Дэвид Бойл - Путеводитель по англичанам
Несомненно, там были «ряды орудий справа, ряды орудий слева», как писал Теннисон в своем знаменитом стихотворении. Однако легкая кавалерийская бригада состояла не из «отважных шестисот», а из 673 человек, и лишь пятнадцать процентов из них выжили и смогли вернуться верхом и невредимыми после необдуманного приказа атаковать в лоб русские артиллерийские позиции.
Проблема заключалась в том, что отданный командующим лордом Регланом приказ изначально был не вполне ясным. Какие позиции следовало атаковать? Разъяснений не поступило. Следующей проблемой стало то, что расплывчатый приказ почти не обсуждался, так как его получили три человека, питавшие друг к другу глубокую неприязнь: Кардиган, его непосредственный командир и шурин лорд Лукан и капитан Нолан, который доставил приказ, нацарапанный на клочке бумаги, а когда его спросили, о каких пушках идет речь, вместо ответа махнул рукой в неопределенном направлении.
Когда кавалерия устремилась в Долину Смерти (это слова Теннисона), Нолан поскакал ей наперерез, вероятно, осознав, что они двигаются не туда, куда нужно, — но так ли это на самом деле, мы никогда не узнаем, поскольку вскоре после этого он был убит.
Сам Кардиган отступил с поля боя, как только достиг русских позиций, не задержавшись ни на мгновение, чтобы посмотреть, что происходит с остальными атакующими, — он был взбешен поведением Нолана, который, как ему казалось, хотел украсть у него славу, лично возглавив атаку кавалерийской бригады.
Это сочетание снобизма, взаимного презрения и подозрительности, а также необъяснимая уверенность в непременном успехе лобовой атаки еще не раз играло значительную роль в фатальных эпизодах английской военной истории. Легкая кавалерийская бригада — одна из самых знаменитых его жертв.
Британский психолог, бывший офицер королевских инженерных войск Норман Диксон заметил, что эта трагическая атака, вместо того чтобы послужить предостережением некомпетентным генералам в дальнейших войнах, напротив, стала образцом для новых бесполезных подвигов, вплоть до катастрофической битвы на Сомме и далее.
Трубач Лэнфри, подавший сигнал к атаке легкой кавалерийской бригады, потом записал его в Парк-Лейн в Лондоне в 1890 году на фонограф Эдисона. Это была одна из первых записей, и на ней же сохранились слова Флоренс Найтингейл, великой героини Крымской войны. «Пусть Бог благословит наших старых добрых товарищей из Балаклавы, — сказала она, — и примет их к Себе».
Но каковы, милорд, были чувства и мысли тех храбрецов, что вернулись на позиции? От каждого полка возвратилась лишь малая горстка людей, две трети атакующих были уничтожены. Я думаю, каждый, участвовавший в той катастрофической операции при Балаклаве, кому посчастливилось выйти из нее живым, ясно чувствовал, что лишь по милости Всемогущего Провидения избежал он самой близкой и неизбежной из всех возможных смертей.
Речь лорда Кардигана в резиденции лорд-мэра в Лондоне (1855)59
Церковные кладбища
Было время, когда английские церковные дворы играли ту же роль, которая в современном доме отведена кладовке или прачечной. Туда сваливали вещи, которым не могли найти другого места. При средневековой системе неогороженных участков вся местная земля была поделена на узкие полоски между жителями деревни. Деревья, разумеется, только мешали, а потому, к примеру, тисы, из которых изготавливались английские длинные луки, сажали во дворе церкви. Кроме того, местный священник присматривал и за другими важными элементами местной экономики, находившимися в общем пользовании, — местным боровом и местным быком. Если человек хотел получить приплод от своего домашнего скота, он шел к священнику.
Вместе с тем по крайней мере с VI века земля в церковном дворе считалась освященной и в ней хоронили умерших. Могилы деревенских жителей, как писал Томас Харди («С ними Сквайр и леди Сьюзен мирно в Меллстоке лежат»), создавали бесклассовое общество, в которое входил даже «разносчик Рувим».
Надписи на надгробных камнях по большей части смертельно скучны и до оскомины благочестивы, но время от времени встречаются занятные или забавные, как эта надпись из Уинтерберн-Стэплтон в Дорсете:
Здесь покоится
Маргарет Уир —
Ногами вперед
Отошла в лучший мир.
