Татьяна Бобровникова - Повседневная жизнь римского патриция в эпоху разрушения Карфагена
Стоики признают непреложной аксиомой, что через определенные промежутки времени мир погибает в огне и возрождается снова. Панетий же утверждал, что мир бессмертен и вечен (Diog., VII, 142; Cic. De nat. deor., II, 118; Philo De aetem. mund., 76; Epiphanius De fide IX, 45). «Панетий признавался, что вечность космоса более убедительна и приятна для него, чем переход всего в огонь» (Stobae. Eclog, 1,20).
Стоики принимали все мифы, как бы странно, порой почти кощунственно они ни звучали для эллинистически образованного человека. Что может быть ужаснее для цивилизованного грека, чем сказание о том, как Кронос оскопил своего отца Урана и был в свою очередь свергнут с престола и закован сыном Зевсом?! Но стоики всем мифам давали аллегорическое толкование. Что такое «Уран»? Небо. Что такое «Кронос»? Время. «В этих нечестивых мифах заключена не лишенная изящества физическая мысль: небесная природа, самая высокая и эфирная, то есть огненная, порождающая из себя все, лишена той части тела, которая для того, чтобы породить, должна соединиться с другим телом». Связан же Кронос потому, что движение времени должно быть упорядоченным (Cic. De nat. deor., II, 63–64). Но и тут Панетий изменил родной Стое. «Панетий Родосец утверждал, что космос бессмертен и неувядаем, отвергал мантику и разрушал все мифы о богах. Ведь он говорил, что все рассказы о богах — вздор» (Panetius,fr. 68).
Поистине это был какой-то еретик среди стоиков! И невольно кажется, что он был столько же учеником Клеанфа и Хрисиппа, сколько и Полибия[125].
X
В Риме Панетий был необычайно популярен. У него было много последователей. И все члены кружка Сципиона считали себя учениками Панетия. Но воспринимали они учение Панетия по-разному. Сцевола рассматривал курс Панетия скорее как общеобразовательный. Он развил его ум, приучил мыслить абстрактно и оперировать философскими понятиями. Все это он и применял для систематизации права и при занятиях теологией. Спурия Муммия Стоя сделала еще более прямым, некорыстным и равнодушным к внешним благам. Но совсем особое воздействие она имела на молодых друзей Сципиона — Туберона и Рутилия. Они были первыми примерами соединения римского национального характера с греческой философией — соединения, которое дало столь блестящие результаты в Катоне Младшем.
Греческие стоики были или профессиональными философами, рассуждающими о тонких, малодоступных простому смертному материях, или любопытными и блистательными юношами, жаждущими знаний. Все построения Панетия были для них лишь пищей для ума. Иное дело римляне. Описывая Катона Младшего, Цицерон говорит: «Прежде всего ведь сама природа внушила тебе сильное и возвышенное стремление ко всему честному и благородному, к самообладанию, справедливости и величию души, ко всем вообще добродетелям: это стремление было еще усилено учением не мягким и ласковым, а скорее, думается мне, суровым и жестким… Вот этому-то учению отдался всей душой наш высокоталантливый Марк Катон, дав веру своим просвещенным руководителям, причем он видел в нем не предмет для диспутов, как это делает большинство (добавим, греков. — Т. Б.), а мерило для жизни» (курсив мой. — Т. Б.) (Cic. Миг., 61–62). Кроме того, греками всегда руководили разум, логика и прекрасное чувство меры. Римлянами же — огненный темперамент и страсти, скованные суровым чувством долга. Памятуя все это, мы поймем, почему только в Риме рождались стоики вроде Катона Младшего, Рутилия и Туберона.
Квинт Элий Туберон был племянником Сципиона, сыном его сестры Эмилии. Отец его был Элий Туберон, «достойнейший человек, с невиданным в Риме величием переносивший свою бедность. Этих Элиев в роду было шестнадцать человек, и все они совместно владели одним маленьким, тесным домиком, всех кормил один-единственный клочок земли, все жили под одной кровлей — со своими женами и многочисленным потомством. Там жила и дочь Эмилия, двукратного консула и дважды триумфатора, жила, не стыдясь бедности мужа, но преклоняясь перед его нравственным совершенством — причиной и источником бедности» (Plut. Paul., 5). Воспитанный в благородной бедности, с молоком матери впитавший идеалы нравственного совершенства, в которых растили его родители, юный Туберон презирал богатство, все светские удовольствия и страстно стремился ко всему возвышенному и благородному. Бездетный Сципион был нежно привязан к своим племянникам, и вскоре Туберон почти переселился в дом дяди. Публий особенно любил его, так как у них были общие интересы: мальчик всеми силами души стремился к знанию, особенно к далекой от всего земного философии. Но Туберон во все вносил чрезмерную страстность и не знал меры: мы уже слышали, что он, оставив все другие заботы, дни и ночи занимался с философом.
