Александр Строев - Авантюристы Просвещения: «Те, кто поправляет фортуну»
Франсуа-Пьер Пикте, служивший при канцелярии опекунства иностранных колонистов, нанимал квалифицированных рабочих в Гамбурге и во Франции (за его деятельностью в 1765 г. внимательно следили французские дипломаты[325]). Он координировал деятельность агентов Зонтага и парижанина Леруа де Глажи, под его началом действовали капитан Гогель, уроженец Монбельяра[326], и Сен-Флорантен. Последнего арестовали в Париже в 1765 г. Когда два года спустя его повезли из Бастилии в Бисетр, он смертельно ранил тюремщика и перерезал себе горло. Сен-Флорантен был замешан в деле швейцарца Давида Соломона де Рапена (ок. 1711–1778), полковника на службе у Фридриха II и руководителя прусской шпионской сети, действовавшей во Франции. Он был офицером в армиях разных стран, в том числе во французской; его арестовали в г. Везель за шпионаж, но он бежал из тюрьмы. В первый раз попал в Бастилию в 1764 г. Несмотря на опасности, полковник Рапен продолжал усиленную вербовку. Как значилось в его следственном деле, русские власти поручили ему наем колонистов, чтобы «населить Астраханское царство»[327]. Одновременно он развернул агитацию в приграничных французских гарнизонах, подстрекая солдат дезертировать в Пруссию. Французская полиция, не на шутку встревоженная его деятельностью, подстроила ему ловушку, заманила на французскую территорию под предлогом вымышленного набора рекрутов для испанских колоний и арестовала. 20 ноября 1765 г. Рапен был отправлен в Бастилию вместе со своим секретарем, капитаном прусской армии Луи Друаром. В тюрьме он выдал всех известных ему русских вербовщиков, в том числе Коста де Сабревиля. В декабре 1767 г. Рапена перевели в Венсенский замок, где он и умер через десять лет.
С Рапеном сотрудничал эльзасец Фридрих Рольваген, лейтенант армии герцога Брауншвейгского. Он распространял в Эльзасе проспекты о русских поселениях, с помощью двух подручных, Жана де Босса и Квентена Бенжамена Кулета де Отрива, организовал отправку немецких и французских колонистов. Всего уехало четыре тысячи семей, еще три тысячи собирались в путь, когда в сентябре 1766 г. Рольваген был арестован вместе со стряпчим Жаком Дюбуа. В Бастилии он провел три года (освобожден 18 августа 1769 г.).
Едва ли не самой колоритной фигурой среди вербовщиков был парижанин Менье де Прекур де Сен-Лоран (р. ок. 1714). Согласно донесениям полиции, рост 5 футов два дюйма, волосы светлые, голос хриплый[328]. В 1734 г. он начал служить у поставщика провианта, потом попал к генеральному откупщику Савалету, затем в 1748 г. стал инспектором полиции, наблюдавшим за парижскими девками и содержанками (1748–1757). Он не был чужд изящной словесности и, по мнению Поля д’Эстре, писал свои донесения живо и интересно (некоторые из них опубликованы)[329]. В 1757 г. он неожиданно исчез: его числят без вести пропавшим и предполагают, что он погиб, конвоируя арестанта из Парижа в замок Иф. Но в 1765 г. он появляется вновь, представляясь генерал-адъютантом французских стрелков и «директором Екатеринбургской колонии иностранцев в Астраханском царстве»[330]. Он завербовал около 970 семей.
Обширен список русских агентов. В 1765 г. в Бастилию попадают скульптор Шарль Жозеф Респет, по прозванию Рашет, член римской Академии Сан Лукка, швейцарские часовщики Франсуа и Жак Феррье, судейский клерк Ж. Б. Гобер и прусский лейтенант Шарль де Сайе. Поль д’Эстре упоминает также антрепренера Лембека и лионца Шануана, унтер-офицера Леду де Сент-Круа и актера из Гавра Кордье. Большое число французов было завербовано за пределами Франции, в Гамбурге и Франкфурте, из числа дезертиров и протестантов.
Ситуацией, разумеется, пользуются самозванцы. В 1768 г. некий барон Штейн, искатель философского камня, присваивает себе чин тайного советника, должность «главного бальи Астраханского царства» и вербует колонистов. Но когда он добирается в Россию, его в апреле 1769 г. высылают из столицы[331].
Операция обошлась России в два миллиона семьсот тысяч рублей, но результаты дала. В 1766 г. правительство прекращает массовый набор, приглашая индивидуально только квалифицированных ремесленников. Общее число переселенцев оценивается по-разному. Согласно Г. Писаревскому, в списках от 14 февраля 1769 г. числится 2946 семей, приглашенных правительством, 1523 семьи, отправленные бароном де Борегаром, и 1530 семей, вызванных Пикте и Леруа. Р. Барлетт, проанализировавший официальные русские источники, подсчитал, что с 1762 по 1775 г. прибыло 30 623 человека[332].
