Михаил Казиник - Тайны гениев
По-русски, скажем, иудеи написали бы так:
“Б – Г”
И вот эта черточка между Б и Г – есть пространство между сколь угодно большим числом и Абсолютным Максимумом.
Ведь когда мы пишем “Бог”, то этим берем на себя смелость утверждать, что именно так выглядит Бог на письме, что этими буквами и звуками мы обозначаем конкретное понятие.
Можно понять и ответить на вопрос, почему в исламе существует запрет на изображение Бога. (И более того, запрет на изображение человека, ибо человек есть Образ Божий).
То, что Николай Кузанский – не только великий математик и философ, но и гениальный поэт, можно осознать, внимательно читая его книгу “Об ученом незнании”. Но прежде чем продолжить разговор на эту тему, я хотел бы на мгновение отвлечься – и процитировать замечательное Стихотворение в прозе одного современного поэта:
“ДВИЖЕНИЕ
ЛЮБОВНОЙ
СВЯЗИ
УВЛЕКАЕТ
ВСЕ
ВЕЩИ
К ЕДИНСТВУ,
ЧТОБЫ
ОБРАЗОВАТЬ
ИЗ НИХ
ВСЕХ
ОДНУ-ЕДИНСТВЕННУЮ
ВСЕЛЕННУЮ”.
А теперь читайте дальше, но очень, очень внимательно:
Это – не произведение современного поэта.
Это – один из постулатов книги кардинала Римско-католической церкви Николая Кузанского, написанной им в 1440 году.
И если продолжить чтение его книги, то по мере углубления в нее начинаешь понимать, что и сам Бог для Кузанского – не просто творец-строитель, а ХУДОЖНИК в самом ренессансном смысле этого понятия. Тринадцатая глава второй книги “Об ученом незнании” называется так:
“Изумительное искусство Бога в творении мира и его элементов”.
А вот фрагмент из этой главы:
“Бог пользовался при сотворении мира арифметикой, геометрией, музыкой и астрономией, всеми искусствами (выделение всюду мое. – М.К.), которые мы также применяем, когда исследуем соотношение вещей, элементов и движений.
При помощи арифметики Бог сделал из мира одно целое.
При помощи геометрии Он образовал вещи так, что они стали иметь форму, устойчивость и подвижность в зависимости от своих условий.
При помощи музыки Он придал вещам такие пропорции, чтобы в земле было столько земли, сколько воды в воде, сколько воздуха в воздухе и огня в огне”.
Разве мысль великого философа не звучит здесь как поэзия?
И здесь мне становится совершенно ясно, что заполняет пространство качественного скачка Николая Кузанского между земным, объяснимым и неизъяснимым, Божественным.
Искусство!!!
И когда я читаю эту книгу Кузанского, то отчетливо слышу фуги Себастьяна Баха, вижу перед собой расписанный Микеланджело потолок Сикстинской капеллы в Ватикане, передо мной высветляются грандиозные структуры “Божественной комедии” Данте, во мне звучит поэзия Пушкина и Пастернака.
Я хочу только еще раз отчетливо повторить эту мысль. Расстояние между бесконечными числами и неисчислимостью Кузанский подает сперва как ПУСТОЕ ПРОСТРАНСТВО. Преодолеть это пространство можно только тем, что Кузанский называет КАЧЕСТВЕННЫЙ СКАЧОК. То есть пространство пусто не потому, что там ничего нет, а потому лишь, что оно неведомо нам, неисчислимо, необъяснимо с нашей земной точки зрения. “Пустое пространство” – это образ, рожденный не только математиком, но и поэтом.
Когда же Кузанский говорит о божественных орудиях сотворения мира, то называет таковых три, и в их числе – музыку.
Это значит (следите внимательно за мыслью!), что Бог заполнял то, что Кузанский называет “пустое пространство” музыкой.
Итак, что же получается? Если смотреть на переходное пространство из нашего исчислимого мира вверх, то пространство действительно пустое.
Но если смотреть из Абсолютного Максимума, то есть сверху вниз, то оно заполнено музыкой.
Ибо божественная музыка (или, как ее часто называют, “Музыка сфер”), согласно философу есть – строительный материал, соединяющий неисчислимое (Бесконечность, Бога, Вселенную, Макрокосм – называйте как хотите, в соответствии с убеждениями, верой, кругом представлений) с тем где появляется возможность вычислений (конечно, жизнь человека, планета или песочница, молекула или океан).
И вот здесь-то можно попытаться понять:
1) место искусства на Земле.
