Николай Морозов - Новый взгляд на историю Русского государства
В согласии с моим мнением является и содержание персидско-куманско-латинского словаря, завещанного Петраркой, умершим в 1374 году, Венецианской республике и открытого там Клапротом в 1828 году.
Из него выходит, что куманы существовали и в XIV веке нашей эры, хотя это имя и исчезло в русских летописях уже 200 лет назад, а кроме того, в куманском языке присутствует ряд чисто греческо-латинских слов, еврейских и славянских слов. Так, например, из греческо-латинских находят: фанор-фонарь, калам-тростник, тава-павлин, лимен-лиман (гавань), килисия-экклезия (церковь). Из еврейских слов там есть: Тера-закон, сабатку-суббота; из славянских — иксба-изба, пець-печь, кшнес, по-славянски куна (т. е. куничья шкурка как монета). А в общем тут оказывается много турецких слов.
«Трудно допустить, — говорит по этому поводу Н. Голубовский, — чтобы в короткое время до 1303 года куманы (если считать их кочевыми народами юго-восточной России) могли внести в свой язык столько иностранных слов, а мы, наверное, знаем еще не все. Придется, как нам кажется, скорее вывести заключение, что эти заимствования сделаны народом, давно жившим в наших степях (степях ли) и имевших весьма продолжительные сношения с Русскими, Византийцами и Херсонитами».
«Однако, — продолжает автор, — несмотря на такую позднюю дату, к какой приходится отнести персидско-куманский словарь Петрарки (умершего в 1374 году), куманы исчезают со страниц русских летописей в середине XI века, а около 1000 года и торки перестают тревожить Русь, а взамен их появляются новые враги — половцы».
Все это было бы, — отвечу я,— хорошо и правильно, если б автор говорил лишь о «страницах русских летописей», а не о земной арене, где, повторяю, и теперь мы находим и Великую и Малую Куманию в Венгрии. Да и Куманы там живут преспокойно до сих пор. Зачем же их искать с такими великими хлопотами? Закрывать глаза на них при изучении Кумании XI века — непростительное упрямство новых историков и этнографическое неведение старинных (смотри карту Венгрии).
Но пойдем далее. Приглядимся и к половцам. Вот как описывает их П. Голубовский[155].
«Они одни, — говорит он, — могли совершенно свободно (в конце XI века и в XII) располагать всеми своими силами на пагубу Русской земли, раздираемой усобицами. Пользуясь своею многочисленостью и раскинутостью границ Руси, они в одно и то же время появляются в разных пунктах и не дают возможности собрать сил для защиты угрожаемого поселения. В 1092 году, например, они разными отрядами являются в одно время и на Удзе, где берут Прилуки, и у Днепра, где той же участи подвергаются Переволочна и Песочень. В 1096 году в мае месяце их князь Боняк разорил окрестности Киева: Куря разоряет окрестности Переяславля, а Тугерхан вслед затем осадил и самый Переяславль. В 1172 году Половцы явились у Песочного и Корсуня. Пока Глеб Юрьевич договорился о мире со стоявшими на левой стороне Днепра, Половцы от Корсуня двинулись быстро к Киеву и ограбили все кругом него. В 1184 году в одно и то же время Кончак напал на Переяславль, а Кеа на Посемье. В 1187 году часть Половцев грабила Поросье, а другая навещала Черниговскую область. Не было, таким образом, никакой возможности ни предугадать набегов, ни принять каких бы то ни было мер для защиты населения. Быстрота, с какой делались эти набеги, прекрасно характеризована византийским оратором XII века, Евстафием Солунским:
„В один миг Половец близко, и вот уже нет его. Сделал наезд и стремглав, с полными руками, хватается за поводья, понукает коня и бичем, и вихрем несется далее, как бы желая перегнать быструю птицу. Его еще не успели увидеть, а он уже скрылся из глаз“».
«Русские князья, — говорит по этому поводу Голубовский, — сознавая свое бессилие предупредить вторжения, стараются только отбивать пленных и награбленное имущество. Редко удавалось князьям настичь Половцев в прямом преследовании, а потому они употребляли другой маневр. Если Половцы грабили на Суле, то ближайшие русские отряды, не показываясь врагам, переходят реку где-нибудь в другом месте или идут к реке Пслу и стараются незаметно перерезать обратную дорогу. Этот способ защиты населения и спасения жителей от тяжкого плена был самый действительный. Так, когда Половцы разграбили окрестности Киева в 1172 году, то Михалко, с Берендеями, двинулся им навстречу с Поросья. Вскоре они встретили врагов и разбили их, отняв весь полон. В 1174 году Игорь Святославич, узнав, что Половцы грабили у Переяславля, преправился чрез Ворсклу у Лтавы, встретил их и заставил бросить пленных. В 1179 году Кончак опустошал окрестности того же несчастного Переяславля. Узнав об этом, Святослав Всеволодович, стоявший у Триполи, двинулся отсюда быстро за Суду и стал напротив лукомского городища. Половцы бежали».
