Александр Попов - Русский Берлин
Так же как Илья Эренбург, Роман Борисович Гуль по праву именуется летописцем берлинской эмиграции. Бывший офицер Добровольческой армии, ставший в эмиграции писателем, он быстро приобрел известность после публикации мемуаров «Ледяной поход (с Корниловым)», вышедших в 1921 г. Вслед за ними последовали еще около двадцати книг.
В Берлине Гуль оказался в 1920 г. Был сам по себе, с легким левым уклоном. Занимался журналистикой и писательской деятельностью. Сотрудничал с различными эмигрантскими газетами и журналами, такими как «Накануне», «Жизнь», «Время», «Русский эмигрант», «Голос России», и другими периодическими изданиями. Был корреспондентом нескольких советских газет. Написал по заказу московского Госиздата роман «Жизнь на фукса» (1927). Был знаком или встречался со многими видными деятелями эмиграции и приезжавшими из России в Берлин писателями, поэтами и общественными деятелями. Среди его визави — Керенский, Пастернак, Есенин, Замятин, Федин, Пильняк, Тынянов, Ходасевич, Ремизов, Осоргин, Степун, Вышеславцев, Белый, Цветаева и многие другие. Гуль был «неуемно любознательным» человеком. Он регулярно посещал собрания литературного кафе Дома искусств, что обогащало его новыми и разнообразными знакомствами и впечатлениями. Около половины книг Гуля посвящены русской эмиграции. В его летописных хрониках живут «советские и эмигрантские литераторы и артисты, «осколки разбитой вдребезги» русской интеллигенции, театры и печать русского зарубежья, ночные таксисты — бывшие полковники и генералы». Среди его книг особенно выделяются мемуарные записки в трех томах «Я унес Россию. Апология эмиграции», где яркими, точными штрихами Гуль рисует картины эмигрантской жизни.
После прихода нацистов к власти Гуль был арестован и месяц провел в концентрационном лагере. Гитлеровцы усмотрели призыв к терроризму в его книге о Савинкове. Освободиться из лагеря русскому писателю помогла его жена, отыскавшая среди их знакомых одного деятеля нацистского движения, прибалтийского немца Гуго Менчеля, который работал простым дантистом, прекрасно говорил по-русски, но, как выяснилось, имел партийный билет № 4, то есть вступил в партию раньше Гитлера примерно на 3–4 номера. Менчель, «на редкость добрый и отзывчивый человек», надел мундир, ордена, сходил в гестапо, и вопрос был решен.
Осенью 1933 г. Гуль уехал в Париж. После войны переехал в США, где покинул этот мир в 1986 г. Похоронен в штате Нью-Йорк.
Два города
Русская речь звучала повсюду, в эмигрантских районах часто преобладая над немецкой. Далеко не все российские гости владели немецким языком, нередко удивляясь, что «мы уже здесь два года, а они (немцы) еще не выучили наш язык». Отсюда, а не с Бронкса пришел этот анекдот.
Созданный эмигрантами «русский мир» со своими газетами, издательствами, выставками, кафе, ресторанами, театрами, школами и другими атрибутами культурной жизни был хорошо заметен на городском пейзаже. В Берлине образовался город внутри города со своими традициями и образом жизни. «Два города, — писал Вадим Андреев, — немецкий и русский, — как вода и масло, налитые в один сосуд, не смешивались друг с другом». Чаще всего именно так характеризуются отношения между берлинцами и эмигрантами в те годы. Но в «Русском Берлине» также жили и профессионалы, владевшие мастерством, которое было востребовано в немецкой столице. Врачи, как писала газета Berliner Tageblatt (24.12.1921), открывали частные кабинеты, адвокаты шли работать в немецкие конторы, представители технических специальностей устраивались на промышленные предприятия. Люди творческих профессий старались привлечь к себе внимание на выставках. Открывались кондитерские, комиссионные магазины. Для кредитования новых проектов берлинские банки организовали особые русские отделения, где работали эмигранты… В Берлине было шесть русских банков… Газета отмечала, что профессиональная деятельность русских достигла вершины в издательском деле и в книжной торговле… Стартовый капитал в этой области находился на уровне 230 тысяч марок. В то время как, имея иностранную валюту, можно было прожить в городе на 15 долларов.