Это противопоставление жизни и смерти — здесь зачинаются телята и покоятся останки жителей деревни — придает старым сельским кладбищам особенную энергию и умиротворенность, которая сильнее всего чувствуется у церковных ворот. У этого крытого прохода священник встречает гроб с телом прихожанина; здесь же проходят молодожены, возвращаясь в мир после венчания, поэтому местные дети иногда запирают ворота и соглашаются открыть только за монетку.
Кроме того, церковные ворота — традиционное место для флирта, а приходское кладбище издавна негласно служило местом свиданий: ночью среди могил можно было беспрепятственно уединиться, впрочем, такая возможность имелась и в дневное время. В церкви юноши и девушки могли встретиться и рассмотреть друг друга, не нарушая благопристойности, и даже тихонько перекинуться парой слов, проходя через ворота.
Похожее противопоставление мы видим в самом знаменитом английском стихотворении на эту тему — элегии «Сельское кладбище» Томаса Грея. Выпускник Кембриджа, позднее профессор, Грей весьма скептически относился к своим коллегам, которых называл «сонными, пьяными, скучными, необразованными тварями». Он тяжело переживал смерть друзей и родных. Большим потрясением для него стал случай, произошедший с его другом Хорасом Уолполом, который чудом остался жив после нападения дорожных разбойников. Это стихотворение он написал, чтобы привести мысли в порядок после переезда в Сток-Поджес в Букингемшире. В 1750 году он послал копию стихотворения Уолполу, сопроводив такими словами:
Я живу в таком месте, куда даже самые никчемные городские сплетни приходят совершенно остывшими и где не происходит ровным счетом ничего заслуживающего внимания, так что не будьте слишком строги ко мне за то, что я редко пишу, особенно зная, что из всех моих знакомых Вы менее остальных питаете интерес к письмам, в которых нет ничего, кроме пустой игры ума, тяжкой надуманности и сентиментальных излияний. Я пробыл в Стоке несколько дней (и намерен провести здесь большую часть лета) и закончил вещицу, начало которой Вы видели много лет назад. Посылаю ее Вам немедленно. Вы взглянете на нее, надеюсь, как на законченное сочинение — достоинства сего большинство моих писаний были и остаются лишены, однако эту эпистолу я решительно намерен не оставить в столь бедственном положении.
Уолпол переслал стихотворение друзьям, те переслали его своим друзьям, и так продолжалось до тех пор, пока Грей наконец не опубликовал его под своим именем, остановив стихийное распространение пиратских копий. В этом стихотворении запечатлена вся суть тонкого английского искусства меланхолии. Кроме того, в нем можно найти ряд известнейших фраз, ставших крылатыми, в том числе слова «родственные души» и вдохновившая позднее Харди строчка «Вдали от обезумевшей толпы».
Спустя всего восемь лет после публикации стихотворения его вспомнил молодой генерал Джеймс Вольф, сидя в лодке со своими людьми у полей Авраама и готовясь отбить у французов Квебек. Незадолго до рассвета перед битвой, в которой Вольф погиб, он процитировал стихотворение по памяти.
— Джентльмены, — сказал он, дойдя до последней строчки, — я скорее предпочел бы написать это стихотворение, чем взять Квебек.
Уже бледнеет день, скрываясь за горою;
Шумящие стада толпятся над рекой;
Усталый селянин медлительной стопою
Идет, задумавшись, в шалаш спокойный свой.
В туманном сумраке окрестность исчезает…
Повсюду тишина; повсюду мертвый сон;
Лишь изредка, жужжа, вечерний жук мелькает,
Лишь слышится вдали рогов унылый звон.
Лишь дикая сова, таясь под древним сводом
Той башни, сетует, внимаема луной,
На возмутившего полуночным приходом
Ее безмолвного владычества покой[20].
60
Крампеты
Пожалуй, крампеты — один из лучших образцов английской кухни, и, если верить интернету, они были «изобретены в 1247 году Альфредом Великим». Никаких достоверных свидетельств этого, разумеется, не найдено, хотя Альфред (см. главу 1) все же имел некоторое отношение к выпечке: глубоко задумавшись, он не заметил, как сгорели пироги, за которыми его попросили присмотреть. Кроме того, в 1247 году он уже лежал в могиле, правда, всего-то лет четыреста, так что ничего нельзя утверждать наверняка.
