Елена Николаева - Фракталы городской культуры
Фрактальные перформансы городской повседневности
В Новое и особенно в Новейшее время городское пространство, с одной стороны, перестало быть функционально разделенным, городские ареалы стали семантически и прагматически поливалентными, с другой стороны, городские улицы, площади, мосты, дворцы, фонтаны и прочие городские объекты сами по себе стали замечаться и восприниматься в качестве «видов», городских «ландшафтов». Во всех крупных городах появились «множественные зоны зрелищности, неотделимые от повседневного пространственно-временного бытия урбанистической среды»[160], приезжий провинциал или чужестранец невольно становился зрителем, то есть сознательно взирал на декорации и действующих лиц необычного интерактивного городского перформанса, не имеющего ни начала, ни конца, ни четкого сюжета, но множество кульминаций и множество смыслов, как и вся культура в целом. (Заметим в скобках, что благодаря такому типу нарративности и естественной пространственной эклектике городская культура задолго до XX века предложила постмодернистскую логику мироустройства, являющуюся частным случаем стохастической фрактальности).
Театральность городских событий уже стала «общим местом» городской культуры (в теоретическом и практическом плане), а в последние десятилетия сложилось представление о городе как о сцене, где декорациями служат не только его здания и памятники, но и вся урбанистическая среда, включающая в себя проекции коллективного бессознательного и социального воображаемого[161]. Даже при отсутствии специальных городских мероприятий, таких, как карнавальные шествия, уличные марафоны, демонстрации или стихийные митинги протеста, город перформативен сам по себе, всей своей неорганической и антропологической материальностью воспроизводящий визуальные, аудиальные, тактильные и прочие паттерны культуры.
Очевидно, к концу XX столетия улицы превратились в фантастические «коридоры времени», в которых появляются то городские усадьбы VIII века с мраморными колоннами, то витиеватые особняки эпохи модерн, то монументальные здания сталинского ампира, то постиндустриальные башни из бетона и стекла. Архитектурные объемы – уникальные и типичные – сталкиваются и накладываются в пространстве города, превращая прогулку по городу в путешествие в прошлое и будущее, по стилям и стилизациям, то есть по лабиринтам и «лестницам» исторического фрактала культуры.
Восстановленные элементы утраченной в прошлые века городской архитектурной среды, например, Иверские ворота и прилегающий участок Китай-городской стены, тоже воспринимаются скорее как декорации, которые в силу современных технологий их реконструкции и выхолощенной прагматической функции являются, используя терминологию французского философа Ж. Бодрийяра, симулякрами[162] и по форме, и по содержанию[163].
Еще большая театральность присуща ресторанам и кафе, выстраивающим свой особый мир в отдельно взятом уголке городского пространства: «ботик Петра» и восточная «чайхана», венецианский палаццо, африканский оазис, городской хай-тек и украинский хутор. Дворики кафе и ресторанов – настоящие открытые театральные подмостки с соответствующими реквизитами: телегами, плетнями, кувшинами или бархатными диванчиками и мраморными фонтанчиками, становятся местом многочисленных «спектаклей», сыгранных рядовыми субъектами городской повседневности. В последние годы многие московские супермаркеты предлагают свой историко-художественный фрактальный нарратив, начиная ТЦ «Охотный ряд» с его стилизациями московского средневековья, классицизма и модерна на разных подземных этажах и заканчивая комплексом гипермаркета «Крокус-Сити».
Особенно интересно, как само городское пространство – его экстерьер – становится местом реализации развлекательных сюжетов и сценариев. Наиболее отрефлексированными элементами городского развлекательного пространства являются эстрадные концерты, спектакли, театрализованные представления и спортивные состязания, проводимые на улицах и площадях города. Однако наибольший интерес представляют не столько собственно театрализованные программы и квазимузейные экспозиции на открытых городских площадках, сколько взаимодействие личного и коллективного сознания с пространством города как художественно-эстетической и игровой средой и механизмы включения горожанина в систему городской образности. Город тогда предстает не как пространство многочисленных локальных спектаклей, а как одно большое импровизированное представление – никогда никем не объявленный непрерывный хэппенинг, не имеющий ни начала, ни конца, перформанс, созданный всей полифонией городских ресурсов и субкультур. Сущностные характеристики такой перформативной репрезентации повседневной культуры – бесконечность, итерационность, самоподобие – свидетельствуют о фрактальной природе городской повседневности.