«Наглядно» представить степень присутствия деловых объектов «Русского Берлина» на карте города поможет воображаемая прогулка по Фридрихштрассе (Friedrichstrasse), лежащей на окраине «занятой» русскими территории немецкой столицы. Здесь располагались книжный магазин «Аргонавты» (д. 13), Русская табачная фабрика «Урал» (д. 24), комиссионный магазин «Братья Орловы» (д. 44), ювелирная мастерская А. Бабиченко (д. 44), меховой магазин А. И. Савича (д. 63), Союз бывших русских военнопленных и интернированных в Германии (д. 64), отель «Силезия» (д. 96), русский пансион «Rones» (д. 118), ООО «Берлинские драгоценные камни» (д. 168), ювелирный магазин «Геледер и Сие» (д. 168), торговый дом «Андромеда» (д. 203). Здесь же на Фридрихштрассе, 217 до 1921 г. находилась резиденция ЦК КПГ Германии.[19]
Мирное завоеваниеВ 1923 г. корреспондент венской газеты «Русский иллюстрированный мир» писал из Берлина: «Мы — старожилы — привыкли. А вот заезжему человеку чуть ли не странным кажется это обилие русских магазинов, кафе, ресторанов, кабаре um. g. В самом деле: пройдешься в области «Вестена» (магазин «Кауфхаус дес Вестнес» / «КаДеВе», крупнейший и по сей день универмаг города, расположенный в центре Западного Берлина, рядом с фешенебельной Курфюрстендамм. — Авт.) — и зарябит перед глазами от великого множества вывесок, витрин, плакатов, реклам: «Здесь говорят по-русски» книжный магазин «Родина» ресторан «Медведь», кафе «Москва» концерт такого-то… русские парикмахеры, чуть ли не мозольные операторы!.. А в газетных киосках тоже бубнят о себе заголовки газет и журналов: «Дни», «Накануне» «Руль» «Сполохи» «Жар-птица» Вот уж подлинно — мирное завоевание! А немцы — ничего привыкли. Еще острят: будто через год этак можно будет в промежутке от Шарлоттенбурга до «Цоологише гартен» (станция метро недалеко от Курфюрстендамм. — Авт.) основать Русскую эмигрантскую республику, а Курфюрстендамм переиначить в «проспект Курфюрста».
Не все берлинцы, однако, были столь добродушны. В униженной военным поражением и отягощенной огромными репарациями стране вызревали и другие настроения. Немцев шокировали объявления на дверях магазинов «Wir sprechen auch deutsch» («Мы говорим также по-немецки»). Случалось, писал Вадим Андреев, «прохожие… услышав русскую речь, оборачивались и яростно кричали:
— В Германии извольте говорить по-немецки!».
Виттенбертлац — любимое место прогулок русских эмигрантов. На заднем плане хорошо виден собор памяти кайзера Вильгельма
С окончанием Гражданской войны в Германии, и прежде всего в Берлине, стали часто появляться крупные писатели, художники, артисты, деятели искусства из Советской России. Это были не единичные выезды счастливчиков «за бугор», а то, что называют массовым явлениям (понятно, что в определенной социальной группе). Для достаточно известных представителей российской творческой интеллигенции тех лет Германия примерно до 1925 г. реально была «окном в Европу», через которое до поры лишь географически отдаленные части единой русской культуры свободно (или почти свободно) поддерживали двустороннюю связь.
Буря в стакане водыВ эмигрантской среде одни оставались монархистами и твердили о борьбе «За Веру, Царя и Отечество», другие по-прежнему гласили: «Вся власть Учредительному собранию», распущенному большевиками, третьи призывали к «власти советов, но без коммунистов»… Кадеты (конституционные демократы. — Авт.) вместе с основателем этой партии бывшим министром Временного правительства Павлом Николаевичем Милюковым, склоняясь к примиренчеству, считали, что в новой ситуации необходимо проявить гибкость и создать «Всероссийскую политическую коалицию».
В Берлине писали, находим опять у Эренбурга, что «Россию погубили вечные ручки Ватермана и шампанское Купферберга, помеченные дьявольскими пентаграммами. Известный в дореволюционные годы журналист Василевский — He-Буква (псевдоним. — Авт.) писал, что «большевики растлили Сологуба», ссылаясь на роман «Заклинательница змей», написанный до революции. Бурцев называл Есенина «советским Распутиным», К. Чуковского за статью «Ахматова и Маяковский» объявили «советским прихвостнем» Черносотенцы писали, что «Керенский сын известной революционерки Геси Гельфман, эсер Чернов на самом деле Либерман, а октябрист Гучков — масон и еврей по имени Вакье».
Не уступали журналистам и писатели с именем. Зинаида Гиппиус травила Андрея Белого, беллетрист Е. Чириков, который многим был обязан Горькому, написал пасквиль «Смердяков русской революции». Бунин чернил всех. Белые газеты, что ни день, объявляли о близком конце большевиков.