По счету П. Голубовского всех набегов, совершенных Половцами самостоятельно без княжеских приглашений, произошло, в период за полтораста лет (от 1061 года по 1210), не менее 46. Из них на долю Переяславского княжества приходится 19, на Поросье — 12, на Киевскую область — 4, на Северную область — 7, на Рязань — 4. Но не должно забывать, что рядом с такими независимыми предприятиями Половцев другого князя, сопровождавшиеся не менее тяжкими опустошениями. Но вот, несмотря на эти ссоры и набеги, половцы даже не только дружили, но даже роднились с русскими князьями. Как пример взаимных равноправных отношений между половецкими коганами и русскими князьями я приведу их взаимные семейные связи.
«Первый пример, — говорит П. Голубовский (с. 172), — брачного союза между русскими князьями и половецкими ханами мы видим в 1094 году Тогда Святополк Изяславич киевский женился на дочери Тугорхана[156]. Юрий Владимирович женился на дочери Аэпы, внучке Гиргеня[157]. В 1117 году Владимир Мономах женил своего сына, Андрея, на дочери Туркхана[158]. Рюрик Ростиславич получил от отца в жены дочь половецкого хана Беглюка[159]. В 1205 году Всеволод Суздальсякий сосватал для своего сына, Ярослава, дочь половецкого хана, Юрия Кончаковича[160]. Даниил Галицкий хотел сделать своим сватом половецкого хана, Тегака[161]. В 1187 году Владимир Игоревич возвратился из половецкого плена с новою женою, дочерью знаменитого Кончака. Были браки между русскими и половцами и романтического характера. Так, мать Святослава Владимировича, после смерти своего первого мужа, Владимира Давидовича, увлеклась половецким красавцем и бежала к хану Башкерду. И вероятно это не единичный факт.»
Половцы особенно склонялись на сторону князей северских, и мы видим их большою частью на стороне Ольговичей. Они всегда были готовы оказать им помощь и дружественно заявляли об этом:
— Спрашиваем о твоем здоровъи, — говорили они Святославу Олеговичу чрез своего посланца, — а когда велишь нам с силою к тебе придти (на помощь)?
И при нужде они явились к нему со своими отрядами.
Посмотрим теперь, как в свою очередь обращались и русские князья к половецким «ханам».
— Отче, — говорил Даниил Котяну, — отмени войну сю, прими мя в любовь себе.
На примере Игоря Святославича видно, как радушно держали половецкие ханы русских князей, даже в плену. Они только для безопасности окружили Игоря почетной стражей из 20 человек, в числе которых было пять из высшего сословия, но эта стража беспрекословно исполняла все его приказания. Ему позволялось иметь при себе пять или шесть русских слуг. С ними и всей стражей он ездил свободно, куда хотел, тешился охотой. Ему разрешено было иметь при себе священника со всем необходимым для совершения службы. Тем больше радушия и гостеприимства оказывали половцы князьям, являвшимся к ним добровольно. Были князья, которые всю свою жизнь провели среди своих половецким родственников, такие как, например, Изяслав Владимирович, внук Кончака по матери, племянник Юрия Кончаковича.
И кроме того, половцы носили, как и поляки, славянские имена. Мы встречаем среди них и Ярополков, и Юриев, и Глебов.
«Уже из того обстоятельства, что половцы были в родственных связях со всеми почти княжескими родами Руси, можно видеть, что в истории Русской земли они сыграли роль силы уравновешивающей, которая не давала возможность вполне восторжествовать какому-нибудь одному князю над остальными, — говорит П. Голубовский. — Чтобы выполнить идею самовластия, — продолжает он, — надо было: 1) уничтожить или сделать полными подручными удельных князей, 2) лишить отдельные области возможности иметь каждой своего князя, подавить вече, 3) осилить боярское начало, не дав ему способов развиться в политическую силу, а затем уже 4) обратить всех в „холопей государственных“. А этому и мешали половцы». Насколько верны эти последние соображения Голубовского, сказать трудно. Централизации русского государства в XIII-XIV веках могла мешать обширность самой территории. Ведь с разрабатываемой здесь мною западнической точки зрения на ход культуры, эти Киевские, Московские, Новгородские и Суздальские княжества были только форпостами движения европейских народов на восток, что продолжалось и после объединения Руси вплоть до того времени, как она достигла в XIX веке Тихого океана, а англичане захватили Индию и колонизировали Австралию. При этом движении вглубь свободных или малокультурных азиатских пространств, даже прямо было невозможно обратить этих «украинцев» (т.е. вообще «Краевых людей») в «холопей государевых». Но для нас здесь важно не это, а родственные отношения русских XII-XIII веков с половцами, как с народом культурным. Ничего подобного ведь не могло быть, если б эти половцы были полудикие степные кочевники, убегавшие от русской колонизации, все далее и далее на восток.
