Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
— Не по любви вступают в новый брак.
Расчет и жадность – вот его рычаг.
Эта сентенция впрямую адресована Гертруде. Потом Гамлет выпалит:
— Ни слова про любовь. В лета, как ваши,
Живут не бурями, а головой.
Казалось бы это все — сведение счетов с матерью. Припасенное для Клавдия – впереди. Не случайно к матери он обращается с вопросом:
— Сударыня, как вам нравится пьеса?
Очень тонкий психологический ход: конечно, всем понятно, спектакль затеян неспроста, Гамлет имеет какую-то тайную и злую цель. Но показав Клавдию в пантомиме свое знание обстоятельств смерти отца, принц хитро переводит все удары на мать, давая королю возможность облегченно вздохнуть, пробуждая в нем надежду на то, что показанное — лишь случайное совпадение.
Но вот на сцене актер, играющий Луциана, и Гамлет, мешая ему, начинает зачем-то торопить его и бранить за «безбожные рожи». Тем самым, совершенно снимается возможность достижения эффекта «живости игры», на нее принц и не рассчитывает. Он воздействует только фактом, настойчиво демонстрируемым и иронически осмеиваемым. Поведение Гамлета свидетельствует скорее о его желании добиться во что бы то ни стало признания убийцы, нежели о стремлении проверить истину. Теперь он не рассуждает, не ищет спасительных лазеек. О Призраке – посланце Ада – забыто. Гамлет охвачен экстазом, он действительно «в ударе»…
И вот — свершилось! Затравленный Клавдий встал, в глазах его потемнело:
– Посветите мне. Прочь отсюда!
Заметим, что Клавдий реагирует не непосредственно на яд, влитый отравителем в ухо жертве. Гамлет успевает произнести целую тираду:
— Он отравляет его в саду, чтобы завладеть престолом. Имя герцога-Гонзаго. История существует отдельно, образцово изложенная по-итальянски. (Опять «Рим!» — П.П.) Сейчас вы увидите, как убийца достигает любви жены Гонзаго.
И только теперь король встает, что с испугом первая замечает Офелия. Только она при своей непосредственности могла вслух произнести то, что увидели все.
Это «запаздывание» реакции Клавдия, мне кажется, является последним подтверждением мысли о том, что на него больше подействовали выпады племянника, чем игра актеров.
Король на час
И вот наступил звездный час для Гамлета. Принц не только разоблачил Клавдия, но и сделал это публично; король своим поведением вполне дал повод перед всем двором считаться убийцей своего брата. Он бежал, бежал позорно, оставив поле битвы за законным наследником.
Гамлет остается с Горацио; да еще, вероятно, на месте застыли оркестранты, сопровождавшие спектакль, иначе, кому принц будет кричать: «…а ну, музыку!», откуда возьмется флейта, на которой не сможет сыграть Гильденстерн…
Итак, истина установлена. Горацио пока вполне солидарен с принцем.
Как же повел себя Гамлет, получив в руки такие козыри? Что делает он, практически взяв власть в свои руки?
— Ах, ах! А ну, а ну музыку! Ну-ка, флейтисты!
Раз королю неинтересна пьеса,
Нет для него в ней, значит, интереса.
А ну, а ну музыку!
Это «музыку!» звучит как бы в ответ на всеобщий крик смятения «Огня, огня, огня!»
Вряд ли музыканты ослушались принца. Грянул оркестр. Не случайно, Гамлет обращается именно к флейтистам: музыка ему нужна агрессивная, воинственная.
Тут же от короля с королевой, у которых, очевидно, происходит срочный совет, прибегают Гильдентерн и Розенкранц. Да, трудно сейчас «приятелям»! Прибежали-то они по поручению Гертруды, но заботит их одно: как спасти шкуру. Король, видимо, с минуты на минуту будет свергнут, Гамлет, по всему судя, должен поднять мятеж. Значит, надо срочно переметнуться на сторону принца, искупить прошлые грехи, любыми средствами вновь втереться в друзья. А потому — про то, что «король чувствует себя очень скверно», про его желчь, про удручение матери и про былую «любовь»…
Но принц отрубает все возможности контакта. Упоенный своей победой, почувствовав за собой силу и власть, он начинает сводить счеты со всеми, кто насолил ему в недалеком прошлом. Он издевается над ними, выкрикивает непристойности, заставляет Гильденстерна сыграть на флейте. Он орет на растерянных шпионов, отрезая всякую надежду на дальнейшее сотрудничество. Он полностью, наконец, раскрыл свои карты:
— Я нуждаюсь в служебном повышении.
Он играет в открытую. В самый разгар издевательства над Розенкранцем и Гильденстерном — в зал является Полоний с требованием королевы к сыну — немедленно придти на разговор.
