здравствуют «трансхьюманы». Кому этого мало – читайте теоретиков, обосновывающих необходимость ликвидации жизни на Земле, любой, вообще: поприветствуем «поствитализм». Теоретизируют как не (как) субъекты, а просто «пишут», к чему и зачем не задумываясь. Вот он, узкий научный примитивизм! Хуже всякого. «Наиболее вероятный конец человечества – воинствующая глупость. Человечество погибнет от собственной глупости», – отчаявшись достучаться до людей, с горечью говорил А. А. Зиновьев[162]. Но это не глупость неведения, нехватки знаний. Наоборот, мы тонем в грязевом потоке нового и информации. Антипод глупости – не знание, не все более новая информация, а мудрость. И если чего человечеству в его мире сверхпотребления чего-то не хватает, то это мудрости. Использования или не использования знаний, их правильной оценки и соотнесения с благом.
