Петр Попов - Погоня за призраком: Опыт режиссерского анализа трагедии Шекспира "Гамлет"
Вот тут-то Гамлет и разоблачил себя. У него нет никакой программы действий, он не знает, что делать со своей победой. Власть ему нужна не для восстановления справедливости, не для благоустройства государства, об этом и речи нет. И даже не восстановление своего права на престол волнует принца, даже вроде бы и не в Клавдии дело. Сейчас так сладко расправиться со всеми, кто провинился перед ним. И мать здесь – главный объект. К ней он и направляется, бездарно упуская время и ситуацию. Мысль больше не мешает. Низкие страсти взяли верх над рассудком. Он мчит удовлетворять их, не владея собою, не понимая даже, что месть никуда от него не уйдет. Он даже как бы боится: а вдруг пройдет эта священная ярость, вдруг иссякнет исступление. И что тогда?..
Почему Клавдий не убил Гамлета
К Клавдию примчались Гильденстерн, Розенкранц и Полоний. Только что они имели возможность убедиться, чем грозит им воцарение Гамлета. Теперь иного выхода нет: ставку можно делать только на Клавдия, на поверженного, слабого, но все еще короля. Он один может оградить их от мстительного преследования претендента на престол. Поэтому решение монарха об отправке Гамлета в Англию для Гильденстерна и Розенкранца, хоть оно и не полностью ликвидирует опасность, – спасительный выход. Сейчас они готовы на все, лишь бы Клавдий, «от чьей сохранности зависит жизнь множества», был тверд и решителен.
А Клавдий решение уже принял, и именно это решение – самое интересное в содержании рассматриваемого нами эпизода. Король подписывает приказ, который собирается отдать Гильденстерну и Розенкранцу, об отправке принца в Англию, – т.е. выполняет намерение, созревшее еще после подслушанной встречи Гамлета с Офелией. Подчеркнем: здесь пока нет и речи о том, что в Англии принца должны будут убить, пока суть приказа только в том, чтобы именно «забить в колодки этот ужас, гуляющий на воле».
Это крайне существенно!
Ведь если бы Клавдий сейчас подписал ту бумагу, которую впоследствии обнаружит Гамлет в пакете, отправленном в Англию, – то значит именно сейчас король стал бы убийцей вторично. Тогда покаяние, которому он предастся через минуту, должно быть связано уже не столько с прошлым грехом, сколько с новым, а об этом нет и речи. Да и вообще, раскаяние человека, только что совершившего новое преступление, весьма сомнительно в своей искренности; Клавдий же безусловно искренне судит себя.
Таким образом, его намерения относительно судьбы племянника не идут дальше необходимости его политической изоляции, т.е. до последней возможности, до крайнего предела оттягивает Клавдий решение о физическом устранении принца. Запомним это!
Король остается один.
Обратим внимание на фразу в его монологе, свидетельствующую не только о гениальном проникновении Шекспира в сложнейшие механизмы психических процессов, но и, в определенном смысле, являющуюся для нас ключом к пониманию всей трагедии:
– Как человек с колеблющейся целью,
Не знаю, что начать, и ничего
Не делаю.
(По М.М. Морозову: «Как человек, обязанный исполнять двойное дело».)
– Это ли не точнейшее определение состояния, переживаемого постоянно Гамлетом?! Гамлет разрывается между конкретной целью - отомстить за отца, захватить власть, – целью явной, но, по сути, ему самому не нужной, и глубинным, подспудным мотивом, направляющим его энергию мимо цели. Разгадать этот мотив – решить загадку трагедии. Понять, зачем сейчас вместо борьбы с дядей, принц тратит себя на препирательство с ничего не решающими фигурами, в том числе и с матерью, – выявить основной (не понятный для самого Гамлета) конфликт трагедии.
А Клавдий, оставшись один, подводит горестный итог всему, что достигнуто убийством брата. Происходящее с ним прямо противоположно устремлениям Гамлета, его взор с мольбой обратился к небу. Отчаяние его велико. Как он похож сейчас на Пушкинского Бориса Годунова: «Да, жалок тот, в ком совесть нечиста.» Но этот отчаянный для Клавдия итог, эта мука каиновой печати, имеют и второе значение: вот неожиданный для Гамлета результат его предприятия. Вместо того, чтобы сейчас, будучи уличенным в преступлении, проявить себя открыто, вступить в борьбу с Гамлетом, на что тот безусловно рассчитывал, – король отдается чувствам, которые свидетельствуют о том, что душа его еще жива, что она способна испытывать муки угрызений совести, способна к высокой жажде очищения и покаяния.
