Владимир Келер - Друг на все времена
Дело, как ты понимаешь, даже не в богатстве знаний. Можно много знать, но не уметь зажигать сердца. Урок такого педагога (перечисление известных фактов, раз навсегда данных истин) тягостен и скучен. Ученики в лучшем случае вызубрят преподанные истины. Но специальность в будущем, конечно, постараются выбирать подальше от знакомой скукоты.
А вот другая область.
Жил-был замечательный советский писатель Андрей Платонов. Сын слесаря-железнодорожника, сам в прошлом рабочий, он некоторое время ездил на паровозе в качестве помощника машиниста. Вот как в одном из лучших своих рассказов «В прекрасном и яростном мире» (подозреваю: биографическом) Платонов описал труд машиниста Мальцева:
«Он вел состав с отважной уверенностью великого мастера, с сосредоточенностью вдохновенного артиста, вобравшего весь внешний мир в свое внутреннее переживание и поэтому властвующего над ним. Глаза Александра Васильевича глядели вперед, как пустые, отвлеченно, но я знал, что он видел ими дорогу впереди и всю природу, несущуюся нам навстречу,– даже воробей, сметенный с балластного откоса ветром вонзающей в пространство машины, даже этот воробей привлекал взор Мальцева, и он поворачивал на мгновенье голову за воробьем: что с ним станется после нас, куда он полетит?»
Внезапно Мальцев ослеп, но его помощник даже не заметил этого: настолько машинист сросся с окружающим, настолько ясно «видел», что было нужно, и без глаз.
Иногда считают, что увлеченность своим трудом у поэтов и вообще представителей искусств выступает ярче, чем, скажем, у рабочих. Куинджи, великий русский пейзажист, мог, говорят, заплакать от восторга, увидев восход луны. Лесоруб навряд ли заплачет при виде сосны, которую вот-вот повалит. Но чувства, обуревающие обоих, могут быть примерно одинаковы.
Кажется, какая может быть красота в работе топором и пилой, в работе, главная цель которой побольше кубометров? Но только тот, кто никогда не видел, как вершат свое дело настоящие лесорубы, способен всерьез задуматься над таким вопросом.
Я видел на нашем Севере и могу заверить: наслаждение смотреть, как они работают. Вот подлинный гимн труду! Гордые лица спокойны и сосредоточенны. Движения уверенны и неторопливы. Чувствуется, что человек наполнен сознанием своей силы и умения, хотя, конечно, не думает об этом.
Конечно же, у истинных лесорубов не одни кубометры и рубли на уме. Они не променяют свою профессию на другую ради того лишь, чтобы больше заработать. Если они подлинные мастера, им доступна поэзия их дела.
Да, дело не в названии профессии. Встречаются художники, писатели, музыканты, которых правильнее считать ремесленниками. Кстати, их совсем немало. Любому попадаются их произведения. С какой стороны к этой публике ни подходи, морально ее труд ниже труда одухотворенного ветеринара.
Вот как в учебнике психологии описывается это высшее свойство труда:
«Одухотворенность предполагает эмоциональную приподнятость отношений человека к другим людям, к жизни. Способность видеть новое и красивое в повседневно окружающих людях и предметах... оптимизм, умение тонко чувствовать комическое и трагическое, творческое отношение к труду, любовь к жизни, целеустремленность – все эти качества личности, самым тесным образом связанные с воображением и чувствами, определяют в целом одухотворенность как черту личности»[41].
Всего, пожалуй, интереснее в этих словах настойчиво повторяющаяся мысль, что одухотворенность, хотя и начинается с отдельного человека, является «чертой личности», но служит интересам всех: и человеку, и его обществу. Разве не в интересах общества «приподнятость отношений человека к другим людям, к жизни», «способность видеть новое и красивое в повседневно окружающих людях и предметах».
Одухотворенный труд при социализме пронизан пламенным стремлением человека дать людям, своему обществу возможно больше собственных богатств. Художник дела словно сам себя торопит, сам себя старается превзойти. Он мог бы свободно сделать девизом своей жизни слова французского поэта Сен-Джона Перса: «И пускай могучий порыв ветра нас несет до пределов возможного или дальше этих пределов».
Одухотворенный труд есть непрерывно отдаваемая красота. А так как эта красота никогда не возникает сама собой (она высший результат сокровенного преобразования человеком внешней красоты), то мы ту же мысль можем высказать иначе. «Повернув» ее, напишем: среди ценнейшего, во что человек способен превратить впитанную красоту, есть одухотворенный труд.
