Пьер Шоню - Цивилизация Просвещения
В действительности все сводится к вопросу о точке отсчета. Между подлинным взлетом, который привел к непрерывному росту индустриальных обществ, и устойчивостью структур в период с XIII по XVII век в XVIII столетии было накоплено впечатляющее множество мелких изменений. Экономисты, начиная с У У. Ростоу, говорят о предпосылках взлета. Таким образом, в жизни миллионов европейцев прогресс оказался не просто идеей — личным опытом. Между долгими веками неподвижности и застывших материальных структур и взрывом бешеного роста, когда оборудование устаревало, не выработав и малой части своего ресурса, а изменения были неотъемлемой частью самой структуры, XVIII век в определенной степени предстает веком движения, движения ощущаемого, переживаемого, сознательного. Век движения, а значит — век прогресса.
Прежде всего, прогресса в сельском хозяйстве; из этого проистекает все остальное. Урожай сохраняется лучше, это позволяет оставить немного больше на семена, урожайность слегка повышается: ее увеличение на душу населения где-то составляет 10 %, где-то — 20, в других местах она равна нулю. Этот скромный прирост отражается на всей производственной цепочке: ведь еще в конце XVII века на аграрный сектор приходилось девять десятых всех работающих. Предположим, на западе еще один из десяти человек дополнительно освобождался благодаря прогрессу сельского хозяйства: это уже двое из десяти вместо одного, имеющие возможность посвятить себя промышленности, торговле, управлению, руководству, а еще лучше — размышлению. Более ощутимый выигрыш в других областях усиливает эффект. Несомненно, главнейшую роль в жизни XVIII века сыграли не английские машины — они еще оставались в будущем, — а инструменты. Это инструменты, достигшие заключительного этапа долгой эволюции, благодаря тому что материал, используемый для них, — более высокого качества, а рука, которая их изготавливает и применяет, более искусна, — словом, благодаря тому, что поколение ремесленников, умеющих читать, оказалось куда более способным к обучению. Посмотрите на Руссо и его женевское окружение, подумайте о читающей Англии, о прослойке образованных французов. Теперь люди более заинтересованы в том, чтобы хорошо распорядиться наследством. Возможность видеть своими глазами и слышать своими ушами, безусловно, остается главнейшим средством передачи технических знаний. По крайней мере, на базовом уровне, потому что XVIII век — это век объемистых трактатов, книг, а позднее — школ, где преподается инженерное дело. Гравюры «Энциклопедии» знаменуют собой малозаметную точку отсчета в совершенно новом понимании человеческого достоинства. Ремесленники читают, теперь они с большей смелостью думают о своих руках, они вступают в общение с теоретиками технологии.
Воспользуемся применительно к нашему предмету глубинным различием, которое Фернан Бродель позаимствовал из арсенала культурной антропологии. Будем использовать слово «цивилизация» только для культур, достигших письменного уровня; таким образом, цивилизация отождествляется с той областью культуры, которая связана с огромным багажом знаний, передаваемых письменно. На уровне сословия городских ремесленников XVIII век подготовил никогда ранее не осуществлявшуюся встречу между культурой и цивилизацией — разумеется, к выгоде цивилизации, но к еще большей выгоде традиционной культуры. К выгоде, ставшей возможной благодаря людям. Усвоение психомоторных механизмов чтения и письма, усвоение в письменной форме сложных интеллектуальных структур, нисколько не препятствуя традиционной передаче профессиональных знаний и умений («видеть своими глазами и слышать своими ушами»), облегчает и их усвоение. Грамотный ремесленник, находясь на пересечении традиционной культуры и письменной цивилизации, быстрее усваивает и лучше удерживает в памяти навыки, которые он теперь сможет применить с большей легкостью. Массовое овладение навыками письма и эффективным уровнем чтения частью верхушки фабричных специалистов, как это было в Англии, способствует быстрому продвижению методов ремесленного производства, приемов и способов ручного труда, благодаря которым идеи становятся материальной силой.