– «Ангелы, на помощь!» – этот отчаянный вопль человека, утратившего всякую опору в реальности, обреченного уповать только на помощь небесных сил, этот прорыв безмерного отчаяния, на которое обрек себя несчастный убийца, взваливший на себя ответственность за судьбу Дании, – не может оставлять сомнения: груз преступления оказался для Клавдия непосильной ношей. Находясь в таком состоянии, стремясь найти поддержку у Неба, – человек не может совершить новое злодеяние. Он молится. В этот момент входит Гамлет...
Почему Гамлет не убил Клавдия
Собственно говоря, Гамлет и не собирался убивать Клавдия: он шел к Гертруде. Как это интересно! – выходит, что король молится где-то в проходном помещении, неприютно, неукромно, беззащитно. И принц, готовый отомстить, готовый «пить живую кровь», – не убивает его!
Избегая полемики с комментаторами великой трагедии, мы почти нигде не ссылаемся на существующие мнения по поводу толкования различных ее эпизодов. Но здесь, как ни вспомнить Л.С.Выготского, такое существенное значение придававшего именно этой сцене: «Ее, эту сцену, слишком часто опускают от бессилия справиться с ней: она не укладывается ни в какое толкование, прорывает всякое. Московский Художественный театр тоже опускает ее поэтому, а между тем она глубоко необходима трагедии».* Как же сам Выготский объясняет ее? – «...теперь он мог бы совершить, но его меч изберет другое мгновение: почему - этого Гамлет не знает, так надо трагедии, – он не отказывается, но это не то, что ему назначено совершить»**. Таким образом, и для самого Выготского обоснование неубийства заключено в мистически-формальном законе построения трагедии, а не в конкретном психологическом мотиве поведения принца. Он пишет: «… Гамлет совершит сейчас другое убийство, «магнитные» силы влекут его в другое место...»*** Но почему же эти «магнитные» силы обязательно должны мотивироваться исключительно эстетическими соображениями, почему не предположить в них реальное, сугубо психологическое основание в деятельности самого Гамлета?
Действительно, сцена эта опускается часто. Вот и Козинцев в своем фильме легко обошелся без нее. В чем же дело, почему ключевой (с точки зрения содержания) эпизод пьесы может быть по видимости безболезненно купирован? – А суть заключается в том, что Гамлет просто не ищет сейчас Кдавдия, он идет к Гертруде, т.е. происшедшее – для него случайная встреча, случайная возможность воплощения мести, а магистральная линия, а закономерность его движения (вовсе не мистическая, как у Выготского, а абсолютно естественная, психологическая!) – стремление встретиться с Гертрудой. Ибо, если бы Гамлет специально искал встречи с королем – ни один постановщик без этой сцены не сумел бы двинуться дальше.
Итак, пока все устремления принца связаны с предстоящей встречей с королевой (почему это так, что это за стремление – разберемся, когда дойдем до следующего эпизода). Пока же посмотрим, что произошло в случайной встрече двух владык, может быть, тогда нам станет ясно, зачем Шекспир написал ее. А не написать ее он не мог, очевидно, по каким-то серьезным соображениям. Говорить о том, что, если бы Гамлет убил дядю сейчас, – то не было бы всей дальнейшей трагедии, – значит ставить Шекспира на одну доску с заурядными авторами многосерийных сценариев, нагоняющих объем ради создания самого объема. Нет, причины написать эту сцену были у Шекспира, безусловно, весьма веские, тем более, что драматург мог бы, действительно, легко обойтись без встречи антагонистов, закончив предыдущий эпизод монологом кающегося Клавдия.
Первый порыв Гамлета при виде дяди – намерение убить его:
– Он молится. Какой удобный миг!
Удар мечом – и он взовьется к небу,
И вот возмездье.
– «Так ли? Разберем», – скажем и мы вместе с принцем.
Что застает Гамлет, что он видит? – Раскаяние убийцы! Так вот каков итог всей, затеянной Гамлетом интриги, вот чего добился он своим разоблачением. Такого результата – полностью противоположного задуманному – ожидать он никак не мог, и именно эта неожиданность рождает необходимость разобраться в происходящем.
Действительно, кем стал бы Гамлет, обрушься он сейчас на беззащитного противника, да еще в тот момент, когда тот всецело отдался искреннему раскаянию? – Убийцей и только. А кем стал бы Клавдий? – Его жертвой, жертвой беспомощной и жалкой. Допустить такой поворот событий Гамлет не хочет. (Учтем и абсолютную конкретность религиозного содержания такой философской фигуры: «А в наказанье я убийцу шлю в небесный рай» – ведь для Гамлета это понятие вполне реально!)