Очевидно, что с самого начала человеческой истории город оказался противопоставлен другим более мелким поселениям, в первую очередь, благодаря наличию в нем особых возможностей для развлечений: рыцарские турниры и публичные казни, театральные и цирковые представления, спортивные состязания, карнавалы и ярмарки. Эпоха индустриализации, научно-технических революций и, наконец, информационные технологии XX века невероятно расширили эти возможности: кинематограф и эстрада, казино и игральные автоматы, рестораны и парки аттракционов, авиа-шоу, авторалли, компьютерные клубы и т. д. Кроме того, в большом городе прохожим периодически предлагаются шоу «виртуозов-иллюзионистов», иначе говоря, «наперсточников», уличные лотереи и прочие «лохотроны»…
И, главное, город в целом – это большой иллюзион, в изменчивом, подвижном ландшафте которого то и дело возникают и исчезают концептуальные фрактальные паттерны разных порядков. Современный большой город инициирует мультифрактальные множества образов, личностных и деперсонифицированных, антропоморфных и дегуманизированных. Многоуровневое пространство города, в котором рекламные образы то шагают рядом с нами, то парят высоко над нашими головами (на плакатах, штандерах, вывесках, перетяжках и билбордах), образует необъятную фрактальную галерею, экспозиции которой порождают философски сложные, накладывающиеся друг на друга культурные смыслы. Этот, по выражению Р. Барта, «жест внедрения в полноту материи значимой пустоты»[164] привлекает, отвлекает и подавляет своей пространственной агрессией неслучайно-случайного зрителя. Чего стоит огромная сексуально-полуодетая женщина с транспаранта, закрывающего стройку, оказавшаяся для зрителя с противоположного тротуара «сидящей» на крыше припаркованной у забора автомашины. Или огромное, довольно мрачное мужское лицо во всю торцевую стену (на другой стене за углом плакат продолжается названием рекламируемого фильма)…
Вообще, понятие лица в городской культуре является одним из наиболее значимых: должностное лицо, ответственное лицо, лицо фирмы, «не потерять лица», уход за лицом – любое лицо должно быть чистым и без морщин в прямом и переносном смыслах. Особая категория лиц – те, чей вечер в ночном VIP-клубе начинается с фэйс-контроля[165]. Иное дело люди с афиш и рекламных баннеров. В отличие от встречных людей, их знаменитые или даже незнакомые, но красиво-приветливые лица фотомоделей затягивают наше подсознание в долгий глубинный диалог, бесконечный рекурсивный процесс производства самоподобных копий – фрактальных паттернов современного мифа о красоте[166]. Расплата за иллюзию присутствия и реальную недоступность постигает многих из них в виде подрисованных усов, бород, рожек, губ, раскрашенных в ярко-алый или какой-нибудь другой вызывающий цвет, «выколотых» глаз.
Люди – фотомодели – манекены: бесконечные рекурсии мифа о красоте
Обычные прохожие и актанты социального характера, играющие свои установленные роли (милиционеры, военные и автоинспекторы, контролеры и частные охранники, работники скорой помощи, уличные торговцы и музыканты, попрошайки и т. д.), составляют нерефлексируемую повседневность, задний план, массовку городского хэппенинга. И все вместе – персонифицированный фрактал городской культуры.
Другие, более схематичные персонажи повседневного перформанса – артисты промоушен-акций, вроде клоуна МсDonalda или полосатых черно-желтых пчелок «Beeline», огромного белого зуба (который сам имеет глаза и рот), представляющего стоматологическую клинику, карнавальных львов из популярной закусочной или «Чашки» одной из кофеен. Среди действующих лиц городского перформанса особое место занимают манекены, фанерные персонажи и всякого рода надувные сущности (например, Санта-Клаус, парящий над крышей ресторанчика, или огромная пятерня, приветственно машущая на ветру). Все они стохастически воспроизводят культурные жесты городской повседневности и концептуальное содержание массовой культуры, образуя бесконечные рекурсивные цепочки поведенческих паттернов и странные петли обратной связи (см. раздел «Люди, памятники, манекены: фрактальные паттерны культурной коммуникации» третьей главы).