Восемнадцатый век усовершенствовал традиционные орудия. Особенно это касается нескольких высокоточных производств — сборки часов и хронометров, выпуска измерительных приборов — этих сенсорных множителей, завещанных XVII веком эпохе Просвещения, которая подняла их на недосягаемый прежде уровень эффективности и точности, — изготовления органов, клавесинов и скрипок. За запоздалой победой телескопа стоит искусство отливки нужного металла и его полировки до зеркальной гладкости, за прогрессом микроскопа — качество линз. Можно упомянуть также стекло и столовый хрусталь.
Восемнадцатое столетие находится в высшей точке эволюции традиционных орудий производства, нередко направляемой грамотными людьми, которые умеют с ними обращаться и находят для них множество неожиданных вариантов применения. Можно ли определить XVIII век как век совершенных орудий, стремящихся к совершенству, которым в ближайшем будущем предстояло дать генеральное сражение машинам? Орудия раньше машин? Несомненно. Машины против орудий? Нет. Трудно найти что-либо менее склонное к противоборству, чем орудия XVIII века и английские машины. Одно из условий индустриальной революции, и далеко не последнее, заключается в искусстве ремесленников, умеющих своими руками делать материал послушным, обрабатывать железо, изготавливать зубчатые колеса, шестеренки, оси, справляться с бесчисленным множеством мелких практических проблем вроде приводных ремней или герметичных швов, требующих невероятной изобретательности и сноровки.
Эти маленькие шажки вперед нелегко уловить. Серийная история вознаграждений и цен не дает никакой возможности отметить ощутимое улучшение в масштабах жизни многочисленных классов. Люди только начинали учиться обходить трудности, изобретать документацию, отыскивать адекватные способы использования. Пространство материальной жизни обогащалось, улучшалось, становилось более разнообразным. Когда возводили дом, он получался чуть больше и чуть изящнее, чуть лучше проветривался, чем тот, на месте которого он строился, и это касалось не только богатых. Кровать вместо низкого ложа, шкаф вместо сундука, белье, немного посуды. За небольшой отрезок времени население выросло. Кто же ошибался? Экономика с ее зарплатой и ценами на хлеб? Социальная история и исследователи жилищных условий, которые замеряли, обсчитывали, выражали в цифрах дома зажиточных крестьян в том виде, как они сохраняются еще и в наши дни? Признаем и преодолеем кажущееся противоречие. Есть то, чего графики цен так до сих пор и не смогли показать, — это новый продукт, свободный продукт, лучшее качество, косвенное следствие ощутимого роста производства во всех областях; за неимением лучшего примем пока, на условиях тщательной проверки, это неизбежное предположение. В XVIII веке ремесленники добились заметного повышения производительности труда без прямых капиталовложений. Без капиталовложений, если не считать косвенных, выразившихся в более эффективной передаче знаний, которые стали доступными большему числу людей, причем людей, лучше образованных.
Почти без непосредственных капиталовложений — в этом и заключается вся разница между XVIII и XIX веком. Путем привлечения внимания, путем придания большего значения навыкам в ущерб рутине. В век компьютеров есть искушение рискнуть: амортизированные hardware[11] стали на 50 % лучше за счет беззатратного улучшения software[12]. Достигнутый выигрыш, даже небольшой, непосредственно доступен для человека. В конце века вдвое больше людей, чуть более образованных, живут немного дольше. В конце XVIII столетия в Европе в пять-шесть раз больше грамотных людей, чем в конце XVII века, и, возможно, раз в десять больше тех, кто преодолел порог эффективного чтения и читает дополнительно и разное. Взвесив все как следует, можно сделать вывод, что способность к усвоению информации посредством чтения выросла в десять раз самое большее за два поколения.
И снова перед нами противоречие. Тесно связанный с прошлым, XVIII век в неменьшей степени оказывается веком движения, практического прогресса на уровне вещей. Преодолеть это противоречие значит открыть то, что, как нам представляется, составляет самую суть, может быть, краеугольный камень эпохи Просвещения. Устойчивость способов производства в традиционном обществе не Исключала ни модификаций, ни изменений, которые чаще всего оказывались прогрессивными. Своеобразие XVIII века заключается не в отдельных модификациях, а в том, что именно в это время изменения приобрели способность вести за собой другие изменения. Чтобы отразить эту действительность, было бы уместно прибегнуть к языку экономики. Она говорит о поступательном движении, о множителе. Соответственно мы будем говорить о множителе роста эпохи Просвещения.
