Коллектив авторов - Веселие Руси. XX век. Градус новейшей российской истории. От «пьяного бюджета» до «сухого закона»
«В некоторых регионах земства предприняли попытку оставить открытым только одно питейное заведение или крайне ограничить время ежедневной продажи спиртного. В течение нескольких месяцев калужский, уфимский и харьковский губернаторы сопротивлялись полному запрету на торговлю спиртным, а уфимский губернатор с жаром доказывал, что только легальная торговля вином и пивом предотвратит распространение опасных суррогатов. Хотя винная торговля пользовалась поддержкой в южных губерниях, где виноградарство играло заметную роль в экономике, и тут многие села и города высказались за ее запрещение»[247].
Отсутствие единства в подобных вопросах могло обернуться опасными последствиями и быть использовано радикальными партиями. Например, большевики умело критиковали любые распоряжения российского правительства: и те, которые ограничивали продажу спиртного, и те, которые фиксировали некоторые государственные «поблажки». Первые за то, что якобы «под предлогом борьбы с алкоголизмом громили легальные общественные структуры, разоблачающие антинародную политику царизма»; вторые – за то, что «правительство не отказывалось от желания отвлечь народ с помощью пьянства от классовой борьбы»[248].
Сопротивление введению в жизнь антиалкогольных распоряжений центральных властей и местных представительных структур оказывали все – от губернаторов до владельцев питейных заведений. Упор делали на русские традиции, а также на необходимость в тяжелое для общества время расслабиться, хотя бы на несколько часов уйти от реальности. Особо подчеркивались те потери, которые понесет бюджет в случае свертывания продаж спиртных напитков, а также все увеличивающиеся расходы на военные нужды и набирающий силы процесс инфляции (когда бюджетные «дыры» затыкались не весомыми российскими рублями, а «нажимом» на печатный станок на монетном дворе).
Первые плодыИ все же первые ограничительные меры дали свои результаты. Если в январе-июле 1914 года было продано 5 400 000 ведер, то в августе-декабре того же года всего 700 000 ведер спиртного[249]. Даже если к этому количеству добавить спиртное, произведенное и проданное нелегально (по свидетельствам знающих людей, нелегальные объемы конкурировали с объемами легально реализуемой продукции), то количество ведер не поднимется выше 1,5 млн. Сокращение продаж заметно уменьшило финансовые поступления в бюджет, но, вместе с тем, сократило количество нетрезвых граждан на улицах российских городов, сел и деревень. Это считалось безусловно положительным фактом, особенно в среде околокадетской и около-октябристской публики.
Последнее не осталось без внимания со стороны столичных и провинциальных журналистов и дало повод для романтических проектов ряда депутатов Государственной думы. Проект закона «Об утверждении на вечные времена в Российском государстве трезвости» (его внесли крестьянские депутаты И.Т. Евсеев и П.М. Макогон) в 1915 году поступил на рассмотрение в IV Государственную думу, через год был принят, далее поступил для утверждения в Государственный совет, где и замер «под сукном»[250]. Попытки историков 1920-х – 1930-х годов обнаружить хотя бы копию этого документа, не увенчались успехом. Скорее всего, документ был уничтожен в революционные дни 1917 года.
Депутаты Евсеев и Макогон поддались влиянию пишущей братии: на самом деле уменьшилось, вероятно, не количество пьяных, а количество мужчин в тылу. Количество пьющих женщин, стремящихся «утопить в вине» свое горе – гибель мужа или детей на фронте, недостаток самого необходимого для обеспечения семьи, – значительно увеличилось, но женщины предпочитали пить незаметно даже для соседей и не выказывали пьяную удаль перед публикой[251].
Официальная статистика праздновала некоторые результаты наступления на пьянство, начавшегося во второй половине 1914 года: «Прекращение продажи спиртных напитков оказало самое лучшее влияние на производительность рабочих, их поведение и сокращение прогульного времени», – так говорили предприниматели и работодатели. По мнению правительственных чиновников, прогулы сократились на 23 %, а производительность труда в промышленности выросла в среднем на 5–7%[252]. Показатели, конечно, мизерные, но, учитывая особенности времени – мировая война набирала обороты и требовала все больших жертв и укрепления дисциплины, – стоит отметить, что прогресс в борьбе с пьянством все-таки был[253]. Однако никто не задумался о закреплении на отвоеванных рубежах и развитии успеха. Общественность упивалась даже самыми малыми достижениями, воспринимая их как нечто фантастическое и неправдоподобное. По поводу сокращения прогулов и роста производства писались многочисленные статьи, произносились доклады, составлялись приветственные адреса… Все, как и всегда, спустили в словесный поток.