Он стал одним из любимых учеников Панетия и в суровой и возвышенной философии стоиков нашел свой идеал. Он старался быть строг и непреклонен, как истинный мудрец, и даже позволил себе однажды ослушаться Сципиона, что римлянам показалось верхом суровости и нелюбезности, дальше которых идти нельзя. Как истый стоик, он, по словам Цицерона, не умел говорить. «Речь его, как и его поведение, была жесткой, лишенной лоска, суровой» (Brut., 117). Но особенно отличился он на похоронах своего дяди Сципиона.
Публию наследовали два его племянника — Туберон и Квинт Фабий, сын его старшего брата. Этот Фабий был типичный молодой римский офицер. Искусный полководец, смелый воин, деловой и толковый командующий, он был совершенно равнодушен к философии и ученым рассуждениям. В молодости он любил блестящие кутежи и заводил громкие романы, но с годами остепенился и стал примером добропорядочности (Val. Max., IX, 6, 4). Сципион знал, что Фабий человек честный и справедливый, что у него прекрасное, доброе сердце, он ценил его способности, а потому прощал племяннику увлечения молодости, ценил его и уважал. Ясно, что оба племянника были слишком разные люди и нелегко им было найти общий язык.
Молодые люди устроили вместе поминки. Решено было, что Фабий позаботится о закуске, а Туберон сервирует стол. На поминки, как водится, сошелся весь Рим. Фабий приготовил роскошное угощение. Но второй племянник поразил квиритов. Туберон, «как человек начитанный и стоик», по выражению Цицерона, велел поставить деревянные скамьи, покрыть их козлиными шкурами, а вместо посуды вынести кружки из грубой глины. Трудно даже передать гнев римлян. Они с негодованием спрашивали друг друга — что это — мы справляем тризну по Диогену Собаке или хороним божественного Публия Африканского?! «Римский народ был возмущен этой неуместной мудростью Туберона… И вот этот честнейший человек, прекраснейший гражданин… этим своим козлиным шкурам был обязан своим поражением на преторских выборах» (Cic. Миг., 75–76). Таков был Туберон.
Публий Рутилий был не чета Туберону. Тот был, в конце концов, честный ученый чудак, не более. Рутилий же, по выражению Веллея Патеркула, был «лучшим человеком не только своего времени, но и всех времен» (II, 13). Туберона помнили только те, кто специально интересовался кружком Сципиона. Рутилий был неувядаемой славой римского народа.
С Тубероном они были почти ровесниками. Рутилий был тот самый молодой офицер Сципиона, который под Нуманцией приставал к нему с вопросами об астрономии. Он относился к Публию с восторженным обожанием и стал часто бывать в его доме. Там он познакомился с Панетием, стал его учеником и ярым, фанатичным последователем Стой. «Это был человек ученый, знаток греческой литературы, ученик Панетия, чуть ли не совершенный тип истинного стоика», — говорит Цицерон (Brut., 114). Его отличали удивительная, кристальная честность и великая твердость духа. Он и впрямь был из тех мудрецов, которых можно было поджаривать на медленном огне, а они бы лишь презрительно улыбались глупому людскому самомнению.
Как и большинство членов кружка Сципиона, он был юрист, и юрист прекрасный. Но говорил он плохо, а красноречие было в Риме едва ли не необходимым условием для продвижения по общественной лестнице. Речи его были сухи (ibid). Происходило это отнюдь не от недостатка таланта или темперамента. Нет. Рутилию внушали отвращение приемы, которыми ораторы добивались успеха у слушателей: патетика, пафос, стремление разжалобить публику — все это казалось ему унизительным и недостойным. По этому поводу Цицерон вспоминает такой случай. Знаменитый Красс Оратор горячо восклицал в народном собрании:
— Вырвите нас из пучины бедствий, вырвите из зубов тех, чья жестокость не может насытиться нашей кровью; не заставляйте нас быть рабами кому-либо, кроме всех вас вместе, кому служить мы и можем, и должны!
Очевидец этого, оратор Антоний, друг и Рутилия, и Красса, рассказывает:
