Елена Николаева - Фракталы городской культуры
Важно, что в городской культуре публичный развлекательный статус получают многие социокультурные практики, относившиеся в традиционных культурах к сфере приватности. Так, например, городские бани со времен древних греков наряду со своим прямым назначением выполняют функции дискуссионных и сословно-финансовых клубов, где в неформальной обстановке проходят бизнес-встречи и дружеское общение. Аналогичным образом, секс институализируется в городе в виде кабаре, публичных домов, массажных салонов и закрытых клубов.
Приготовление пищи также долгое время считалось приватной социокультурной практикой: даже в ресторане процесс превращения продукта в готовое блюдо обычно происходил за закрытыми дверями индивидуального пространства шеф-повара. До сих пор многие рецепты фирменных блюд и напитков составляют коммерческую тайну. Однако город с его культом еды в открытых, публичных местах превратил еду в универсальную метафору удовольствия и в одно из главных жанров развлекательной культуры современного мегаполиса. И если в свое время варьете служило своего рода деликатесом в меню ресторана, то ныне «шоу поваров», когда блюдо готовится прямо на столе посетителя, подается как самоценный перформанс. Дефиле мод в Буэнос-Айресе сопровождается дегустацией вин, а в старинных замках Италии исторические инсценировки проходят меж ресторанных столиков. Рекламные плакаты сообщают горожанам о «фестивале чиз-кейков» в кофейнях «Шоколадница», о «Картофельном фестивале» в ресторанах «Елки-палки» и даже о «всемирном фестивале» «Orion World Cultural Festival» в упаковке печенья «Choco-Pie».
Вообще город живет в постоянной диалектической борьбе публичного и приватного. Запертые на несколько замков двери личных квартир и частных фирм сосуществуют с распахнутыми или услужливо раздвигающимися дверями общественных учреждений. Открытые молодежные дискотеки для обывателей и закрытые танцполы для золотой молодежи. Клубы по интересам и закрытые VIP-клубы. Коллекции государственных музеев, выставленные на всеобщее обозрение, и частные коллекции, доступные лишь близким друзьям владельцев, вплоть до тайных коллекций нелегально приобретенных раритетов. Кинофильмы для всех и закрытые кинопоказы. При этом публичность синематографа, театра и спортивных состязаний в значительной мере замещается приватностью домашнего видео и телевизионных трансляций.
Ресторанные обеды и ужины из закрытых помещений выносятся на открытые веранды кофеен и кафэшек, прямо в уличную толпу (как, скажем, McDonald’s) или за цепочки символической ограды. Лишь у дорогих ресторанов выносные беседки прикрываются полупрозрачными занавесами, особняки, превратившиеся в элитные ресторации, сохраняют зашторенные и затемненные окна; а закусочные-фастфуд и пивные, напротив, помещают своих посетителей, как аквариумных рыбок, в ярко освещенное пространство. Хай-тек и молодежные фан-кафе могут принципиально деформировать границу внутреннего и внешнего, выдвинув застекленные эркеры «кабинетов» в гущу уличного пространства.
Инверсивная семантика «приватное-общественное» проявляется на всех уровнях культурной реальности города. Магазин элитных вин предстает перед нами как «Винная комната» (Москва), клубный ресторан «Постель» (Нью-Йорк) предлагает поужинать на настоящих кроватях, расставленных по залу, как столики. «Библиотека» со всем своим подлинным антуражем может на поверку оказаться отелем (Нью-Йорк) или рестораном (Москва), а кафе – «домашней» библиотекой и книжным магазином в одном и том же зале («Лавка колониальных товаров», «BOОКАФЕ»).
Публичное и частное в современном мегаполисе свободно конвертируются друг в друга. Действительно, городские социокультурные практики позволяют «приватное пространство расширить от комнаты до границ снятого ресторана, …снять для индивидуальных нужд… целую гору или город»[167].
Специализированные издания делают общественным достоянием личные интерьеры и личные события. Свадьбы, приемы, тусовки и похороны политических деятелей и «звездной» элиты транслируются на весь мир. А их антиподы – корпоративные вечеринки – проходят за закрытыми дверями, запертыми воротами и непроницаемыми «крепостными» заборами и все чаще вообще выносятся за пределы городского пространства.
