Ольга Глазунова - Иосиф Бродский: Американский дневник
Еще несколько слов о "Большой книге". Обилие интервью, которые давал Бродский после отъезда из Советского Союза, с одной стороны, можно объяснить его долгим молчанием на родине, а с другой, — желанием как можно точнее обозначить свою позицию. И это характеризует Бродского положительно, даже более чем положительно: не пренебрегал журналистами и читателями, не отнекивался, не уходил от неприятных вопросов, а старательно объяснял, растолковывал, отвечал самым подробным образом. Иногда был непоследователен. И это тоже естественно. У каждого человека в зависимости от настроения взгляды могут меняться. Возможно, какие-то мысли были утеряны при расшифровке записей, что-то искажено при переводе с одного языка на другой. Мария Бродская, жена поэта, в интервью Виктору Куллэ на вопрос, как она может прокомментировать выход книги, составленной Валентиной Полухиной, отвечает:
"Иосиф был против такой книги. И перед смертью он написал письмо профессору Полухиной, в котором просил ее этого не делать. Мы не знаем, почему он был против этого конкретного проекта — тогда он ничего нам об этом не говорил. Но я твердо знаю, что интервью как форма печатного выражения его очень раздражали. Прежде всего потому, что человек, у которого берут интервью, обычно не имеет возможности контролировать перевод и конечный текст, нередко редактируемый журналистами, и в результате часто его слова существенно искажаются"[20].
Видно, не зря опасался поэт: и напечатали, и исказили. Вернее, не допустили искажения, которое так опрометчиво позволил себе сделать в интервью Бродский. Честно говоря, в сложившейся ситуации более последовательным представляется неприятие поэзии Бродского. В патетике обвинений его оппонентов есть что-то искреннее. Желание убедить себя в том, что все, что они говорят, правильно, или услышать опровержение своим словам — в общем, завязать разговор, разобраться, найти объяснение тому, чего не можешь понять. А когда читателю навязывают представление о том, как должно быть на самом деле, используя имя поэта и его творчество в своих целях, — это всегда неприятно. И не важно, где это происходит, в Советском Союзе или на Западе. На Западе, конечно, за использование больше платят, однако не все в этой жизни определяется деньгами, по крайней мере, не у всех.
Справедливости ради надо сказать, что далеко не все на Западе обстоит так мрачно в отношении Бродского. Есть много интересных монографий и статей, посвященных его творчеству[21]. Естественно, что внимание американских и английских литературоведов сосредотачивается на стихотворениях, исторически или поэтически связанных с западной культурой: "Большая элегия Джону Донну", "Двадцать сонетов к Марии Стюарт", "Бабочка", "Осенний крик ястреба" и т. д. Предметом исследования являются также модернистские и постмодернистские тенденции в поэзии Бродского, влияние, которое оказали на него англоязычные поэты: Оден, Фрост, Элиот, Харди и др. Значительная часть работ посвящена анализу структуры поэтического текста: особенностям размера, ритма, рифм и т. д. Однако за пределами внимания западных литературоведов остается огромный пласт поэтического наследия Бродского, уходящий корнями в русские культурные традиции.
Очень часто, особенно в Америке, поднимается вопрос, кем же был Иосиф Бродский, русским или американским поэтом. В энциклопедическом словаре "Microsoft Encarta 97" в статье, посвященной Бродскому, читаем: "Russian-born American poet" (рожденный в России американский поэт). Однако, надо отметить, что даже американцы чувствуют уязвимость такой точки зрения: "Если "американский поэт" звучит слишком самоуверенно в утверждении своей независимости, то "рожденный в России" недостаточно, чтобы признать суть и своеобразие поэта, так глубоко погруженного в культуру его родины и в то же время насильно оторванного от корней"[22].
В некоторых работах принадлежность Бродского к американской культуре вообще ставится под сомнение: "Америка — место ссылки поэта (Бродского — О.Г.) — не была его полностью. Наиболее явно это проявилось в речи, которую Бродский произнес в 1991 году по случаю избрания его первым поэтом-лауреатом, рожденным за пределами Соединенных Штатов. Хотя он говорил "наш джаз и наш кинематограф", данные притяжательные местоимения звучали странно рядом с фразой "необходим посторонний человек, чтобы увидеть некоторые вещи ясно… и я этот посторонний""[23].
