Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»
На основании введенной 5 октября 1925 года казенной винной монополии исключительное право на приготовление и продажу 40-градусной водки получил Центроспирт, который выбросил ее на рынок по «демпинговой» цене 1 рубль за бутылку. Но резко усилившееся в связи с этим пьянство заставило Центроспирт уже через месяц повысить стоимость водки почти в полтора раза. А это незамедлительно привело к увеличению самогоноварения. Стремясь победить конкурента в лице тайных производителей алкоголя, госорганы были вынуждены с лета 1926 года снижать цену на водку, доведя ее до 1, 1 рубля за бутылку. Эта мера привела к постепенному исчезновению самогона с городского рынка, а успехи в борьбе с самогоноварением, в свою очередь, привели к пересмотру правовых норм. Сначала статья 140 была расчленена, затем приготовление самогона для собственных нужд было переведено в разряд административных нарушений. Постановлением СНК РСФСР от 9 сентября 1926 года были отменены премии милиции, отчисляемые от штрафных денег самогонщиков, а с 1 января 1927 года вступил в силу новый Уголовный кодекс РСФСР, не предусматривающий наказаний за самогоноварение. Перестало оно преследоваться и в административном порядке[510].
Но это была только одна сторона медали. Хотя выпуск сорокаградусной водки подавался властями как шаг, направленный на борьбу с потреблением самогона, основным мотивом выпуска «казенки» и введения винной монополии был поиск дополнительных источников финансирования форсированной индустриализации. По уверению самого Сталина, подобные меры позволяли найти дополнительные оборотные средства «для развития нашей экономики собственными силами»[511]. Весной 1926 года в связи с избыточной денежной эмиссией и инфляцией в повестку дня встала задача изъятия денег у населения, в том числе и путем наводнения села водкой. Впервые эта идея была высказана в конце 1925 года на заседании у А.Д. Цюрупы заместителем наркома внешней и внутренней торговли А. Л. Шейнманом. Она не нашла однозначной поддержки у руководства страны, но тем не менее была включена в текст секретных замечаний Совнаркома СССР по докладу наркомата торговли к апрельскому (1926 года) Пленуму ЦК партии[512].
С 1927 года продажа водки населению была существенно расширена, а доход от ее реализации составил около 500 млн рублей. Доля от продажи спиртных напитков в государственном бюджете в период 1923/1924 – 1927/1928 годов выросла с 2 % до 12 %. Заметим, что в царской России деньги, вырученные от продажи водки, составляли почти треть бюджета – 38 % в 1895 году, 31 % в 1905 году, 30 % в 1909 году и 26, 4 % в 1913 году[513]. Но «нет таких крепостей, которые бы не смогли взять большевики». В новых условиях идея всеобщей трезвости, по сути дела, становилась антигосударственной. На этом фоне городская среда стала неуклонно пьянеть.
«Пьянство прочно держит рабочие окраины»Выпускавшаяся в разнообразной таре «рыковка» сделала свое дело. В повседневный быт городского населения все прочнее входила дешевая и доступная водка: если в 1925 году на семью в месяц покупали в среднем 1, 5 бутылки, то в 1927 году – 2, 4, а в 1928 году – уже 3 бутылки[514]. Особенно резко пьянство увеличилось в рабочей среде. Если в Ленинграде, например, в 1924–1925 годах было выпито 617 тысяч ведер водки, то в 1927–1928 годах потребление выросло до 2063 тысяч ведер. По воспоминаниям современников, в первый месяц после отмены «сухого закона» истосковавшиеся по свободной водке жители Челябинска шли в «красногвардейскую атаку» на винные магазины, создавая огромные очереди. В 1927 году, по данным московских профсоюзов, душевое потребление всех видов алкоголя возросло в рабочей среде в 6 раз по сравнению с 1924 годом, а в 1928 году – в 8 раз. По материалам другого обследования, в 1927 году в крупных городах европейской части РСФСР расходы на пиво и вино только у молодых рабочих составляли 16 %-17 % заработка, что в 1,5 раза превышало затраты на книги. В Ленинграде на вопрос о систематическом потреблении алкоголя утвердительно ответило 58 % молодых мужчин и 23 % женщин. В маленьком городке Шуя все молодые мужчины пили водку и пиво, причем почти половина из них не скрывала, что при возможности напивались «до потери сознания».
В стране увеличилась смертность в результате отравления спиртным: с 2, 6 случая на 100 тысяч человек в 1922 году до 44 – в 1928 году. Возросло и число лиц, страдавших алкогольными психозами. Если в 1922 году они составляли 2 % всех зарегистрированных душевнобольных, то в 1927 году их доля возросла почти до 19 %. Алкоголизм стал также одной из причин участившихся случаев самоубийств – своего рода знамения этих лет. За первый «полноценный» алкогольный 1925/1926 хозяйственный год преступность в крупных городах подскочила в десятки раз, что зафиксировано официальной статистикой. Пьянство породило целую волну хулиганства. Частыми были такие бессмысленные выходки, как погромы домов отдыха (например, в Ростове летом 1926 года). Случалось, что пьяные хулиганы бросали палки и камни в низко летевшие самолеты Авиахима: именно так едва не была сорвана первомайская демонстрация в Казани[515]. Лакмусовой бумажкой неблагополучного положения в алкогольной сфере стало появление на рубеже 20-30-х годов в Ленинграде первых в стране вытрезвителей и наркологических диспансеров.