Это еще более лакомый кусок, и Гамлет, забыв о «приятелях», набрасывается на старика. Полоний отвечает угодливым поддакиванием на любые вопросы Гамлета. Почему? — Да просто потому, что он сейчас боится принца, потому, что в ситуации двоевластия — сила на стороне Гамлета. А тот рычит: «Оставьте меня, приятели» — и все уходят. Куда? И почему ушел Горацио? И вообще, как мог Гамлет в самый решительный момент остаться один?
— Все дальнейшее, что я скажу сейчас об этой сцене, — лишь гипотеза, на которую всегда можно ответить: этого ничего нет у Шекспира, это все придумано режиссером, пренебрежительно поступившим с великим драматургом. — Готов принять любой упрек, но кто докажет мне, что моя гипотеза не имеет под собой оснований именно в тексте трагедии, в ее действенном содержании? Какие есть контраргументы? Опять «слова, слова»? — Но слова гибко поворачиваются различными гранями, пластично подчиняясь любому толкованию. В пользу же моих рассуждений говорит, по существу, только одно обстоятельство из области действенных фактов: и Гильденстерн, и Розенкранц, и Полоний — все панически боятся Гамлета, никто не может с ним ничего поделать, не может никак ответить на его оскорбления. Они оставляют «этот ужас, разгуливающим на воле», как выразится чуть позже Клавдий. Почему? И какая действительно сила на стороне принца, кроме того, что всем ясно: он сейчас «заказывает музыку», у него есть определенные основания издеваться не только над придворными, но и над самими королем с королевой, т.е. вести себя так, будто он уже сел на трон и вершит свой суд.
Это есть у Шекспира в действии, в событии. Поэтому я не поверю тому, кто скажет мне, что я не прав, когда у меня Гамлет с криком «А ну, а ну музыку!» — выхватывает заранее припрятанный меч. Такой же меч оказывается у Горацио. И молча из-за занавески выходят Бернардо и Марцелл — тоже с мечами. Сила, которая сейчас на стороне Гамлета, материализуется, делается убедительной. Тогда особенно понятна паника, охватившая Гильденстерна с Розенкранцем: с таким противником им не справиться. А тут еще по приказу принца Марцелл берет у музыканта флейту и тычет ее в губы Гильденстерну. Тогда понятно, почему вынужден Полоний, ненавидя Гамлета, согласиться сейчас с любой глупостью, которую скажет принц. А если еще к советнику подойдут Бернардо и Марцелл, взяв его за плечи подведут к Гамлету, поставят на колени. И принц со словами: «Ну, так я приду сейчас к матушке» — пнет старика ногой.
И видя эту отвратительную сцену разгула наследника, оседлавшего трон (а сцена эта такова по сути в любом своем внешнем истолковании - ибо в действии принца, как ни крути, сведение личных счетов с врагами), Горацио понял: не на того делал ставку! Гамлет, стань он королем, будет таким же деспотом-истериком на троне, как и его покойный папаша. Именно поэтому Горацио уходит, не сказав ни слова. (Это ведь у Шекспира!) У меня он уходит раньше остальных. Как только униженный и раздавленный Полоний, поднявшись с пола, скрылся со сцены, Горацио молча кладет свой меч перед Гамлетом. В подобные «игры» он не играет. Положил меч, посмотрел принцу прямо в глаза. Тот вскочил изумленный, онемев от этого неожиданного предательства. А Горацио повернулся к нему спиной и ушел. Заговор, затеянный им с благой целью, превратился в нечто безобразное, принял такие формы, которые дискредитируют его идею.
Когда Горацио ушел, Гамлет срывается на Розенкранца с Гильденстерном: «Оставьте меня, приятели». Горячка никак не уляжется, и он разражается монологом:
— Теперь пора ночного колдовства.
Скрипят гроба, и дышит ад заразой.
Сейчас я мог бы пить живую кровь
И на дела способен, от которых
Я утром отшатнусь.
— Может быть, Шекспир и этого не писал? Или, может быть, Гамлет не способен на то, о чем говорит? — Еще как способен! — увидим мы в тот момент, когда он прикончит вслепую Полония, стоящего за ковром. А раз способен, то почему та сцена, о которой я рассказал, — не по Шекспиру? Адские силы властвуют сейчас в душе принца...
Суть события у Шекспира выражена совершенно ясно: получив все основания взять власть, даже взяв ее фактически (об этом свидетельствует поведение придворных), Гамлет, вместо того, чтобы закрепить свою победу, разбазарил ее в мелких, недостойных и злых издевательствах над поверженными приспешниками главного противника. Более того, сейчас, когда простой здравый смысл велит идти к Клавдию, чтобы окончательно смести его со своего пути, принц направляется не к нему, а к Гертруде с целью опять же «убить ее на словах», «сказать без жалости всю правду». Снова – «слова, слова...» А в чем же поступки?