Мнение американцев о поэзии Бродского определяется в большей степени принадлежностью его к русской литературе, чем достоинствами его стихотворений. Энн Лонсбери отмечает: "Русские стихи Бродского невозможно было внимательно изучать, но ими можно было восхищаться, поскольку их бесконечно высоко оценивали авторитетные представители русской "высокоЙ" культуры. А для многих американцев нет ничего выше русской "высокой" культуры. Один из репортажей о церковной службе памяти Бродского в Нью-Йорке передает взволнованный благодарный тон, который американцы, как кажется, иногда усваивают по отношению к этому Великому Русскому Писателю, к поэзии и к поэтической культуре вообще: "Величие его читателей — среди них Барышников, [Шеймус] Хини и Нобелевские лауреаты Чеслав Милош и Дерек Уолкотт… заставило огромную аудиторию хранить почтительное молчание."[24].
Не оправдались надежды привязать Бродского и к еврейской культуре: "Если нельзя было отнести Бродского к американцам, то попытки сделать из него еврейского поэта оказались еще менее состоятельными. Хотя он был евреем "по рождению, по крови", но "увы, по воспитанию", он им не был. Он был евреем настолько, чтобы на себе почувствовать антисемитизм, но не настолько, чтобы захотеть стать символом советских евреев. Многие эмигранты, включая меня, хотели бы видеть его своим глашатаем и многие из них составляли его аудиторию. Однако Бродский не был удовлетворен только их читательским интересом: "Зачем писать, — спрашивал он, — если твой читатель не более чем повторение тебя самого."[25].
Людмила Штерн пишет: "Бродский не только никогда не переступал порога действующих синагог — он отказывался выступать с литературными вечерами в их зданиях. Многие синагоги в Америке сдают молитвенные залы для светских мероприятий. Эти залы по размеру и акустике не уступают первоклассным концертным залам. Арендовать же их значительно дешевле.
Весной 1995 года, когда я уговорила Бродского поехать в литературное турне по Америке, продюсер Натан Шлезингер в нескольких городах арендовал залы в синагогах. Я показала Иосифу список снятых помещений, и он резко сказал: "Никаких синагог, пожалуйста. В синагогах я выступать не буду""[26].
В одном из интервью на вопрос, кто он на самом деле, Бродский дал исчерпывающий ответ: "Я чувствую себя русским поэтом, англоязычным эссеистом и гражданином Соединенных Штатов Америки"[27]. Исходя из этого определения, наибольший интерес для нас, русских читателей, представляет его поэзия.
Англоязычная проза — это в некотором отношении "товар на вынос", размышления поэта об окружающем мире, о литературе, культуре и философии, о воспитании подрастающего поколения, в то время как стихи — это разговор с самим собой, обращение к прошлому, изложение взглядов на настоящее и будущее.
Глубоко интимный характер поэзии Бродского, особенно в американский период его творчества, подтверждается и тем фактом, что поэт практически не заботился о том, чтобы его стихи издавались: "Напечатают — хорошо, не напечатают тоже неплохо. Прочтет следующее поколение. Мне это совершенно все равно. Почти все равно"[28]. Учитывая то, что одной из главных причин отъезда Бродского из Советского Союза стала невозможность печататься, безразличие поэта к судьбе его стихов на Западе не может не настораживать.
Вероятно, поэтому поэзия Бродского воспринимается с таким трудом, почти как стенограмма, расшифровать которую человеку непосвященному очень трудно. По сути, это работа поэта с языком, который в отсутствии читателей и друзей на долгие годы стал единственным партнером и соучастником его творчества, это дневник, строка за строкой отражающий жизнь в условиях эмиграции. И если мы действительно хотим понять, что произошло с Бродским после его отъезда из России, мы должны отрешиться от сложившихся стереотипов и сосредоточиться на исследовании его творчества, слово за словом, фраза за фразой постигая мысли и чувства поэта.
Читать любой дневник надо вдумчиво, не спеша, обращая внимания на язык и подтекст, расшифровывая пропуски и сокращения, постигая сначала общее настроение и только затем смысл сказанного. Так как ни один дневник не может рассматриваться без сопоставления с реальными событиями, время от времени мы будем обращаться к фактам биографическим.