Чтобы выучиться чему-то простому, механическому, не надо особенно мучиться. Да кто угодно может без особого труда приладиться водить рубанком. Нетрудно научиться мазать кистью по холсту и тренькать на балалайке.
Но в основе настоящего одухотворенного труда никогда не бывает «легкости». Бывает обязательно другое: призвание и ярко, выраженная склонность, усидчивость, воля стать настоящим мастером и бездна, бездна труда. Немножко гениальности и много-много пота, как говорил художник Репин.
(Почему-то крылья за спиной у человека не вырастают сами собою: каждое перышко надо с силой день за днем вытаскивать наружу.)
И обязательно бывает много героического запала. Быть мастером своего дела и не быть одновременно героем (хотя бы в душе) невозможно.
Отражая красоту души труженика, одухотворенный труд отражает и его постоянную готовность к подвигу. К подвигу большой силы.
Однажды в село Утевка, что на Волге, пришло письмо из Югославии.
Автор письма – историк живописи и реставратор Здравко Каймакович сообщал:
«Проводя учет памятников культуры, я обнаружил в селе Пуричиц картину, которую делал ваш земляк Григорий Журавлев. Я подумал, что это произведение художника с академическим образованием, и текст, написанный белой краской на картине, является обычной мистификацией... Какова же была моя радость, когда через Государственный архив СССР я узнал, что такой феномен, каким был ваш земляк, действительно существовал и, преодолев жестокость природы, сумел подняться до завидных высот художественного искусства. Текст на картине гласит: «Сию картину писал зубами крестьянин Григорий Журавлев в Утевке Самарской губернии. Безрукий и безногий. 2 июля 1885 года».
В селе Утевка до сих пор помнят своего талантливого земляка. Сохранилась и его фотография.
По рассказам односельчан Григорий Журавлев умел многое из крестьянских дел, даже править лошадьми. Несмотря на свои физические недостатки, он в детстве каким-то образом умудрился посещать школу и удивил учителей каллиграфическим почерком.
Впоследствии у него самого появились воспитанники – дети, он обучал их живописи.
Что в этой истории более всего волнует? Торжество таланта? Победа воли? Это бесспорно привлекает тоже, но мне кажется, главный герой истории – труд, одухотворенный труд.
Пример из мира техники.
В конце XIX века в Курске жил мальчик Толя Уфимцев, поражавший учителей необыкновенной страстью к математике и технике. Трудно сказать точно, что зажгло эту страсть: завалявшиеся ли дома на чердаке старые чертежи деда, самоучки-астронома, или интересные уроки, но факт тот, что какая-то искра воспламенила юное сердце, и мальчик стал усиленно работать в избранном направлении.
Придя домой из школы, Толя Уфимцев забирался на чердак, разбирал там книги и чертежи и мастерил удивительные приборы. В двенадцать лет он самостоятельно построил паровую машину с золотниковым парораспределением. За ней последовали динамо-машины и планер, оставшийся, правда, незавершенным: простыню для его обтяжки мальчик стащил у родителей, а они ее нашли и отобрали.
Уфимцеву не удалось получить нормального образования. Он рано познакомился с нуждой, за связь с революционерами подвергался всяческим преследованиям.
Но в нем был могучий внутренний настрой, и лишения его не сломили. Он стал выдающимся изобретателем, создал массу конструкций самого различного назначения – от патронов для шомпольных ружей до типографской скоропечатной машины и самолетов.
Крупнейшие наши ученые с уважением отзывались об Уфимцеве – Н. Е. Жуковский, В. Г. Шухов и другие. Максим Горький назвал его «поэтом в области научной техники».
Жизнь Уфимцева ничем не походила на жизнь Журавлева. Но одно сближало самородков: их отношение к своему делу, подвиг труда. Одухотворенного.
И знание – сила. И сознание – сила
Для меня нет интереса знать что-либо, хотя бы и самое полезное, если только я один буду это знать. Если бы мне предложили высшую мудрость под непременным условием, чтобы я молчал о ней, я бы отказался.
Сенека[42]О многом говорилось в предыдущей главе. Но в то же время и об одном: что знание (в данном случае – своей специальности) только тогда используется по-настоящему, когда в этом участвует сознание (сознание энтузиаста, поэта дела).
