Николай Либан - Истории просвещения в России (Бурсак в общественной жизни России середины XIX века)
Новое направление в дворянском просвещении не разрешило вопроса о создании сословной интеллигенции. Школа давала аттестат - право занимать должность в коллегии или департаменте, но не подготовляла к практической деятельности. Молодой дворянин, администратор- чиновник мог распоряжаться, задавать тон, он имел некоторое образование и известную широту взглядов, но не был подготовлен к труду. Образование служило ему своего рода приправой к светскому воспитанию, а служба не являлась экономической необходимостью. Интеллектуальный труд не всегда мог его увлечь, человек всецело должен был отдаться ему, проводя жизнь в настойчивых исканиях. Дворянина больше привлекало искусство, где он подчас выступал как создатель, но чаще - как ценитель. Служебная карьера мало зависела от его образовательного ценза, положение в обществе определялось не степенью просвещенности, а количеством душ и десятин именья. Все это вытекало из прав сословия, к которому он принадлежал.
Наиболее дальновидные идеологи дворянства понимали, что помимо экономического фактора существует идеологический, и прилагали все усилия к тому, чтобы создать академии, университеты, гимназии, где обучалась бы дворянская молодежь. Разумеется, эти идеологи не шли профессорствовать в академию и университеты, труд этот был для них слишком низок, к тому же они и сами толком не знали, чему и как учить, и предпочитали меценатствовать и распоряжаться, используя в качестве «рабочей силы» иносословную интеллигенцию, которой было несоизмеримо больше, чем это им представлялось. Не веря в силы отечественной интеллигенции и не желая признать интеллектуальное превосходство разночинцев, они предпочитали доверить дело просвещения страны профессорам-иностранцам, которые, приезжая в Россию, смотрели на свои обязанности только как на служебную лямку.
Развитие русской интеллигенции шло иным путем, нежели этого желали дворянские идеологи. Она создавалась из самых различных слоев, вплоть до крепостных. Восемнадцатое столетие сохранило немало имен крепостных архитекторов, живописцев, музыкантов и даже врачей. Вельможи любили посылать за границу смышленых молодых дворовых для обучения живописному, актерскому и докторскому искусствам. Последние возвращались на родину образованнее господ, оставаясь на положении прислуги. Разумеется, эта горсточка крепостной интеллигенции не могла удовлетворить растущие потребности страны. Нужно было лечить, составлять строительные проекты, учить дворянских детей, нести канцелярскую службу. Все это падало на долю разночинной интеллигенции, с которой не могли конкурировать иностранцы, наводнившие Россию и предлагавшие свой интеллектуальный труд подчас сомнительного качества.
Вся просветительная деятельность осуществлялась по преимуществу разночинцами. Дворянин выступал в одной области - литературе. И это вполне естественно. Ни одно искусство, ни одна научная область не дает столько возможностей автору стать проповедником-моралистом, указывающим путь, по которому должен идти человек. Нигде нельзя так ярко и убедительно ставить и разрешать вопросы морально-этического характера, как в искусстве слова. Дворянские идеологи прекрасно понимали огромную силу воздействия художественной литературы и выдвигали из своей среды писателей, долженствующих воспитать сословие в определенном направлении. Дворянство захватило все командные высоты: оно возглавляло армию.
создав свое кастовое военное образование, осуществляемое представителями военного сословия. Оно управляло чиновничье-бюрократической машиной и было почти монополистом в такой идеологической сфере, как литература, подчиняя своему влиянию те немногочисленные разночинные силы, которые проникали в эту сферу. Другое дело, что некоторые писатели-дворяне выступали с ограниченной критикой в целях исправления своего сословия, но подчас критика эта перерастала в разоблачение существующего порядка вещей, и писатель переходил на позиции угнетенного народа, делаясь выразителем его чаяний и ожиданий. Именно в восемнадцатом веке возникла дворянская революционность, и господствующее сословие беспощадно расправлялось с защитниками народных интересов.