Екатерина II гордилась иностранными поселениями. Она писала Вольтеру 14 (25) июля 1769 г.: «знайте, что моя прекрасная колония в Саратове насчитывает 27 тысяч душ […], что там у каждого округа церковь своего вероисповедания, что там мирно возделывают поля и не платят податей в течение тридцати лет»[333]. Но в дальнейшем поводов для радости стало меньше. По оценке Мартина Бри, французского консула в Москве, из многих тысяч колонистов к 1777 г. оставалось не более 4–5 тысяч семей. Остальные погибли от голода и болезней, были перебиты Пугачевым или уведены в рабство татарами[334].
Иностранцы в России как бы распределяли между собой профессии. Немцы были по преимуществу крестьянами и ремесленниками (подобно Шиллеру и Гофману из «Петербургского проспекта» Гоголя или герою рассказа Лескова «Железный характер»), учеными и дипломатами, государственными деятелями[335]. Немецких ученых (историков, математиков, физиков) было много в Императорской Академии наук. Среди русских послов немало выходцев из Германии: М. М. Алопеус, А. Я. Будберг, К. Я. Бюллер, Ф. М. Гримм, А. И. Крюднер, И. И. Местмахер, И. А. Остерман, И. А. Тизенгаузен, семьи Струве, Нессельроде, Штакельберг и пр. Итальянцы были придворными певцами и музыкантами, французы — скульпторами, художниками и актерами. При Екатерине II действовало несколько постоянных иностранных трупп (французская, итальянская, испанская, немецкая), но приглашались они и раньше: мать Казановы Дзанетта играла на петербургской сцене в 1735 г.[336] Конечно, такое разделение по профессиям довольно условно, ибо многие французы выписывались в Россию в качестве крестьян или ремесленников, но по дороге на Волгу, в Саратов, они оседали в Москве, где шли в учителя. Поскольку иностранная иммиграция при Екатерине II, в отличие от эпохи Петра I, была задумана как сельская, а не городская, иностранцы попадали в столицы не благодаря, а скорее вопреки государственной политике. Французы владели книжными лавками и модными магазинами, служили поварами и парикмахерами[337]. В конце века, особенно после революции, многие французские офицеры перешли на русскую службу. Корпус, сформированный под началом Конде, участвовал в боях против революционной Франции (ирония судьбы — в XVII в. Великий Конде перешел на сторону Испании и сражался против своей родины). Хотя части просителей было отказано, и среди них Наполеону Бонапарту, иностранцы показали себя храбрыми воинами во время второй русско-турецкой войны (в первую очередь принц Нассау-Зиген, отличившийся при взятии Очакова и произведенный сперва в контр-адмиралы, потом в адмиралы; принц де Линь, Роже Дамас). Они проявили недюжинные административные таланты: герцог де Ришелье и авантюрист Иосиф де Рибас, женившийся в России на Анастасии Соколовой, побочной дочери И. И. Бецкого, стали основателями и первыми правителями Одессы[338].
Именно с притоком чужеземцев, как мы увидим далее, связывались многие надежды и разочарования первых десяти лет царствования Екатерины II. По концепции французских экономистов физиократов аббата Бодо, маркиза Мирабо, Мерсье де ла Ривьера, чью точку зрения поддерживал Дидро, иностранные поселения должны были показать России путь к цивилизации, стать образцом свободной экономической деятельности и процветания, способствовать образованию третьего сословия[339]. На карту ставилась репутация российской империи и западной науки.
Утописты при дворе Екатерины II
Более других иностранцев Екатерину II интересовали французские философы. Не только потому, что государыня издавна увлекалась их сочинениями. Еще в 1760 г., когда состоявший при Петербургской академии Струбе де Пирмонт в своих «Российских письмах»[340] оспорил Монтескье, доказывая, что Россия страна не деспотическая и что крепостное право — благо для крестьян, Екатерина Алексеевна высмеяла его, делая пометы на полях книги. Философы властвовали над общественным мнением Европы, их поддержка значила не меньше, чем удачно заключенный дипломатический договор. О своей внешнеполитической репутации императрица начинает заботиться сразу после восшествия на престол: завязывается переписка с Вольтером, д’Аламбер получает приглашение стать наставником великого князя, а Дидро — печатать Энциклопедию в России. Вскоре Екатерина II покупает библиотеку Дидро, узнав, что тот не мог собрать достойного приданого для дочери. При этом императрица оставляет книги философу в пожизненное пользование, более того, производит его в личные библиотекари и выплачивает пенсион.