Или, по крайней мере, хоть как-то ответить на вопросы:
2) что такое искусство;
3) зачем искусство на Планете, и даже подумать о том;
Глава 16. Что может случиться с человечеством,
если оно придет к убеждению о ненужности искусства
и замене Духа “еще более развитым” компьютером
Когда мы смотрим фильмы, созданные каких-то тридцать лет назад, у нас возникает чувство, что над нами просто смеются. Настолько несовременными выглядят поступки, ситуации, даже сами движения героев. Когда мы изучаем закон Архимеда (гласящий, что “на тело, погруженное в жидкость действует выталкивающая сила, направленная вертикально вверх и равная весу жидкости, вытесненной телом”), то нам всего лишь 12-13 лет. Это вполне зрелый возраст для понимания закона, который в свое время был величайшим открытием человеческой цивилизации. Когда мы изучаем историю средневекового Рима, то нам очень трудно понять, зачем люди без конца воевали, зачем так много разбойников на улицах Рима, почему невозможно было выйти на улицу в темное время суток. Зачем варвары разрушали Рим, вместо того чтобы им любоваться.
Нам кажется совершенно невероятным, когда мы читаем, как в эпоху Возрождения Римский Папа Лев X бегал с палкой за Микеланджело и угрожал побить последнего, если тот не закончит Сикстинскую капеллу в указанные самим Папой сроки.
Невозможно без улыбки читать, как Иоганн Себастьян Бах оправдывался перед городским начальством и нижайше просил прощения за то, что он позволил себе назвать дурным словом фаготиста из церковного оркестра. Невозможно без удивления читать письма Бетховена, в которых он без конца пишет о единственном предмете, который его волнует – о деньгах. Все это – какая-то суета, фантасмагория, клоунада. Но посмотрите фильм Ингемара Бергмана “Земляничные поляны”, пройдите по улицам и площадям “Вечного города”, послушайте Мессу си-минор Баха, Большую мессу Бетховена, войдите в Сикстинскую капеллу.
Да какие там папы с палками, какие фаготисты, какие деньги, какие варвары!
Словно не этот Бах, словно иной Микельанжелло, другой Бетховен!
Какие там “дубли номер 15” и “мотор”?
Где теперь все эти воевавшие, драчливые, сварливые люди?
Перед нами раскрывается иная картина мира.
Кто же они, эти странные гении в искусстве?
Почему этим бахам, бетховеным, рембрандтам, моцартам, шопенам так сложно живется в этом мире?
Читая Кузанского, можно понять, почему это так.
Дело в том, что гениальным творцам приходится жить одновременно в двух мирах: исчислимом и неисчислимом.
Первый, ограниченный мир установил вполне конкретные законы, придерживаясь которых, можно и нужно жить.
В этом мире существуют все основные математические величины, все сиюминутные нормы, необходимость продавать свой труд тому, кто взамен обеспечит более или менее приличные условия для существования физического тела Творящего. В этом мире есть масса условностей, правил общежития, правил выживания.
Второй мир, то есть, то пространство, которое не поддается логическому осмыслению, это – мир, объединяющий великую энергию Космоса с энергией тех, кому дано получать всеобщую космическую информацию, и транспортировать ее в условия Земли.
Между миром, ограниченным во всех направлениях,
и миром, где нет верха и низа, очень нелегко поддерживать контакт бесконфликтно.
Цель гениев – черпать энергию неизмеримого, безграничного мира и поддерживать ею энергию мира ограниченного.
Земному телу невероятно трудно сосуществовать в этих двух измерениях.
Отсюда – столь частые нервные истощения, отсутствие привычной земной логики в рассуждениях гениев.
Отсюда их одиночество, неумение устроить свою жизнь в соответствии с повсеместно принятыми нормами исчислимого мира.
Но если спросить у Гения, хочет ли он поменять свою беспокойную жизнь на жизнь обычного человека, то сколько бы Гений ни жаловался, он скажет, однако, твердое
“НЕТ!!!”
Ибо во-первых, он не сможет жить по-другому,
а, во-вторых, Гений подсознательно чувствует, что в этом мире ему дано задание и для него открыты иные измерения.
Борис Пастернак, прекрасно ощущая место художника в мире, написал:
“Не спи, не спи, художник,
Не предавайся сну –
Ты – вечности заложник
У времени в плену”.
Человек искусства продолжит заниматься своим делом чего бы это ему ни стоило, ибо без искусства, без связи с неизмеримым миром, с его энергетикой погибнет ограниченный мир, задохнется в своем сиюминутном практицизме. В какой-то степени искусство, как, впрочем, и религия – противоядие против мира, где техника старается заменить собой человека.
