Владимир Келер - Друг на все времена
Не сразу нашел свое призвание Пустовойт. Много и напряженно трудился на разных направлениях агрономии. Но даже и став селекционером, он не сразу разглядел то растение, усовершенствуя которое прославился на весь мир.
– Мое имя обычно связывают с подсолнечником,– говорил Василий Степанович. – Но, честно говоря, мне трудно было перестать заниматься пшеницей. Я и сейчас хлеб люблю по-прежнему, по-крестьянски...
До революции к подсолнечнику относились с пренебрежением. Так, академик Севергин писал о нем в начале века: «Сие растение почитается способным исцелять раны. Наибольшее употребление семени есть в пищу попугаям. А пережженные семена имеют запах кофе и производят наливку почти столь же приятную».
Почему же все-таки Пустовойт всерьез занялся подсолнечником? Не рассчитывал же он на то, что в России вдруг разведутся тучи попугаев, которых надо кормить, или что все сегодняшние пьяницы неожиданно бросят пить и станут требовать у трактирщиков: «Кофейную наливку, да поскорее!»
Несомненно, главную роль сыграли местные условия. На Кубани перед первой мировом войной засевалось около сорока процентов всего засеваемого в России подсолнечника. Кубанцы любили эту культуру и умели добывать из нее на маслобойках душистое подсолнечное масло. В народных сказках и преданиях часто о нем упоминалось, и герои сказов спорили – кто делает масло лучше.
Пустовойту помогла и интуиция, его «селекционное зрение», по выражению агрономов.
С помощью такого зрения он увидел в «солнечном цветке» две важные особенности. Во-первых, особо высокое качество пищевого масла, добываемого из подсолнечника. Во-вторых, то, что масличность этой культуры можно повышать выше естественных тридцати двух-тридцати трех процентов.
С установлением на Кубани Советской власти резко изменились к лучшему условия работы. Опытное поле «Круглик» под Краснодаром, где работал Пустовойт, было преобразовано в опытно-селекционную станцию по масличным культурам. А затем, на базе этой станции, был основан научно-исследовательский институт. С 1935 года Пустовойт заведовал отделом селекции и семеноводства этого института.
А сколько поистине героических усилий приложил ученый в тяжелые послевоенные годы, когда на почти пустом месте он восстановил свою лабораторию и с группой молодых ученых продолжил селекционные исследования.
Василий Степанович много ездил по полям Украины, на Северном Кавказе, под Воронежем, в Средней России. И всюду отбирал лучшие семена подсолнечника. Со своими сотрудниками он боролся с многочисленными врагами культуры: был побежден сорняк заразиха, создан своего рода богатырский панцирь, предохраняющий семена подсолнечника от прожорливой моли.
В результате великий селекционер чуть ли не удвоил содержание масла в ядре семени подсолнечника.
В 1964 году В. С. Пустовойта избрали действительным членом Академии наук СССР.
Пустовойт прожил долгую и очень плодотворную жизнь. Сегодня у нас в стране под посевами подсолнечника занято примерно пять миллионов гектаров, что в пять раз больше, чем до революции. Почти все эти площади засеваются сортами Пустовойта или выведенными по его методу. А трудился Василий Степанович почти до последних своих дней. Когда его, уже почти 70-летнего, спросили как-то: «Какие у вас сейчас увлечения, хобби, чем вы занимаетесь с наибольшим удовольствием после работы?» – он ответил:
– Хожу по полям и смотрю, как растет подсолнечник.
Жизнь Пустовойта – пример сочетания таланта и трудолюбия.
Человек человеку брат
Где бы в человека ни стреляли,
Пули – все! – мне в сердце попадали.
Э. Межелайтис[48]Все ли ценят это качество? Все ли понимают значение его для воспитания в человеке человеческого?
Увы, не все, к сожалению.
На свете много возвышенных, добрых людей. Многие безотчетно бросаются на помощь другим в беде (сострадание определяется психологами, как участие в боли и страдании другого человека). К сожалению, тут же рядом с ними водятся и иные... Люди, которым нет никакого дела до чужой жизни, чужой заботы.
До сих пор у нас не в диковинку услышать сложившиеся в мрачные времена заповеди мещанства: «моя хата с краю», «своя рубашка ближе к телу» и тому подобные, являющиеся перепевом знаменитой заповеди всех эгоистов: «человек человеку волк».