Несколько иной (и отнюдь не в смысле улучшения) была ситуация в ряде провинциальных центров, где в «алкогольном рационе» городских жителей самогон продолжал удерживать прочные позиции. Из потребляемых в середине 20-х годов 20 млн ведер крепких спиртных напитков не менее 3/4 приходилось на самогон. Если в целом по стране, по данным НКВД РСФСР, за один год, с 1 октября 1925 по 1 октября 1926 года, самогоноварение в городах почти прекратилось или, во всяком случае, сократилось в максимальном размере, то, например, в Пензенской губернии положение было другим. Продажа суррогатов спирта в городах губернии оставалась очень бойкой и мало сокращалась. Более того, за этот период проявились свои региональные особенности самогонокурения, которые варьировались в зависимости от размеров и значения городов. В таких городах, как Пенза и Саранск, самогонка готовилась преимущественно для сбыта. А в более мелких (Городище, Краснослободске и других) тайное винокурение практиковалось, главным образом, для себя, составляя до 60 % общего потребления спиртных напитков в уездных и прочих городах[516].
Основным источником не иссякающего «самогонного потока» оставался подвоз товарной самогонки из ближайших деревень. В Пензе в 1926 году было зафиксировано 200 случаев продаж самогона. И это несмотря на то, что с момента выпуска в продажу сорокаградусной водки активность местной милиции значительно уменьшилась. По самым приблизительным подсчетам, в течение следующего года в Пензе каждый работающий рабочий потребил 6, 72 бутылки самогона, а каждый работающий служащий – 2, 76 бутылки. То есть, как свидетельствует статистика, основным потребителем самогона в городах оставался рабочий класс.
Самогон предпочитали водке, главным образом, из-за его дешевизны. Так, средняя продажная цена бутылки самогона в Пензенской губернии в 1927 году составляла: ниже 40 градусов – 47 копеек, 40-градусной – 38 копеек, а выше 40 градусов – 46 копеек.
Хотя в отдельных случаях ее стоимость в Пензе доходила до 1 рубля, но даже в этом случае была ниже стоимости водки. Возможно, второй причиной столь нестандартной алкогольной ситуации было то, что в одном из «чрезвычайно зараженных» самогоноварением регионов (самогон в губернии гнали свыше 25 % хозяйств) ранжирование и размеры употребляемых примесей полностью отличались от средних российских показателей. Более трети производителей самогонной продукции, применявшие различные смеси для повышения крепости изделия, предпочитали, прежде всего, купорос, оставляя за табаком и хмелем соответственно второе и третье места в иерархии «дури»[517]. Видимо, забористость полученной «огненной смеси» была более привлекательной в глазах местных любителей выпивки, нежели предсказуемый эффект от обычной водочной продукции.
Частично причины роста пьянства после отмены «сухого закона» носили бытовой характер. Однако в поведении пьющих людей, особенно безработных, более явным стало стремление уйти от действительности. По донесениям политорганов второй половины 20-х годов, на Московской бирже труда безработные «ежедневно устраивают попойки, побоища, пристают к женщинам»[518]. Хотя медики Москвы обнаружили еще одну, явно противоположную закономерность: в пролетарской среде с ростом заработной платы увеличивалось и потребление алкоголя. То есть пили как от плохой, так и от хорошей жизни. Одним словом – «пей, гуляй, однова живем».
В сводках и обзорах тех лет упоминались и такие причины пьянства, как ощущение социальной нестабильности, острая неудовлетворенность бытовыми условиями жизни и, прежде всего, издержками жилищной политики советского государства. Последние были связаны со всеобщей коллективизацией быта, с расширением контингента лиц, проживающих в общежитиях. Бытовые неудобства, теснота, антисанитарные условия и постоянные ссоры уже сами по себе порождали тягу к выпивке. Предполагалось, что центрами безалкогольной жизни станут коммуны и общежития, но в итоге пьянство поразило и их. «Жизнь в социалистических общежитиях просто способствовала развитию пьянства», – констатировали многочисленные комиссии, обследовавшие рабочий быт во второй половине 1920-х годов. Практически весь досуг рабочие (в большинстве вчерашние крестьяне) проводили за бутылкой водки: «В общежитиях города Ленинграда имеют место пьянство, хулиганство, драки; прививаются нечистоплотность и некультурность, в общежитии «Мясокомбината» нет никаких развлечений, целый день лишь играют в карты и пьют водку». Такие сводки отнюдь не были чем-то исключительным. Не отставали в этом отношении и студенты-рабфаковцы, направленные в вузы по путевкам и принесшие с собой традиции бытового пьянства. В традицию вошло правило «отмечать» получение стипендии: «Обычно после получки стипендий студенты живут «на широкую ногу». Покупают дорогие папиросы. Совершают несколько экскурсий в кино, в общежития вторгаются сорокаградусная и пиво, покупаются вещи, без которых можно обойтись, и т. д… В результате в конце, а то и в середине месяца студенты не обедают, не имеют восьми копеек на трамвай и т. д.»[519].
