Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»
Заметим, что в 20-е годы, особенно для городского населения, нэпман и советский аппаратчик-бюрократ представали, как кентавр, в неразрывном единстве. Следует признать и то очевидное обстоятельство, что немалую толику в «общее дело» распространения пьянства в Советской России вносили представители местной номенклатуры. Президиум Енисейского губкома партии 15 июня 1921 года дал задание начальнику губернской чрезвычайной комиссии Р.К. Лепсису срочно провести следствие по делу о поголовном пьянстве коммунистов в партийных и советских учреждениях города Минусинска и уезда. По результатам проверки 12 июля на закрытом заседании губкома было вынесено решение передать виновников попоек «для принятия мер» в Енисейскую «чрезвычайку». Такая же «оздоровительная» операция была осуществлена летом 1922 года в Ачинском уезде, а в декабре того же года поход против пьянства местных начальников был предпринят в Чумаковской волости Каинского уезда Новониколаевской губернии. Весьма показательны итоги проведенной в 1928 году в Рязани проверки работников советских учреждений: 1139 человек, или 22 % всего их состава, были признаны непригодными к работе, в том числе пьяниц среди них насчитывалось 484 человека[547].
Материалы перлюстрации 20-х годов показывают, что из 82 авторов крестьянских писем, упоминающих о поведении местной власти, 79 (96 %) отзывались о ней крайне отрицательно, отмечая пьянство, взяточничество и грубость деревенских коммунистов[548]. Перед нами выдержки из доклада начальника Информационного отдела ГПУ Ашмарина в секретариат А.И. Рыкова «Об экономическом и политическом положении крестьян за январь и февраль 1923 года»: «Пьяный разгул в деревне не мог, конечно, не захватить и провинциальных совработников. И действительно: крестьяне нередко в ответ на противосамогонную агитацию указывают на пьянствующих членов сельсоветов, волисполкомов, милиционеров и совработников, в особенности ко – мандированных в село из уездного или даже губернского центра… Руководители милиции сплошь и рядом не только досуг свой, но и служебное время проводят в попойках с деревенскими властями, коммунистами, учителями, попами и кулаками»[549]. Пришвин описывает довольно анекдотическую историю об исключенном из рядов партии коммунисте-фельдшере, который, когда его сделали заведующим отделом здравоохранения, в тот же день выпил весь спирт в аптеке[550].
Архивные документы свидетельствуют, что на уровне низовой власти кипевшие страсти нередко выливались в личные драмы их героев. Наглядный пример тому письмо (от 12 февраля 1927 года) жителя хутора Большая Таловая Донского округа, бывшего председателя сельсовета В.И. Бутченко на имя его знакомого и бывшего сослуживца, теперь члена ВЦИК Н.Т. Опанасенко. Автор послания просит помочь в восстановлении в избирательных правах и констатирует, что по его приезде на хутор в 1924 году «органы управления стояли не на высоте своего положения»: «Председателем сельсовета был некий Скворцов, человек не то что любит выпить, а просто алкоголик, грубый и почти неграмотный человек. И этот человек почти бесконтрольно и даже самостоятельно вершил судьбы населения хутора». Его преемник на посту председателя сельсовета Ткаченко «просто до тех пор допился, что даже замотал 300 рублей налоговых денег». После отдачи прежних председателей под суд за растрату Бутченко, возглавившему сельсовет весной 1925 года, было направлено в помощь два партийца из райисполкома. Но это не смогло предотвратить конфликт между беспартийным председателем и секретарем сельсовета – кандидатом в члены партии, который стал писать доносы в партийную ячейку, достигшие своей цели[551].
Самое большое возмущение местных жителей вызывали руководители-коммунисты. Как отмечалось в одном анонимном письме в «Крестьянскую газету» от 30 августа 1928 года: «Набрали в партию всякой своры. Я наблюдаю все время, и все хуже. В 1917 году лучше были люди. Были и плохие некоторые, но мало, а сейчас все хуже: все карьеристы и пьяницы, лишь бы ему лучше было… Белогвардейцы в карательных отрядах мучили бедноту, убивали, а теперь пролезли в партию – тоже братья. Партеец напьется и буянит. Я не знаю ни одного, которые не надругаются над бедными женщинами, где квартируют»[552]. Вот еще одно анонимное письмо в редакцию «Крестьянской газеты» из Донбасса, написанное летом 1928 года: «Вся нечистота забралась в партию. Широкая дорога в партию! Они этого хотели. Они теперь воцарились у власти, у руля, а крестьянин-рабочий уже потерял надежду в справедливость выборов. Собрание рабочих или крестьян на селе – наше дело проголосовать, а уж выборный есть партиец-пьяница», для которого создан «настоящий коммунизм – курьерские поезда, в вагонах шампанское и чего твоя душа желает, а рабочий работай, есть не проси»[553]. Крестьянин Брянской губернии С.А. Карнеев в письме в редакцию «Крестьянской газеты» жаловался, что их деревню «замучили наши братья коммунисты»: «как понесет наш темный крестьянин свои гроши в сельсовет сдавать, деньги отдаст сельсовету, а сельсовет деньги пропьет»[554]. На крестьянском митинге в Поподьинской волости Рязанского уезда 31 января 1925 года было сделано ответственное заявление: «у нас коммунисты каждый день пьяные находятся. ни одного собрания не проведут не пьяные, все вдрыск… все пьянствуют»[555].