Есть люди, которые убеждены, будто самоотверженность и сострадание, бескорыстная забота о других и доброта – качества «противоестественные», что они мешают человеку пробивать себе дорогу в жизни.
Упрощая и опошляя учение Дарвина о «борьбе за существование», такие люди переносят в мир разума законы джунглей, то есть законы, гласящие, что сильный побеждает слабого, хищник стоит над жертвой, а жестокосердие – над мягкосердечием.
В действительности жестокосердие всегда было противно человеческой природе.
Даже просто равнодушие к чужим несчастьям и судьбам противоестественно для существа разумного. Кто может спокойно пройти мимо чьей-то беды – не просто отвратителен: он опасен. Ведь он ненадежен, он не может быть настоящим другом. Он бросит в час испытания, даже подтолкнет, поможет врагу.
Можно понять М. Е. Салтыкова-Щедрина, выражавшегося особенно резко:
«Нет опаснее человека, которому чуждо человеческое, который равнодушен к судьбам родной страны, к судьбам ближнего...»
Когда свет разума озарил впервые мозг нашего далекого предка, это одновременно был свет добрых чувств. Сегодня, кажется, уже никто из антропологов не сомневается в том, что выжили и вступили на тропу развития не сильные и жестокие племена людей, а, наоборот – те, где была взаимопомощь и великодушие.
Приведу на этот счет слова крупнейшего современного антрополога американца Лорена Айсли:
«Ведь, в общем, человек выжил не благодаря жестокосердию – этого не могли доказать даже великие эволюционисты Дарвин и Уоллес,– а, наоборот, его спасло мягкосердечие. С вершин своего высокомерия человек может кричать, что дело сильных – бороться, а дело слабых – любить и страдать. Однако, вопреки распространенности таких идей, суть заключается в том, что, если бы человек не проявлял нежности к своему ближнему, не был существом, способным любить по-своему, по-человечески,– его кости давным-давно обглодали бы шакалы, бродившие по степям Африки, той Африки, где он впервые приобрел человеческий облик».
В самом деле, каким иным, как не добрым, может предстать перед лицом себе подобных нормальный человек, если окружающим его с детства он обязан всем, что есть в нем хорошего и сильного, что ведет его властно вперед – к совершенству, ко всяким успехам.
Даже удары, даже несправедливости, порою выпадающие, быть может, на его долю, не ломают настоящего человека, не превращают его в озлобленное ничтожество.
Не удивительно, что сострадание было вряд ли не самым первым моральным качеством, которое люди стали воспитывать сознательно.
Говорят, строители представляют древнейшую и распространеннейшую на Земле профессию. О распространенности спорить не берусь, но всех древнее все же, кажется мне, не строители, а врачи. Вряд ли люди научились строить шалаши на деревьях раньше, чем уже умели облегчать страдания друг другу: прикладывали целительные травы к ранам соплеменников, лечили недуги или просто утешали, как могли.
Из бессознательных моральных побуждений наших диких предков возникла тысячи лет назад непрофессиональная медицина.
Проявляя мудрость, унаследованную от предков, уже первые руководители первых медицинских школ стали предъявлять большие требования к тем, кто избрал труд лекаря делом жизни. Постепенно вырабатывался – вряд ли не первый на Земле – моральный кодекс: нормы поведения людей, добивающихся нравственного совершенства.
В этом, кодексе говорилось, что высокий гуманизм и нравственная безупречность, умение внушить к себе доверие больного и держаться с тактом, самоотверженность и бескорыстие должны отличать настоящего врача; человек, не внушающий доверия и не уважаемый больным, не преуспеет на медицинском поприще.
Ученики знаменитой школы асклепиадов (то есть служителей древнегреческого бога врачевания Асклепия) с острова Кос, виднейшим представителем которой был «отец медицины» Гиппократ, приносили присягу, в которой в числе прочего обязывались:
применять свое искусство только на пользу и ни в коем случае не во вред больному;
хранить как профессиональную тайну все, что будет обнаружено в процессе лечения.
Воспитанники школы должны были вести себя достойно.
Доверие своих больных они обязывались завоевывать не при помощи искусных, вызывающих удивление приборов или популярных медицинских лекций, изобилующих цитатами из поэтов, а частыми посещениями, заботливостью и приветливостью.