Восемнадцатый век не дал дворян-учёных, для которых наука была бы жизненно необходимой сферой деятельности. Мы не знаем физиков, математиков, металлургов, филологов, вышедших из дворянской среды. И дело здесь вовсе не в том, что научная мысль была еще слабо развита, а в том, что кропотливая, настойчивая, подчас изнурительная работа была не по плечу и не по вкусу сословию, получившему «вольность дворянскую». Оно устранилось от всякого «черного» труда, перекладывая его на плечи иных сословий. И в начале XIX века только М.М. Сперанский понимал то несоответствие, которое было установлено законом и освящено традицией, между дворянством, занимающим не по праву место в государственном аппарате, и разночинцами, являющимися, по существу, не только рабочей силой этого аппарата, но и фактическими организаторами и исполнителями. Сперанский на собственном опыте достиг всепобеждающую силу труда и знания. Начав жизнь скромным семинаристом, он достиг самых верхних ступеней иерархической лестницы русской бюрократии. Он понимал не только «несправедливость» положения интеллигента-разночинца в дворянском государстве, но и гибельные для дворянского сословия последствия, которые влечет за собой стремление устраниться от труда и серьезного образования. Твердо решив ввести в соответствие чин с образовательным цензом, Сперанский добился закона, по которому право на получение чина статского советника имел лишь чиновник с университетским цензом или сдавший экзамен за университетский курс. Ему хотелось привить к дикому дереву культурный побег в надежде, что дворянство, щепетильное и гордое, не захочет уступить своих командных постов в бюрократии и вынуждено будет пойти учиться, что дворянство наконец поймет, что стране нужны образованные чиновники, и государство щедрою рукою оплатит их труд, ибо без таковых оно не может существовать. Мечта о просвещении сословия при помощи канцелярского циркуляра казалась почти фантастической даже самому Сперанскому. Он приложил все старания, чтобы широко открыть двери канцелярий сословию, из которого вышел сам, и был твердо уверен, что выходец из семинарии, выросший в труде, жадный до дела, алчный до денег, по-своему образованный, расшевелит сонного и ленивого дворянина, который ничего не имеет за душой, кроме гонора да запущенного родового. «Кутья» же, одетый в чиновничий мундир, будет делать карьеру, работать не покладая рук, получать чины, награды, деньги, пока не заведет своего «благоприобретенного» и не выйдет в отставку русским барином с чином и капиталом. Тогда-то поймет дворянин- чиновник, что его выживают, он останется не у дел, поймет, что нужно «образовываться», трудиться, и сын его придет в канцелярию с университетским образованием. Сперанскому хотелось возбудить энергию в дворянском сословии, сделать канцелярию средоточием умственной жизни страны. Но ему не удалось влить в жилы дворянской бюрократии деловитость «учительского сословия», как не удалось привить ей мысль, что знания - самый нерушимый капитал, наращивающий огромный процент на государственной службе. Дворянин предпочитал наращивать капитал без вклада, не затрачивая энергии, не
прилагая знаний, получать жалованье за присутствие, перелагая весь труд на чиновника четырнадцатого класса, мелкую сошку, пишущую тварь, тянущую по необходимости служебную лямку.
Реформы Сперанского, хотя они и не имели непосредственного отношения к просвещению, всколыхнули жизнь учебных заведений. Была расширена программа гимназии, обращено было больше внимания на древние и новые языки, увеличен объем преподавания истории и других гуманитарных дисциплин; был открыт Царскосельский Лицей - своеобразное повторение идеи школы Бецкого, но уже готовящий не универсального человека, а чиновника для административной и дипломатической службы. В Петербурге открывается педагогический институт, растет сеть частных пансионов, куда столичное дворянство охотно отдает своих детей; наконец, появляются профессора из дворян. Дворяне учились, но, как правило, не делали интеллектуальный труд своей профессией. Исключение составляет военная интеллигенция, создавшая свою кастовую школу и систематически подготовлявшая кадры специалистов. Страна же ощущала недостаток интеллигентных работников; эту брешь в какой- то мере заполняли выходцы из разночинной среды.
События 1805-1814 годов показали необходимость создания национальной интеллигенции. Но наступившая после войны 1812 года реакция придала нелепые формы обучению и не менее нелепое содержание учебным программам. В таком состоянии застали школу события 14 декабря 1825 года. Весь последующий период, вплоть до 1859 года, все типы школ: гражданская, духовная, военная представляют печальный вид казармы.