Через открытые окна квартир и автомобилей вместе с громкой музыкой в городское пространство выплескивается экстаз от личного праздника жизни. Шум эстрадных концертов на открытых площадках, в свою очередь, радостно врывается в личное пространство окрестных домов. Вообще музыка в городе – это своего рода непрерывный, транслируемый многочисленными палатками аудиозаписей и рекламными саунд-треками эстрадный фестиваль, который представляет собой стохастический фрактал мировой музыкальной культуры.
Так фрактальный многоуровневый лабиринт городской культуры вовлекает нас в бесконечный спектакль под названием «жизнь в городе». При этом каждый горожанин сам выбирает жанр этого спектакля, сам выстраивает свои отношения с неисчислимым сонмом городских образов, кто как Игру в бисер, кто как театральное представление, кто как спортивное состязание[168]. Независимо от того, насколько активно или пассивно участие человека в городском перформансе и насколько осознанна его рефлексия по поводу символических смыслов городских сюжетов, он вовлечен в бесконечное «фрактальное блуждание в мире»[169], познавая этот мир не через гносеологические процедуры «субъект – объект», но через «череду движений, обусловленных внутренней динамикой телесности наблюдателя»[170]. И правила этого «блуждания» задаются не сами участниками городского «перформанса», а логикой рекурсивного процесса воспроизводства культурных форм и смыслов: траекториями социокультурных аттракторов и фрактальными алгоритмами культуры.
Произведение классического искусства в пространстве города: странные петли обратной связи
Нетрудно заметить, что в современном городском пространстве «культурные» события перестают быть прерогативой классических театрально-музейных площадок. Сплошь и рядом магазины называют себя галереями («Галерея Samsung», «Галерея мебели», «Галерея интерьеров», кафе «ГалереЯ Арманд» и др.), торговые и фитнес-центры позиционируются как салоны («Меховой салон», «Автосалон», «Салон красоты») и студии («Студия окон», «Студия красоты», «Студия загара»). И уж совсем логично выглядит аптекарский музей, расположенный в действующей аптеке (Вологда). На этом фоне эстрадные концерты и классическая опера («Борис Годунов»), масленичные ярмарки и чайные фестивали, баскетбольный матч и дефиле мод на Красной площади совсем не кажутся событиями авангардного характера.
В культуре Новейшего времени, наполняющейся все новыми технологиями производства культурных артефактов, становится очевидной принципиально иная сущность произведения искусства и способов его бытования. Массовое промышленное воспроизведение предметов искусства привело к утрате подлинности как непременного условия для существования произведения искусства в качестве такового. Подлинность остается важной лишь в сфере коллекционного бизнеса (личных и музейных коллекций). Во всех остальных случаях важна лишь, как указывал В. Беньямин, экспозиционная ценность[171], т. е. степень выставляемости. Производство произведения искусства не просто ставится на поток – культурный продукт изначально задумывается и создается как копируемый в промышленных масштабах. Более того, пространство искусства все в большей мере начинает заполняться произведениями, рождающимися сразу со своими копиями, а «репродуцированное произведение искусства во все большей мере становится репродукцией произведения, рассчитанного на репродуцируемость»[172]. И широко распространенное в современной культуре копирование копий – пиратские видеосъемки на кинопремьерах и записи на концертах, размещение на многочисленных сайтах и файлообменниках Интернета и затем бесконечные индивидуальные скачивания – происходит уже в полном соответствии с фрактальным алгоритмом тиражирования самоподобных паттернов.
Собственно культура (пост)постмодерна требует рекурсивного воспроизводства всех ее значимых паттернов – не случайно такой популярностью пользуются ремейки разных типов. Любая репродукция становится фрактальным паттерном оригинала. Более того, множественные рекурсивные репрезентации оригинала – объекта или события – отменяют необходимость существования самого оригинала в реальном пространстве-времени, превращая его в симулякр собственных репрезентаций[173]. При этом отсутствие многочисленных копий свидетельствует об отсутствии самого оригинала Не имеющий копий оригинал – это нулевой знак в семиотическом пространстве повседневности.