В сентябре 1916 года Совет министров России запретил производство спирта на всех винокуренных заводах. И эта мера ударила в первую очередь по самому государству, правильнее сказать, по государственному карману. В 1916 году казенная монополия на водку принесла всего 51 млн рублей, чуть более 1,5 % бюджета[254]. Убытки – колоссальные, бюджет страны, и без того обескровленный военными расходами, трещал по швам. Казалось, еще немного, и бюджетные прорехи придется покрывать иностранными кредитами, что вызвало бы обвал российского рубля, отставку российского правительства и падение престижа России среди союзников.
Но левое крыло представительных структур власти усматривало в сокращении пьяных денег определенный прогресс, настаивая на еще большем сокращении этой статьи дохода, не предлагая, однако, ничего взамен[255]. Здесь уже «первую скрипку» играл пресловутый радикальный принцип: главное – достичь желаемого, а после – «хоть потоп». На эту особенность «левых» указывали умеренные периодические издания и представители правительственных кругов, прекрасно понимающие, во что может вылиться политическая упертость.
Позиция «левых» была усилена также общественным мнением, сложившимся в ряде передовых стран – союзников по антигерманскому блоку. В 1915 году Государственная дума получила от сената Соединенных Штатов Америки запрос – на официальном уровне – с просьбой поделиться опытом по проведению в жизнь «сухого закона». В конце того же года группа американских общественных деятелей посетила ряд приволжских городов, внимательно вслушиваясь в объяснения борцов за трезвость, конспектируя едва ли не каждое сказанное ими слово.
Но, что примечательно, реализуя свой вариант «сухого закона» на практике, американцы ничего не переносили на свою почву из опыта россиян. Однако даже их собственные технологии в этой сфере обернулись не общественной эволюцией, а вспышкой криминала, стремившегося наварить капитал на ставшем теневым бизнесе. Не совсем удачные результаты по введению в США «сухого закона» досконально изучался в России позже – в 20-е годы, когда советская власть сама рискнула запретить продажу спиртного, и тот факт, что Петроград-Ленинград не превратился в аналог заокеанского Чикаго, есть результат осторожного подхода к американскому опыту.
Другое дело, как реагировали на введение «сухого закона» различные слои населения, в первую очередь – в России.
«Сухая» деревняЗамечено, что широкие исследования, проведенные по всей стране в первые два года запрета (анкетными опросами были охвачены огромные районы страны: Пензенская, Полтавская, Екатеринославская, Нижегородская, Костромская, Харьковская, Московская и ряд других губерний), зафиксировали целый ряд интересных зависимостей. Так оказалось, что деревня, населению которой пришлось перейти практически к полному воздержанию от потребления спиртного, в целом легче переносит запрет, чем город. Даже домашние животные повеселели[256].
В деревне неожиданно обнаружился спрос на тракторы, селекционное зерно и скот. Увеличились объемы продаваемых удобрений, сельскохозяйственного инвентаря, агрономической литературы, выросло число создаваемых кооперативных обществ. Поскольку в условиях войны товарный спрос не мог быть в полной мере обеспечен, так как большая часть предприятий перешла на производство вооружения и обслуживание армии, то увеличились вклады в сберегательные кассы. С августа 1914 по апрель 1915 года деревенские вклады выросли на 261, 7 млн рублей, тогда как за тот же период прошлого года – только на 6, 5 млн.
Постепенно менялся образ жизни: по данным анкет, расходы на свадьбы и праздники перестали быть столь разорительными, сократившись в десять-пятнадцать раз только за счет спиртного. Повсеместно отмечалось снижение хулиганства, улучшение семейных отношений, пробуждение тяги к знаниям, особенно прикладным, усилился интерес к общественным делам. Старшие возрастные группы труднее переносили запрет, процент пьющих здесь всегда был выше, чем среди молодежи. И особенно неохотно мирились с ним пролетарские слои деревни – поденщики, батраки[257].