В октябре 1927 года в ЦК поступали многочисленные сведения с мест однообразного содержания: «Работа сельсоветов и виков при пьяных руководителях слаба и ограничена сбором налогов»[556]. Хотя это и не совсем так. Многие крестьянские письма тех лет свидетельствуют о распространенности такого явления, как взяточничество, шедшее бок о бок с пьянством и развратом. То есть сфера шкурных интересов таких горе-руководителей распространялась намного дальше радения за государственное дело. За примерами не надо было ходить далеко. Селькор «Зоркий глаз» из Смоленской губернии в обращении в «Крестьянскую газету» 30 декабря 1927 года рассказывает о несправедливом решении волостной земельной комиссии о разделе имущества. Главным аргументом в споре стало самое банальное угощение: «Когда кончился суд, тогда гражданки Анастасии Степановой ее отец Степан Петрович взял всю земельную Комиссию и своего свидетеля и повели их в трактир…»[557]
Аналогичное заявление в ЦК партии поступило от группы комсомольцев-красноармейцев, побывавших в отпуске в августе 1924 года в Курской губернии. В деревне Гордеевка, где «на каждом шагу пьянство, взятки и разбойничество», «в июне месяце сего года был общий передел земли. От всей земли в конце получился кусок небольшой площади земли в остатке. По размещению председателя сельсовета товарища Родченко И. земля была продана за самогон – за ведро десятина. Второй пример. Уездный уголовный розыск послал своего агента в нашу деревню для борьбы с самогоном. Агент приехал – и прямо на квартиру к председателю сельсовета. А председатель сельсовета в это время как раз гнал самогон с секретарем ячейки РКП(б) товарищем Белоусовым и членом бюро ячейки. Ну какая здесь борьба, когда само начальство пьет и гонит самогон? Агент соблазнился и начал пить самогон, пока не свалился. В это время мимо проходили два крестьянина. Они были задержаны и арестованы. Когда их обыскали, то у них обнаружили 1 револьвер системы наган. Агент уголрозыска стал шутить, но шутки бывают недолго. Получился выстрел, и был наповал убит член бюро ячейки РКП(б). Сейчас же был составлен акт, в котором говорилось, что член бюро застрелился сам. На этом и кончилось без всякого разбирательства»[558].
Кстати, случаи пьяного произвола со стороны местных властей не были такой уж редкостью. В письме Е.П. Горбатенко из города Кобеляки в «Крестьянскую газету» (1925 год) подробно описан суд над бывшими агентами транспортного отдела ГПУ, которые «аресты, обыск самогона и оружия» производили «в пьяном виде, под самогонными парами». При этом «арестованных жестоко избивали кулаками и ладонями по лицу, шее, спине, шомполами по пятам ног и концам пальцев рук, дулом револьвера наносили удары в живот и в полость рта, выкручивали руки, жгли ноги бумажками, продетыми меж пальцев, предварительно облив их и все ноги керосином или бензином, опаивали чрезмерно водою, давая неизвестно какие пить порошки, названные обвиняемыми морфием, давили и крутили за половые ядра»[559].
Весьма нередки были случаи, когда пьяные продинспектора, перепутав, что нужно выколачивать из крестьян – то ли продналог, то ли самогон с закуской, подвергали данников издевательским экзекуциям. Похоже, что за обычным опьянением стояло «опьянение от власти». М.М. Пришвин видел в этом некоторую закономерность функционирования нового режима: «Получается такое впечатление, будто власть эта в существе своем имеет зло, кто бы ни взялся за нее, всяк будет делать зло:…деревенский писака, чтобы добыть себе самогона и т. д.». Более того, по его мнению, «честным человеком можно назвать такого, который трудится и не занимается местной политикой при помощи самогона»[560].
